Запад — далекая, прекрасная страна. Там, говорят, полно золота, серебра и всякой всячины. В основном свободные пастбища: захотел — бери.
— И дикари.
— Да, там есть дикари. Но и в городе тоже немало дикарей. — Старик помолчал, держа в руке молот. — Город жесток и беспощаден. Тебе придется много и тяжело работать. В большинстве своем здесь живут никчемные женщины, а среди мужчин ужас сколько воров, бандитов, шулеров и другого отребья. Это не то место, которое я выбрал бы для собственного сына.
— У меня же ничего нет. Кроме того, за мной здесь присматривает мистер Моррисси.
— Да… когда он в настроении и когда достаточно трезв. Пойми меня правильно, я не против старика Джона, но он слишком жестокий, пробивал себе дорогу в жизни кулаками и головой и сейчас ходит среди богатых. Некоторые из них смеются над ним за его спиной, но только за спиной. Они его боятся. Когда подходит время выборов, он может собрать все голоса, которые пожелает. А что, — добавил кузнец серьезно, — говорят, даже мертвые оживают и голосуют, когда он им приказывает. И это правда, потому что в избирательных списках встречаются имена тех, кто скончался вот уже три года назад. Однако они все же голосуют!
Том засмеялся, качая головой.
— Он хитрец!
Маккарти сплюнул.
— Да, но нельзя ничего хорошего добиться обманом. Держись прямой тропы, и ты уедешь дальше. Будешь чувствовать себя уверенно и не беспокоиться каждый день, что могут открыться твои грешки. Лжецы обманывают всех, обманут и тебя. Ради своей выгоды продадут с потрохами. Если живешь среди таких, не доверяй ни одному человеку, а в особенности не доверяй женщинам.
Мальчишка пожал плечами. Кто такой Маккарти, чтобы вести подобные разговоры? Он работает в кузнице, которая ему не принадлежит. У Моррисси есть салун, ресторан и Бог знает что еще. Люди уступают ему дорогу и разговаривают с ним уважительно.
Он вспомнил, что его мать говорила совсем как Маккарти, но что она понимала? Пока не попала на пароход, мать не выезжала дальше трех миль от родной деревни. Эта прекрасная, честная женщина не имела представления о настоящей жизни.
Шанаги вспоминал детство, пока разбивал лагерь. Он отнес одеяла под деревья в самую глубокую тень. Ему хотелось бы лечь спать у огня, однако он решил не искушать судьбу. В Нью-Йорке иногда говорили о Западе, об индейцах, и он знал, что индейцы — великолепные охотники. Попасться им ночью он не имел желания.
Развернув одеяла, Том обнаружил в скатке разобранное ружье. Там же лежал чехол, набитый патронами. Он собрал ружье и зарядил.
Лежа на спине, заложив руки под голову, Том слушал шелест листвы и смотрел, как медленно потухает огонь костра. Сегодня в первый раз за долгое время его мысли вернулись в Ирландию.
В той зеленой, прекрасной стране жилось хорошо. Голодно после того, как уехал отец, но хорошо. Сперва отец присылал немного денег, потом все кончилось, он пропал без вести.
Около двенадцати лет Том прожил в Нью-Йорке, там ему с самого начала приходилось трудно. Почти каждый день он дрался со сверстниками, а они — крепкие уличные мальчишки — были так же привычны к дракам, как и он, однако у них отсутствовали его врожденная быстрота и сила, приобретенная в работе с кузнечным молотом и тяжким фермерским трудом. Шанаги отколошматил их всех.
Всех, кроме Пегана Раиса, парнишки постарше, который избил его четыре раза. Но Тома били не напрасно, он учился уличной драке. Пеган имел привычку опускать левую руку после удара. Она-то и сослужила ему плохую службу. Однажды Том во время драки улучил такой момент и ответил правой. Удар пришелся Пегану в подбородок. Расчет оказался верным: противник рухнул как подкошенный. Райс встал, Том сделал ложный замах, Пеган обманулся и ударил левой, а Шанаги снова пробил его оборону и попал в лицо. После этого Пегана Раиса он больше не видел.
