— Мы прожили спокойную жизнь и никогда друг другу не жаловались. — Она помолчала. — Просто я смотрела на него, он на меня, и знали, что чувствует другой.
Да, они были счастливы. Вряд ли смогу найти себе такую же женщину. Хотя мужчины и утверждают обратное, нет ничего лучше мужчины и женщины, идущих рядом. Когда они идут вместе, для них не существует ни длинных дорог, ни темных ночей.
5
Через час резвая лошадь уже несла меня в Браунс Хоул.
Севернее протянулась железная дорога Юнион Пасифик, а за ней пролегал трансконтинентальный путь в Калифорнию. На тихоокеанской стороне Южного перевала этот путь разветвлялся, и северная его часть становилась дорогой на Орегон.
Шайки, орудовавшие в районе Браунс Хоул, процветали, воруя скот на одной дороге и продавая его на другой. Иногда воры пригоняли сюда скот для того, чтобы продать его в следующем году. Трава здесь была хорошая, а зимы довольно теплыми.
На северо-востоке находится местность, известная под названием Дыра в стене, а к западу от нее — горы Крейзи Маунтинз, откуда уже недалеко до канадской границы. На юго-востоке от Браунс Хоул, в штате Юта, лежит Сан Рафаэль Свелл, знаменитый своим Разбойничьим гнездом, а к югу, около Прескотта, — Долина конокрада, за ней, в штате Нью Мексико, возле городка Альма, одинокое ранчо. Вся эта обширная территория называлась Воровской тропой.
На самом деле это был лабиринт троп, широко известных и тайных. Владельцы ранчо и поселений здесь дружелюбно относились к бродягам, не задавали лишних вопросов и не рассказывали о своих и чужих делах незнакомцам.
Большинство троп было известно индейцам и трапперам. Они всегда находили убежища, недоступные постороннему взору. Бродяга мог проехать от мексиканской границы до Канады и быть уверенным в том, что ему не будет отказа в еде и крове и что по пути он сможет поменять лошадей.
Однако те, кто путешествовал по Воровской тропе, не всегда скрывались от закона. Одни были крутыми ковбоями или бродягами, у которых место жительства менялось вместе с временем года и у кого были друзья среди лихих ребят с Тропы. Другие занимались воровством, уводя несколько голов скота, когда подворачивался случай, и живя в ладу с законом остальное время.
Майло Тэлона на Тропе знали. Так как по Тропе беспрестанно путешествовали взад-вперед, лучшим способом связаться с ним было приехать в Браунс Хоул.
К рассвету «Эмпти» осталось далеко позади, а я ехал по тропе, змеящейся среди сосняка и опушек осиновых рощ. Утро было свежим и ясным, чисто умытым после дождя, и на каждом листочке еще серебрились его капли.
У меня и моего коня было одинаковое настроение. Мы не спешили, дышали свежим воздухом, на всякий случай поглядывая по сторонам, и наслаждались путешествием. Далеко внизу я увидел темное пятно: скорее всего бизоны. Большую часть их перебили, но здесь маленькие стада еще скрывались в горных долинах.
Неожиданно выехали на травянистый склон, круто спускавшийся в долину. Прямо и чуть выше лежал густой осинник. Повернув коня, мы поехали по опушке, пока не нашли подходящее место. Отпустив лошадь пастись, собрал сухие ветки и кору, разжег костер.
Я нарочно обогнул рощицу. Если смотреть снизу, то на фоне беловатых стволов и серо-зеленой листвы дымок незаметен. Рядом с осинником журчал между камнями и сбегал в долину ручеек, местами такой маленький, что почти скрывался в траве. Зачерпнув воды, поставил котелок на огонь, засыпал кофе и стал ждать, пока он закипит. У меня были кофе, немного вяленого мяса и свежеиспеченного хлеба.
Нет на свете места красивее, чем осиновая рощица. Лоси и бобры любят горьковатую кору осин, и их почти всегда можно найти там, где они растут. Никакое дерево не дает животным столько пропитания, сколько осина.
Обычно там есть и хворост. Вытягиваясь к солнцу, осина быстро растет и сбрасывает нижние ветки. Они быстро сохнут и отлично горят.
Хотелось как можно быстрее возвратиться на ранчо, но у меня вовсе не было желания рисковать из-за этого скальпом. Остановка давала лошади отдых, а мне
— завтрак и возможность осмотреться и понаблюдать за тропой, которую только что прошел.
Я надеялся, что выехал с «Эмпти» незамеченным, но, полагаясь только на надежду, можно легко оказаться убитым. Если кто-то шел по моему следу, то, прежде чем съехаться, следовало увидеть его… или ее.
Сидя на солнышке в ожидании кофе, пока наслаждался прекрасным утром. Когда еду один, никогда не тороплюсь. Мне нравится не спешить, дышать воздухом, чувствовать его… Я люблю ощущать его свежесть, его вкус.
Вскоре кофе закипел. Он оказался крепким — такой сдерет шкуру с быка. Парень, с которым однажды пас коров в Соноре, говорил, что моим кофе можно снимать рога: капнешь — они и растворятся. Конечно, неправда, но что-то в этом есть. Дремоту словно рукой снимает.
Прожевывая мясо, я прихлебывал кофе, прислушивался ко всем звукам и поглядывал на коня. Он был диким, а у дикой лошади чувства как у оленя и намного больше соображения.
Вдруг чалый поднял голову, насторожился и раздул ноздри. Я пододвинул винчестер и скинул ремешок с рукоятки револьвера, придерживающий его в кобуре. Сам не ищу приключений, хотя мне случалось хоронить тех, кто искал.
Их было двое. Они ехали, изучая следы на тропе, и поэтому не заметили меня. Я медленно встал с винчестером в руках. В этот момент мой конь заржал, и они одновременно резко повернули головы, словно те сидели на одной шее.
— Вы что-то ищите, ребята? — Винчестер легко лежал в моей ладони. Я никогда не целюсь, а просто смотрю туда, куда стреляю.
Им это не понравилось. На вид они были тертыми калачами. Оба сидели на лошадях с клеймом «Восемь-лесенка-восемь» моргановской породы. Прекрасные животные, и притом переклейменные, что сразу видно невооруженным глазом.
— «Восемь-лесенка-восемь», — сказал я с иронией, — и к тому же моргановские. В здешних краях не так уж много моргановских, но умелый парень с кольцом от подпруги и при помощи жаркого костра может переделать «Шесть-четыре-шесть» в «Восемь-лесенка-восемь», почти не стараясь.
— Ты думаешь, мы их украли?
— Вы или кто-то еще, но на вашем месте я бы от них избавился, и поскорее.
— Почему? — спросил один из них.
— Вы слыхали про Голландца Бранненбурга?
— Не он ли гнал тех ребят от Монтаны до Техаса?
— Ага. Тот самый. — Я усмехнулся. — Вы, может, и не знаете, но это он зарегистрировал клеймо «Шесть-четыре-шесть». Вы сидите на его лошадях.
Мне показалось, что их лица под загаром слегка посерели.
— Ты шутишь, — сказал один из них. — Да мы!..
— Заткнись, чертов дурак! — Тот, что постарше, был так же зол, как и испуган. — Я тебе говорил, это было слишком легко!
— А теперь он, наверное, едет прямо за вами. Я слыхал, Голландец времени даром не тратит. Так что пока ездите, учитесь молиться. Голландец гордится своими лошадьми.
Они развернулись и понеслись прочь. Ну а я допил кофе, затянул подпругу и собрался уже сесть в седло, когда услышал, что кто-то приближается.
Голландец показался мне жестким мужиком. У него было квадратное злое лицо. На вид можно дать лет пятьдесят, и выглядел он таким же широким, как и высоким, но каждая унция его веса — это хорошо продубленная кожа и железо. Их было девять. Они подскакали и тут же охватили меня полукругом. Я встал к ним лицом, крепко сжимая винчестер.