Шанаги стал посыльным у Джона Моррисси, разнося приказы игрокам и игорным домам, уличным женщинам и букмекерским конторам, где тратил деньги народ попроще.
И все же два-три раза в неделю час или два, а иногда и целый день, ему удавалось поработать с Маккарти. Несмотря на тяжесть труда, а может благодаря этому, в кузнице ему нравилось. И нравился Маккарти. Старого ирландца, честного и прямого, не коснулось разложение нравов, царившее в городе.
Когда Том не работал с Маккарти, он посещал салуны и притоны.
Такие люди, как Моррисси, который контролировал голоса избирателей, считались важными персонами в Таммани-Холле, а Моррисси, обладая врожденной хитростью, старался стать самой важной персоной среди них. Он был вызывавшим восхищение кулачным бойцом и политиком, занимавшимся делами ирландских эмигрантов: находил им работу, улаживал проблемы. Его головорезы, или, как их называли, «толкачи», наводили страх на сторонников оппозиции, охраняли «своих» избирателей, подделывали бюллетени и занимались разными темными делишками.
Все решала личная популярность Моррисси.
Шанаги исполнилось тринадцать, когда совершенно неожиданно он повстречал старую знакомую. Он шагал по Файв-Пойнтс, как и положено хозяину района, по середине мостовой, когда увидел Мейд О'Килларни. Кобыла тащила повозку мясника.
Подойдя поближе и стараясь не обращать на себя внимания, Том внимательно осмотрел лошадь. Тот же шрам над копытом, та же масть. Это она.
Спокойно стоявшая у обочины лошадь вдруг переступила и потянулась мордой к нему. Том погладил ее, а когда из дома вышел посыльный, развозивший мясо, прокомментировал:
— Хорошая лошадка.
— Проворная, — согласился посыльный. — Слишком проворная.
Шанаги запомнил название фирмы, написанное на борту повозки, помахал на прощание рукой и сделал вид, что спокойно отправился дальше. Но завернув за угол, бросился бежать. Он знал, что Моррисси сидит в своем игорном доме, и поспешил именно туда.
Том вошел в комнату и сразу увидел Моррисси за столиком в компании незнакомых людей, перед ним стояла кружка пива, в кулаке, как всегда, зажата сигара.
— Сэр? Мистер Моррисси?
Старик Джон не любил, когда его прерывали. Он резко обернулся, однако, увидев Тома, смягчился:
— В чем дело? Что-нибудь случилось?
— Мне надо поговорить с вами, сэр. Как можно скорее.
Моррисси изумленно уставился на Тома. На протяжении полутора лет с тех пор, как он впервые увидел мальчишку, тот никогда не осмеливался заговорить первым, не путался под ногами, делал, что велено, и держал язык за зубами.
— Что такое?
— Наедине, сэр. Я должен поговорить с вами один на один.
Моррисси отодвинулся от стола.
— Надеюсь, джентльмены извинят меня.
С кружкой пива в одной руке и сигарой в другой, Джон проводил Тома к уединенному столику, уселся и знаком показал, чтобы тот занял место напротив.
— Так в чем же дело, малыш? Ты знаешь, я человек занятой…
— Сэр, я только что видел Мейд О'Килларни.
— Кого? Что за Мейд? Или кто это?
— Лошадь, сэр. Скаковая лошадь. Она развозит мясо по Файв-Пойнтс.
Моррисси взял сигару в рот.
— Скаковая лошадь тянет мясную повозку? Должно быть, она не так уж хороша. Может, сломала что-нибудь?
— Не думаю, сэр. Она выглядит прекрасно, только неухоженная. Я хорошо ее знаю. Она необычайно резвая, и, даже если сейчас не в лучшей форме, от нее можно иметь жеребят, сэр.
— Ладно, парень. Не торопись и расскажи мне все подробно.
Как давно это было? Подложив руки под голову, Шанаги смотрел на шелестящую вверху листву. Десять лет назад? Давно, очень давно.
Медленно и подробно он рассказал Моррисси о Мейд, как присутствовал при ее рождении, как объезжал ее на тренировках и участвовал в первых скачках.