Они сразу оглядели и оценили меня и коня.
— Эй ты! — крикнул Голландец. — Здесь проезжали двое, ты их видел?
— Не приглядывался, — сказал я в ответ.
Он двинул на меня лошадь. О Голландце ходило много слухов, и ни один из них мне не нравился. Он хозяйствовал на ранчо, но хозяйствовал как дикий бык. Попробуй его раздразнить — и ты труп. Говорили, что как-то раз он поймал двух скотокрадов и поджег их.
— Тебе лучше не умничать и отвечать, когда тебя спрашивают. Мне кажется, ты один из них.
— Врешь. Ничего такого тебе не кажется. Он схватился было за свою пушку, но винчестер уже смотрел прямо на него.
— А вы, ребята, сидите смирно, — бросил я остальным. — Если кто-нибудь дернется, я убью вашего главаря.
— У тебя не хватит духу, — нагло сказал Голландец. — Убейте его, ребята.
— Босс, — сказал сухой жилистый человек. — Это Логан Сакетт.
Дурная репутация может причинить немало вреда, но иногда она помогает. Голландец Бранненбург вроде как обмяк и облизал губы. Пересохли, наверное.
— Ты знаешь следы своих лошадей и можешь их читать, поэтому не закидывай лассо слишком далеко. Твоя шкура дырявится точно так же, как у других.
Он натянул поводья:
— Смотри, Сакетт, ты мне не понравился.
— Смотрю, — сказал я, — но когда ты отправишься за моей шкурой, советую прихватить людей побольше.
Он повернул лошадь и выругался, глухо и злобно пробормотав:
— Мне не нужны люди, Сакетт. Я сам с тобой справлюсь… в любое время.
— Так я здесь.
— Босс! — умоляющим тоном крикнул худощавый человек. — Те воры уходят все дальше. Голландец развернулся к тропе:
— Верно, уходят, — и пустил лошадь вскачь.
«Это подлый человек, — сказал я себе. — Человек, которого надо остерегаться. Я раздразнил его, вынудил отступить, заставил выглядеть мельче, чем он хотел казаться перед своими людьми.
Логан, ты нажил врага. Ну, ничего, у меня их хватает. Одним больше, одним меньше…»
Тем не менее решил держаться подальше от Голландца Бранненбурга. И теперь, и на будущее.
Он пришел на эти земли, не отличаясь от сотен других переселенцев, и выбрал место там, где надо было драться, чтобы отстоять его. Но он стал слишком полагаться на силу, зная, что она защищает его от врагов. И поэтому сила стала для него самым главным в жизни. Ему нравилось, что о нем идет молва как о жестоком, безжалостном человеке. Ему нравилось, что его называют крутым хозяином. Он трудом заработал землю и самостоятельность, но теперь плечом прошибал дорогу в жизни, отбрасывая с нее себе подобных. С самого начала он жил правильно, но потом поверил в свою исключительность, в свою способность жить только правильно. Стал сам решать, кто преступник, а кто нет, и вместе с бандитами кравшими скот и лошадей, убил несколько невиновных поселенцев и бродягу-ковбоя.
Я повстречался у него на пути и не уступил, а этого он простить не мог. И если бы не моя осторожность, приговор был бы вынесен тут же.
Дорога потеряла былую привлекательность. Я двинулся в горы, огибая осинники и петляя между разбросанными тут и там елями. Где-то впереди лежала старая индейская тропа, которая протянулась на многие мили в горных лугах над лесом. Подумал, что Бранненбург ее не знает.
Ранчо Голландца лежало внизу на равнине, и я решил, что он не тот человек, чтобы путешествовать по горам, если это от него не требуется или если он за кем-нибудь не охотится.
Я нашел тропу — едва заметную ниточку, извивающуюся по заболоченному ярко-зеленому лугу.
Дважды видел оленей — по дюжине в стаде, а один раз на дальнем склоне лосей. Все время попадались сурки, а большой орел кружил надо мной все утро. То ли он надеялся, что я кого-нибудь подстрелю и поделюсь с ним добычей, то ли ему просто было одиноко.
Меня окружали серые и иззубренные скалистые вершины, и только кое-где в тени еще белел снег. Пустынность пейзажа подчеркивала тишина, нарушаемая лишь мягким стуком копыт да редким звоном подковы о камень.
По таким тропам я ездил не раз, и всегда с осторожностью. Это была одинокая тропа, давно позабытая с тех пор, как ее проложили индейцы. Но я не сомневался, что их тени до сих пор бродят вдоль склонов.
Один раз в молодой поросли на краю леса заметил гризли. Он встал на задние лапы, чтобы получше рассмотреть меня, — громадный зверь весом в полтонны или больше. Гризли был ярдах в ста и не испугался. Конь всхрапнул и немного заартачился, но не остановился.
На тропе встретились следы пумы. Она всегда выбирает самую легкую и прямую дорогу, даже если ей что-то мешает. Но я ее не видел: пума знает запах человека и сторонится его.
Наступил уже полдень, когда решил сделать второй привал. Нашел ручей, вытекающий из-под снежной шапки на горном хребте, и покинутую хижину золотоискателя, в которой давно никто не жил. В теле горы был прорыт туннель, а в хижине обнаружил тачку.
Я попил воды из ручья и решил оставить хижину в покое, потому что не хотел попасть в западню из четырех стен: первым делом любой проезжий заглянет туда. А отъехал в сосновую рощицу и разжег костер, дым которого растворялся в вечнозеленых ветвях.
Кофе получился вкусным. Поев, долго смотрел на тропу и долину, открывающуюся в горах и окутанную легкой дымкой.
Остальной путь был спокойным.
Через два дня я добрался до места.
Длина Браунс Хоул — мили тридцать три — тридцать четыре, а ширина — шесть миль. Округу поят река Грин Ривер и несколько ручьев, берущих начало на горе Даймонд Маунтин и впадающих в Грин Ривер. Здесь густо растут шалфейные кусты, а в окружающих горах — сосны, ели, повыше — кедры.
Я искал Айсона Дарта — так он себя называл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Да, они были счастливы. Вряд ли смогу найти себе такую же женщину. Хотя мужчины и утверждают обратное, нет ничего лучше мужчины и женщины, идущих рядом. Когда они идут вместе, для них не существует ни длинных дорог, ни темных ночей.
5
Через час резвая лошадь уже несла меня в Браунс Хоул.
Севернее протянулась железная дорога Юнион Пасифик, а за ней пролегал трансконтинентальный путь в Калифорнию. На тихоокеанской стороне Южного перевала этот путь разветвлялся, и северная его часть становилась дорогой на Орегон.
Шайки, орудовавшие в районе Браунс Хоул, процветали, воруя скот на одной дороге и продавая его на другой. Иногда воры пригоняли сюда скот для того, чтобы продать его в следующем году. Трава здесь была хорошая, а зимы довольно теплыми.
На северо-востоке находится местность, известная под названием Дыра в стене, а к западу от нее — горы Крейзи Маунтинз, откуда уже недалеко до канадской границы. На юго-востоке от Браунс Хоул, в штате Юта, лежит Сан Рафаэль Свелл, знаменитый своим Разбойничьим гнездом, а к югу, около Прескотта, — Долина конокрада, за ней, в штате Нью Мексико, возле городка Альма, одинокое ранчо. Вся эта обширная территория называлась Воровской тропой.
На самом деле это был лабиринт троп, широко известных и тайных. Владельцы ранчо и поселений здесь дружелюбно относились к бродягам, не задавали лишних вопросов и не рассказывали о своих и чужих делах незнакомцам.
Большинство троп было известно индейцам и трапперам. Они всегда находили убежища, недоступные постороннему взору. Бродяга мог проехать от мексиканской границы до Канады и быть уверенным в том, что ему не будет отказа в еде и крове и что по пути он сможет поменять лошадей.