— Мейд выиграла, — объяснял он, — потом опять выиграла. Она победила еще дважды с другим жокеем, затем ее владелец проигрался в карты. Он потерял Мейд, и ее продали какому-то американцу.
Моррисси стряхнул пепел.
— Ты не ошибся?
— Уверен. Первые подковы ей выковал мой отец. Я играл с ней мальчишкой. Нет, не ошибаюсь, да и она меня вспомнила.
— Сколько ей сейчас?
— Пять лет… чуть больше.
Через два дня Моррисси его вызвал:
— Том, мой мальчик, как тебе понравится ездить на мясной повозке?
— Как скажете.
— Тогда считай, что у тебя новая работа. Будешь развозить мясо и проверишь лошадь. Как я понимаю, доставка заказов заканчивается к полудню. Когда освободишься, отведешь лошадь к Фенвею. Завтра воскресенье. Утром выведи ее на дорожку и немного поработай. Легонько. Понаблюдай, как она двигается, не случилось ли с ней чего. Там будет Локлин, он хорошо разбирается в лошадях, присмотрит за вами. Сейчас никаких рекордов, потому что жила Мейд в плохих условиях, и обращаться с ней надо заботливо. Но не вздумай ее вычесывать и скрести. И ни слова никому, ты понял? Ни слова!
Холодным воскресным утром с привкусом тумана в воздухе он вывел Мейд на дорожку, и Локлин ободряюще махнул рукой:
— Один круг, парень. Посмотрим, как она пойдет. Может, мы что-то имеем, а может, нет.
Когда они выехали на дорожку, Мейд вспомнила. Голова ее вздернулась, она закусила удила.
— Не сейчас, малышка. Успокойся… Успокойся! — уговаривал ее Том.
Мейд пустилась галопом и прошла один круг. Когда Шанаги натянул поводья возле ворот, его уже ждал Локлин:
— Хорошо идет. Немного застоялась, вот и все.
Том сделал еще один круг, на этот раз чуть быстрее. Мейд натягивала поводья, стремясь пуститься вскачь, и ему приходилось сдерживать кобылу.
— Как она себя вела? — спросил Локлин, когда они вернулись к началу дорожки.
— Она боец, мистер Локлин, любит выходить из-за спины, и если в ней что-то осталось от прежних времен, она сможет мчаться как вихрь.
С неделю он развозил мясо на повозке, запряженной другой лошадью, очень похожей на Мейд, а после полудня работал на ипподроме. У Мейд была врожденная страсть к соперничеству, она любила скачки и любила побеждать. Шанаги не знал, что задумал Моррисси, но догадывался, что тот рассчитывает заработать на этой лошади кучу денег.
— Том, — однажды позвал его Моррисси, — несколько дней подряд утром приезжай на своей красавице на Барклай-стрит. — Он прикурил новую сигару. — Туда приходит играть один человек, который мнит себя знатоком лошадей. У него есть кобыла. Он хвастается, что она лучшая в мире, а мой друг хочет поймать его на слове.
Мальчик выполнил распоряжение. И вот как-то остановился на Барклай-стрит, чтобы взять пакеты с мясом из повозки и разнести заказчикам. И вдруг в окружении нескольких человек появился Моррисси. Том услышал, как один из них высокомерно заявил:
— Что? Да моя кобыла выиграет у любой из них. Повторяю: у любой!
Шанаги очень хотелось посмотреть на хвастуна, но он сдержался и не обернулся.
— Боб, — произнес другой голос, — ты все время болтаешь о своей драгоценной кобыле. Мы слышим от тебя много, но ничего не видим. По-моему, ты просто треплешься.
— Ничего подобного! Она выиграла шесть последних скачек и выиграет следующие шесть! Держу пари!
— Ба! — В голосе Суини сквозило презрение. — Жаль, что у меня нет лошади. Однако кажется, что кроме слов и у тебя ничего нет. Могу спорить, что эта дохлятина обскачет твою чистокровку.
— Что?
Мейд, в шорах и с сеткой от мух, с поникшей головой стояла в ожидании Тома и вяло подгребала копытом дорожную пыль.