Однако те, кто путешествовал по Воровской тропе, не всегда скрывались от закона. Одни были крутыми ковбоями или бродягами, у которых место жительства менялось вместе с временем года и у кого были друзья среди лихих ребят с Тропы. Другие занимались воровством, уводя несколько голов скота, когда подворачивался случай, и живя в ладу с законом остальное время.
Майло Тэлона на Тропе знали. Так как по Тропе беспрестанно путешествовали взад-вперед, лучшим способом связаться с ним было приехать в Браунс Хоул.
К рассвету «Эмпти» осталось далеко позади, а я ехал по тропе, змеящейся среди сосняка и опушек осиновых рощ. Утро было свежим и ясным, чисто умытым после дождя, и на каждом листочке еще серебрились его капли.
У меня и моего коня было одинаковое настроение. Мы не спешили, дышали свежим воздухом, на всякий случай поглядывая по сторонам, и наслаждались путешествием. Далеко внизу я увидел темное пятно: скорее всего бизоны. Большую часть их перебили, но здесь маленькие стада еще скрывались в горных долинах.
Неожиданно выехали на травянистый склон, круто спускавшийся в долину. Прямо и чуть выше лежал густой осинник. Повернув коня, мы поехали по опушке, пока не нашли подходящее место. Отпустив лошадь пастись, собрал сухие ветки и кору, разжег костер.
Я нарочно обогнул рощицу. Если смотреть снизу, то на фоне беловатых стволов и серо-зеленой листвы дымок незаметен. Рядом с осинником журчал между камнями и сбегал в долину ручеек, местами такой маленький, что почти скрывался в траве. Зачерпнув воды, поставил котелок на огонь, засыпал кофе и стал ждать, пока он закипит. У меня были кофе, немного вяленого мяса и свежеиспеченного хлеба.
Нет на свете места красивее, чем осиновая рощица. Лоси и бобры любят горьковатую кору осин, и их почти всегда можно найти там, где они растут. Никакое дерево не дает животным столько пропитания, сколько осина.
Обычно там есть и хворост. Вытягиваясь к солнцу, осина быстро растет и сбрасывает нижние ветки. Они быстро сохнут и отлично горят.
Хотелось как можно быстрее возвратиться на ранчо, но у меня вовсе не было желания рисковать из-за этого скальпом. Остановка давала лошади отдых, а мне
— завтрак и возможность осмотреться и понаблюдать за тропой, которую только что прошел.
Я надеялся, что выехал с «Эмпти» незамеченным, но, полагаясь только на надежду, можно легко оказаться убитым. Если кто-то шел по моему следу, то, прежде чем съехаться, следовало увидеть его… или ее.
Сидя на солнышке в ожидании кофе, пока наслаждался прекрасным утром. Когда еду один, никогда не тороплюсь. Мне нравится не спешить, дышать воздухом, чувствовать его… Я люблю ощущать его свежесть, его вкус.
Вскоре кофе закипел. Он оказался крепким — такой сдерет шкуру с быка. Парень, с которым однажды пас коров в Соноре, говорил, что моим кофе можно снимать рога: капнешь — они и растворятся. Конечно, неправда, но что-то в этом есть. Дремоту словно рукой снимает.
Прожевывая мясо, я прихлебывал кофе, прислушивался ко всем звукам и поглядывал на коня. Он был диким, а у дикой лошади чувства как у оленя и намного больше соображения.
Вдруг чалый поднял голову, насторожился и раздул ноздри. Я пододвинул винчестер и скинул ремешок с рукоятки револьвера, придерживающий его в кобуре. Сам не ищу приключений, хотя мне случалось хоронить тех, кто искал.
Их было двое. Они ехали, изучая следы на тропе, и поэтому не заметили меня. Я медленно встал с винчестером в руках. В этот момент мой конь заржал, и они одновременно резко повернули головы, словно те сидели на одной шее.
— Вы что-то ищите, ребята? — Винчестер легко лежал в моей ладони. Я никогда не целюсь, а просто смотрю туда, куда стреляю.
Им это не понравилось. На вид они были тертыми калачами. Оба сидели на лошадях с клеймом «Восемь-лесенка-восемь» моргановской породы. Прекрасные животные, и притом переклейменные, что сразу видно невооруженным глазом.
— «Восемь-лесенка-восемь», — сказал я с иронией, — и к тому же моргановские. В здешних краях не так уж много моргановских, но умелый парень с кольцом от подпруги и при помощи жаркого костра может переделать «Шесть-четыре-шесть» в «Восемь-лесенка-восемь», почти не стараясь.
— Ты думаешь, мы их украли?
— Вы или кто-то еще, но на вашем месте я бы от них избавился, и поскорее.
— Почему? — спросил один из них.
— Вы слыхали про Голландца Бранненбурга?
— Не он ли гнал тех ребят от Монтаны до Техаса?
— Ага. Тот самый. — Я усмехнулся. — Вы, может, и не знаете, но это он зарегистрировал клеймо «Шесть-четыре-шесть». Вы сидите на его лошадях.
Мне показалось, что их лица под загаром слегка посерели.
— Ты шутишь, — сказал один из них. — Да мы!..
— Заткнись, чертов дурак! — Тот, что постарше, был так же зол, как и испуган. — Я тебе говорил, это было слишком легко!
— А теперь он, наверное, едет прямо за вами. Я слыхал, Голландец времени даром не тратит. Так что пока ездите, учитесь молиться. Голландец гордится своими лошадьми.
Они развернулись и понеслись прочь. Ну а я допил кофе, затянул подпругу и собрался уже сесть в седло, когда услышал, что кто-то приближается.
Голландец показался мне жестким мужиком. У него было квадратное злое лицо. На вид можно дать лет пятьдесят, и выглядел он таким же широким, как и высоким, но каждая унция его веса — это хорошо продубленная кожа и железо. Их было девять. Они подскакали и тут же охватили меня полукругом. Я встал к ним лицом, крепко сжимая винчестер.
Они сразу оглядели и оценили меня и коня.
— Эй ты! — крикнул Голландец. — Здесь проезжали двое, ты их видел?
— Не приглядывался, — сказал я в ответ.
Он двинул на меня лошадь. О Голландце ходило много слухов, и ни один из них мне не нравился. Он хозяйствовал на ранчо, но хозяйствовал как дикий бык. Попробуй его раздразнить — и ты труп. Говорили, что как-то раз он поймал двух скотокрадов и поджег их.
— Тебе лучше не умничать и отвечать, когда тебя спрашивают. Мне кажется, ты один из них.
— Врешь. Ничего такого тебе не кажется. Он схватился было за свою пушку, но винчестер уже смотрел прямо на него.
— А вы, ребята, сидите смирно, — бросил я остальным. — Если кто-нибудь дернется, я убью вашего главаря.
— У тебя не хватит духу, — нагло сказал Голландец. — Убейте его, ребята.
— Босс, — сказал сухой жилистый человек. — Это Логан Сакетт.
Дурная репутация может причинить немало вреда, но иногда она помогает. Голландец Бранненбург вроде как обмяк и облизал губы. Пересохли, наверное.
— Ты знаешь следы своих лошадей и можешь их читать, поэтому не закидывай лассо слишком далеко. Твоя шкура дырявится точно так же, как у других.
Он натянул поводья:
— Смотри, Сакетт, ты мне не понравился.
— Смотрю, — сказал я, — но когда ты отправишься за моей шкурой, советую прихватить людей побольше.
Он повернул лошадь и выругался, глухо и злобно пробормотав:
— Мне не нужны люди, Сакетт. Я сам с тобой справлюсь… в любое время.
— Так я здесь.
— Босс! — умоляющим тоном крикнул худощавый человек. — Те воры уходят все дальше. Голландец развернулся к тропе:
— Верно, уходят, — и пустил лошадь вскачь.
«Это подлый человек, — сказал я себе. — Человек, которого надо остерегаться. Я раздразнил его, вынудил отступить, заставил выглядеть мельче, чем он хотел казаться перед своими людьми.