— Не будь идиотом, Суини, — запротестовали остальные, — эта кляча свое отбегала. В любом случае такое животное вряд ли сможет перейти даже на рысь. Все, на что она способна, — тянуть повозку.
Из игорного дома вышел Локлин:
— За что сражаетесь? Почему кричите?
— Суини только что поспорил, что вот эта водовозная кляча победит Уэйд Хэмптон Боба Чайлдерса. Он, конечно, шутит, но…
— Какие, к дьяволу, шутки, — сердито сказал Суини. — Я совершенно серьезно! Боб болтает о своей кобыле, будто она единственная лошадь в мире. По-моему, он несет чепуху.
Локлин пожал плечами:
— Ты же не станешь утверждать, что эта кобыла победит скаковую лошадь! Ты, должно быть, свихнулся! Но если ты серьезно, я ставлю двадцать к одному, что Уэйд Хэмптон выиграет.
— Двадцать к одному? Согласен.
Суини в нерешительности замялся:
— Ну… Не знаю…
— Пошел на попятную, Суини? — спросил Боб Чайлдерс. — Сам же говорил, что я несу чепуху.
— Будь я проклят, если откажусь от своих слов! Я сказал, что спорю, значит, спорю! Двадцать к одному. Ставлю тысячу долларов, что эта лошадь выиграет.
— Тысячу долларов? — В разговор впервые вступил Моррисси. — Большие деньги, Суини.
— У меня они есть, и я их ставлю, — упрямо повторил Суини. — Боб, вы с Локлином можете принять пари либо заткнуться.
— Подумай, что ты делаешь, Суини. Ведь у Боба скаковая лошадь, а ты поставил на старую, закостенелую дохлятину. Черт возьми, если она когда-то и бегала, то только в далекой юности. Прекрати спорить.
— Он сделал ставку, и я ее принимаю, — заявил Локлин. — Ставлю все, что у меня есть, но с одним условием: скачки состоятся завтра. — Локлин повернулся к Чайлдерсу: — Боб, — произнес он мягко, — это будут самые легкие деньги, которые мы заработаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— И дикари.
— Да, там есть дикари. Но и в городе тоже немало дикарей. — Старик помолчал, держа в руке молот. — Город жесток и беспощаден. Тебе придется много и тяжело работать. В большинстве своем здесь живут никчемные женщины, а среди мужчин ужас сколько воров, бандитов, шулеров и другого отребья. Это не то место, которое я выбрал бы для собственного сына.
— У меня же ничего нет. Кроме того, за мной здесь присматривает мистер Моррисси.
— Да… когда он в настроении и когда достаточно трезв. Пойми меня правильно, я не против старика Джона, но он слишком жестокий, пробивал себе дорогу в жизни кулаками и головой и сейчас ходит среди богатых. Некоторые из них смеются над ним за его спиной, но только за спиной. Они его боятся. Когда подходит время выборов, он может собрать все голоса, которые пожелает. А что, — добавил кузнец серьезно, — говорят, даже мертвые оживают и голосуют, когда он им приказывает. И это правда, потому что в избирательных списках встречаются имена тех, кто скончался вот уже три года назад. Однако они все же голосуют!
Том засмеялся, качая головой.
— Он хитрец!
Маккарти сплюнул.
— Да, но нельзя ничего хорошего добиться обманом. Держись прямой тропы, и ты уедешь дальше. Будешь чувствовать себя уверенно и не беспокоиться каждый день, что могут открыться твои грешки. Лжецы обманывают всех, обманут и тебя. Ради своей выгоды продадут с потрохами. Если живешь среди таких, не доверяй ни одному человеку, а в особенности не доверяй женщинам.
Мальчишка пожал плечами. Кто такой Маккарти, чтобы вести подобные разговоры? Он работает в кузнице, которая ему не принадлежит. У Моррисси есть салун, ресторан и Бог знает что еще. Люди уступают ему дорогу и разговаривают с ним уважительно.
Он вспомнил, что его мать говорила совсем как Маккарти, но что она понимала? Пока не попала на пароход, мать не выезжала дальше трех миль от родной деревни. Эта прекрасная, честная женщина не имела представления о настоящей жизни.
Шанаги вспоминал детство, пока разбивал лагерь. Он отнес одеяла под деревья в самую глубокую тень. Ему хотелось бы лечь спать у огня, однако он решил не искушать судьбу. В Нью-Йорке иногда говорили о Западе, об индейцах, и он знал, что индейцы — великолепные охотники. Попасться им ночью он не имел желания.
Развернув одеяла, Том обнаружил в скатке разобранное ружье. Там же лежал чехол, набитый патронами. Он собрал ружье и зарядил.
Лежа на спине, заложив руки под голову, Том слушал шелест листвы и смотрел, как медленно потухает огонь костра. Сегодня в первый раз за долгое время его мысли вернулись в Ирландию.
В той зеленой, прекрасной стране жилось хорошо. Голодно после того, как уехал отец, но хорошо. Сперва отец присылал немного денег, потом все кончилось, он пропал без вести.
Около двенадцати лет Том прожил в Нью-Йорке, там ему с самого начала приходилось трудно. Почти каждый день он дрался со сверстниками, а они — крепкие уличные мальчишки — были так же привычны к дракам, как и он, однако у них отсутствовали его врожденная быстрота и сила, приобретенная в работе с кузнечным молотом и тяжким фермерским трудом. Шанаги отколошматил их всех.
Всех, кроме Пегана Раиса, парнишки постарше, который избил его четыре раза. Но Тома били не напрасно, он учился уличной драке. Пеган имел привычку опускать левую руку после удара. Она-то и сослужила ему плохую службу. Однажды Том во время драки улучил такой момент и ответил правой. Удар пришелся Пегану в подбородок. Расчет оказался верным: противник рухнул как подкошенный. Райс встал, Том сделал ложный замах, Пеган обманулся и ударил левой, а Шанаги снова пробил его оборону и попал в лицо. После этого Пегана Раиса он больше не видел.
Шанаги стал посыльным у Джона Моррисси, разнося приказы игрокам и игорным домам, уличным женщинам и букмекерским конторам, где тратил деньги народ попроще.
И все же два-три раза в неделю час или два, а иногда и целый день, ему удавалось поработать с Маккарти. Несмотря на тяжесть труда, а может благодаря этому, в кузнице ему нравилось. И нравился Маккарти. Старого ирландца, честного и прямого, не коснулось разложение нравов, царившее в городе.
Когда Том не работал с Маккарти, он посещал салуны и притоны.
Такие люди, как Моррисси, который контролировал голоса избирателей, считались важными персонами в Таммани-Холле, а Моррисси, обладая врожденной хитростью, старался стать самой важной персоной среди них. Он был вызывавшим восхищение кулачным бойцом и политиком, занимавшимся делами ирландских эмигрантов: находил им работу, улаживал проблемы. Его головорезы, или, как их называли, «толкачи», наводили страх на сторонников оппозиции, охраняли «своих» избирателей, подделывали бюллетени и занимались разными темными делишками.
Все решала личная популярность Моррисси.
Шанаги исполнилось тринадцать, когда совершенно неожиданно он повстречал старую знакомую. Он шагал по Файв-Пойнтс, как и положено хозяину района, по середине мостовой, когда увидел Мейд О'Килларни. Кобыла тащила повозку мясника.
Подойдя поближе и стараясь не обращать на себя внимания, Том внимательно осмотрел лошадь. Тот же шрам над копытом, та же масть. Это она.
Спокойно стоявшая у обочины лошадь вдруг переступила и потянулась мордой к нему. Том погладил ее, а когда из дома вышел посыльный, развозивший мясо, прокомментировал:
— Хорошая лошадка.
— Проворная, — согласился посыльный. — Слишком проворная.
Шанаги запомнил название фирмы, написанное на борту повозки, помахал на прощание рукой и сделал вид, что спокойно отправился дальше. Но завернув за угол, бросился бежать. Он знал, что Моррисси сидит в своем игорном доме, и поспешил именно туда.