Логан, ты нажил врага. Ну, ничего, у меня их хватает. Одним больше, одним меньше…»
Тем не менее решил держаться подальше от Голландца Бранненбурга. И теперь, и на будущее.
Он пришел на эти земли, не отличаясь от сотен других переселенцев, и выбрал место там, где надо было драться, чтобы отстоять его. Но он стал слишком полагаться на силу, зная, что она защищает его от врагов. И поэтому сила стала для него самым главным в жизни. Ему нравилось, что о нем идет молва как о жестоком, безжалостном человеке. Ему нравилось, что его называют крутым хозяином. Он трудом заработал землю и самостоятельность, но теперь плечом прошибал дорогу в жизни, отбрасывая с нее себе подобных. С самого начала он жил правильно, но потом поверил в свою исключительность, в свою способность жить только правильно. Стал сам решать, кто преступник, а кто нет, и вместе с бандитами кравшими скот и лошадей, убил несколько невиновных поселенцев и бродягу-ковбоя.
Я повстречался у него на пути и не уступил, а этого он простить не мог. И если бы не моя осторожность, приговор был бы вынесен тут же.
Дорога потеряла былую привлекательность. Я двинулся в горы, огибая осинники и петляя между разбросанными тут и там елями. Где-то впереди лежала старая индейская тропа, которая протянулась на многие мили в горных лугах над лесом. Подумал, что Бранненбург ее не знает.
Ранчо Голландца лежало внизу на равнине, и я решил, что он не тот человек, чтобы путешествовать по горам, если это от него не требуется или если он за кем-нибудь не охотится.
Я нашел тропу — едва заметную ниточку, извивающуюся по заболоченному ярко-зеленому лугу.
Дважды видел оленей — по дюжине в стаде, а один раз на дальнем склоне лосей. Все время попадались сурки, а большой орел кружил надо мной все утро. То ли он надеялся, что я кого-нибудь подстрелю и поделюсь с ним добычей, то ли ему просто было одиноко.
Меня окружали серые и иззубренные скалистые вершины, и только кое-где в тени еще белел снег. Пустынность пейзажа подчеркивала тишина, нарушаемая лишь мягким стуком копыт да редким звоном подковы о камень.
По таким тропам я ездил не раз, и всегда с осторожностью. Это была одинокая тропа, давно позабытая с тех пор, как ее проложили индейцы. Но я не сомневался, что их тени до сих пор бродят вдоль склонов.
Один раз в молодой поросли на краю леса заметил гризли. Он встал на задние лапы, чтобы получше рассмотреть меня, — громадный зверь весом в полтонны или больше. Гризли был ярдах в ста и не испугался. Конь всхрапнул и немного заартачился, но не остановился.
На тропе встретились следы пумы. Она всегда выбирает самую легкую и прямую дорогу, даже если ей что-то мешает. Но я ее не видел: пума знает запах человека и сторонится его.
Наступил уже полдень, когда решил сделать второй привал. Нашел ручей, вытекающий из-под снежной шапки на горном хребте, и покинутую хижину золотоискателя, в которой давно никто не жил. В теле горы был прорыт туннель, а в хижине обнаружил тачку.
Я попил воды из ручья и решил оставить хижину в покое, потому что не хотел попасть в западню из четырех стен: первым делом любой проезжий заглянет туда. А отъехал в сосновую рощицу и разжег костер, дым которого растворялся в вечнозеленых ветвях.
Кофе получился вкусным. Поев, долго смотрел на тропу и долину, открывающуюся в горах и окутанную легкой дымкой.
Остальной путь был спокойным.
Через два дня я добрался до места.
Длина Браунс Хоул — мили тридцать три — тридцать четыре, а ширина — шесть миль. Округу поят река Грин Ривер и несколько ручьев, берущих начало на горе Даймонд Маунтин и впадающих в Грин Ривер. Здесь густо растут шалфейные кусты, а в окружающих горах — сосны, ели, повыше — кедры.
Я искал Айсона Дарта — так он себя называл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20