Том вошел в комнату и сразу увидел Моррисси за столиком в компании незнакомых людей, перед ним стояла кружка пива, в кулаке, как всегда, зажата сигара.
— Сэр? Мистер Моррисси?
Старик Джон не любил, когда его прерывали. Он резко обернулся, однако, увидев Тома, смягчился:
— В чем дело? Что-нибудь случилось?
— Мне надо поговорить с вами, сэр. Как можно скорее.
Моррисси изумленно уставился на Тома. На протяжении полутора лет с тех пор, как он впервые увидел мальчишку, тот никогда не осмеливался заговорить первым, не путался под ногами, делал, что велено, и держал язык за зубами.
— Что такое?
— Наедине, сэр. Я должен поговорить с вами один на один.
Моррисси отодвинулся от стола.
— Надеюсь, джентльмены извинят меня.
С кружкой пива в одной руке и сигарой в другой, Джон проводил Тома к уединенному столику, уселся и знаком показал, чтобы тот занял место напротив.
— Так в чем же дело, малыш? Ты знаешь, я человек занятой…
— Сэр, я только что видел Мейд О'Килларни.
— Кого? Что за Мейд? Или кто это?
— Лошадь, сэр. Скаковая лошадь. Она развозит мясо по Файв-Пойнтс.
Моррисси взял сигару в рот.
— Скаковая лошадь тянет мясную повозку? Должно быть, она не так уж хороша. Может, сломала что-нибудь?
— Не думаю, сэр. Она выглядит прекрасно, только неухоженная. Я хорошо ее знаю. Она необычайно резвая, и, даже если сейчас не в лучшей форме, от нее можно иметь жеребят, сэр.
— Ладно, парень. Не торопись и расскажи мне все подробно.
Как давно это было? Подложив руки под голову, Шанаги смотрел на шелестящую вверху листву. Десять лет назад? Давно, очень давно.
Медленно и подробно он рассказал Моррисси о Мейд, как присутствовал при ее рождении, как объезжал ее на тренировках и участвовал в первых скачках.
— Мейд выиграла, — объяснял он, — потом опять выиграла. Она победила еще дважды с другим жокеем, затем ее владелец проигрался в карты. Он потерял Мейд, и ее продали какому-то американцу.
Моррисси стряхнул пепел.
— Ты не ошибся?
— Уверен. Первые подковы ей выковал мой отец. Я играл с ней мальчишкой. Нет, не ошибаюсь, да и она меня вспомнила.
— Сколько ей сейчас?
— Пять лет… чуть больше.
Через два дня Моррисси его вызвал:
— Том, мой мальчик, как тебе понравится ездить на мясной повозке?
— Как скажете.
— Тогда считай, что у тебя новая работа. Будешь развозить мясо и проверишь лошадь. Как я понимаю, доставка заказов заканчивается к полудню. Когда освободишься, отведешь лошадь к Фенвею. Завтра воскресенье. Утром выведи ее на дорожку и немного поработай. Легонько. Понаблюдай, как она двигается, не случилось ли с ней чего. Там будет Локлин, он хорошо разбирается в лошадях, присмотрит за вами. Сейчас никаких рекордов, потому что жила Мейд в плохих условиях, и обращаться с ней надо заботливо. Но не вздумай ее вычесывать и скрести. И ни слова никому, ты понял? Ни слова!
Холодным воскресным утром с привкусом тумана в воздухе он вывел Мейд на дорожку, и Локлин ободряюще махнул рукой:
— Один круг, парень. Посмотрим, как она пойдет. Может, мы что-то имеем, а может, нет.
Когда они выехали на дорожку, Мейд вспомнила. Голова ее вздернулась, она закусила удила.
— Не сейчас, малышка. Успокойся… Успокойся! — уговаривал ее Том.
Мейд пустилась галопом и прошла один круг. Когда Шанаги натянул поводья возле ворот, его уже ждал Локлин:
— Хорошо идет. Немного застоялась, вот и все.
Том сделал еще один круг, на этот раз чуть быстрее. Мейд натягивала поводья, стремясь пуститься вскачь, и ему приходилось сдерживать кобылу.
— Как она себя вела? — спросил Локлин, когда они вернулись к началу дорожки.
— Она боец, мистер Локлин, любит выходить из-за спины, и если в ней что-то осталось от прежних времен, она сможет мчаться как вихрь.
С неделю он развозил мясо на повозке, запряженной другой лошадью, очень похожей на Мейд, а после полудня работал на ипподроме. У Мейд была врожденная страсть к соперничеству, она любила скачки и любила побеждать. Шанаги не знал, что задумал Моррисси, но догадывался, что тот рассчитывает заработать на этой лошади кучу денег.
— Том, — однажды позвал его Моррисси, — несколько дней подряд утром приезжай на своей красавице на Барклай-стрит. — Он прикурил новую сигару. — Туда приходит играть один человек, который мнит себя знатоком лошадей. У него есть кобыла. Он хвастается, что она лучшая в мире, а мой друг хочет поймать его на слове.
Мальчик выполнил распоряжение. И вот как-то остановился на Барклай-стрит, чтобы взять пакеты с мясом из повозки и разнести заказчикам. И вдруг в окружении нескольких человек появился Моррисси. Том услышал, как один из них высокомерно заявил:
— Что? Да моя кобыла выиграет у любой из них. Повторяю: у любой!
Шанаги очень хотелось посмотреть на хвастуна, но он сдержался и не обернулся.
— Боб, — произнес другой голос, — ты все время болтаешь о своей драгоценной кобыле. Мы слышим от тебя много, но ничего не видим. По-моему, ты просто треплешься.
— Ничего подобного! Она выиграла шесть последних скачек и выиграет следующие шесть! Держу пари!
— Ба! — В голосе Суини сквозило презрение. — Жаль, что у меня нет лошади. Однако кажется, что кроме слов и у тебя ничего нет. Могу спорить, что эта дохлятина обскачет твою чистокровку.
— Что?
Мейд, в шорах и с сеткой от мух, с поникшей головой стояла в ожидании Тома и вяло подгребала копытом дорожную пыль.
— Не будь идиотом, Суини, — запротестовали остальные, — эта кляча свое отбегала. В любом случае такое животное вряд ли сможет перейти даже на рысь. Все, на что она способна, — тянуть повозку.
Из игорного дома вышел Локлин:
— За что сражаетесь? Почему кричите?
— Суини только что поспорил, что вот эта водовозная кляча победит Уэйд Хэмптон Боба Чайлдерса. Он, конечно, шутит, но…
— Какие, к дьяволу, шутки, — сердито сказал Суини. — Я совершенно серьезно! Боб болтает о своей кобыле, будто она единственная лошадь в мире. По-моему, он несет чепуху.
Локлин пожал плечами:
— Ты же не станешь утверждать, что эта кобыла победит скаковую лошадь! Ты, должно быть, свихнулся! Но если ты серьезно, я ставлю двадцать к одному, что Уэйд Хэмптон выиграет.
— Двадцать к одному? Согласен.
Суини в нерешительности замялся:
— Ну… Не знаю…
— Пошел на попятную, Суини? — спросил Боб Чайлдерс. — Сам же говорил, что я несу чепуху.
— Будь я проклят, если откажусь от своих слов! Я сказал, что спорю, значит, спорю! Двадцать к одному. Ставлю тысячу долларов, что эта лошадь выиграет.
— Тысячу долларов? — В разговор впервые вступил Моррисси. — Большие деньги, Суини.
— У меня они есть, и я их ставлю, — упрямо повторил Суини. — Боб, вы с Локлином можете принять пари либо заткнуться.
— Подумай, что ты делаешь, Суини. Ведь у Боба скаковая лошадь, а ты поставил на старую, закостенелую дохлятину. Черт возьми, если она когда-то и бегала, то только в далекой юности. Прекрати спорить.
— Он сделал ставку, и я ее принимаю, — заявил Локлин. — Ставлю все, что у меня есть, но с одним условием: скачки состоятся завтра. — Локлин повернулся к Чайлдерсу: — Боб, — произнес он мягко, — это будут самые легкие деньги, которые мы заработаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25