Схватившись за луку седла и за самого Юрия, я запрыгнул на спину его коню позади него. Обхватил его предплечьем за горло, поднял меч… но его конь внезапно крутнулся на месте, и мы оба слетели на землю.
Благодаря своей акробатической подготовке, я мгновенно вскочил, но был изрядно оглушен, и на лице у меня откуда-то взялась кровь. Юрий поднялся тоже, но меч его валялся в нескольких шагах, а эти дикие печенеги сердито орали на меня, требуя немедленно убить побежденного.
На этот раз я медлил не из благородной галантности и не из желания затянуть бой, у меня просто не хватало сил броситься на него. Нужно было перевести дух.
Князь подхватил свой меч и сам пошел на меня; теперь в нем не было ни пламени, ни ярости. Он стал хладнокровным и смертельно опасным, он намеревался убить меня сейчас же, не допуская дальнейших глупостей…
Сколько продолжался этот бой? Может быть, секунды, и уж, конечно, не дольше нескольких минут, но я больше не осмеливался думать о проволочках. Для того, чтобы просто сохранить жизнь, нужно было драться всерьез и добиваться победы любой ценой.
Юрий пошел на меня, сделал обманное движение и выпад. Я отскочил, тут же снова кинулся к нему и ударил, метя в лицо, но чуть промахнулся.
Мы ходили по кругу, наши клинки соприкасались, почти ласкаясь, потом я резко выбросил меч вперед, упреждая его колющий удар.
Острие попало ему в грудь, но лишь на пределе выпада. Я почувствовал, как подалась его кольчуга под великолепной толедской сталью, и, отдернув меч, увидел на груди его кровавое пятно всего на пару дюймов правее сердца.
И опять мы пошли по кругу, а потом он яростно бросился на меня, и чтобы отразить эту атаку, потребовалось все мое искусство. Мой клинок опустился, а он далеко замахнулся мечом для страшного последнего удара, — и тут в моем мозгу мелькнуло воспоминание, как отец однажды спас себе жизнь во время абордажного боя…
Я упал на одно колено в тот миг, когда он перенес вес тела на правую ногу и его клинок начал опускаться, и выбросил меч вверх, прямо ему в горло.
В конечном счете, это сделал скорее он, а не я, — слишком резко бросился вперед, его повело за не встретившим сопротивления мечом, и он напоролся на мой клинок. Сталь прошла через его шею внутрь черепа.
Князь Юрий Ольгович издал сдавленный крик, и меч его выпал из руки, зазвенев о мой шлем. Он повалился, тело изогнулось, потянув меч из моей руки, но я вскочил и рывком высвободил клинок.
Я выпрямился, не в силах перевести дух, с хрипом глотая воздух и сжимая в руке окровавленный меч, — и тут ко мне подъехал старый хан.
— Хороший был бой.
— Я должен принести ему извинения, — сказал я. — Он был смелый боец и сильный человек. А все, что я говорил, имело лишь одну цель — выиграть время.
— Ты честен.
— Ты подарил мне возможность; я возвращаю тебе правду.
К старому воину подъехал Абака-хан.
— Это мой сын, — сказал хан. — Долго его не было рядом со мной.
— Сильный сын — гордость отца.
К седлу Абака-хана был привязан винный мех. Я показал на него рукой.
— Абака-хан, однажды я угостил тебя вином. Мне бы теперь глоток…
Он снял бурдюк с седла и, прежде чем выпить, я высоко поднял его:
— Йол болсун! — крикнул я. — Пусть будет дорога!
— Йол болсун! — ответил мне крик тысячи глоток, и, не опуская бурдюка, я стал тонкой струйкой лить вино в пересохшую после боя глотку.
Возвращая мех хозяину, я заметил:
— Хорошее вино… Теперь напомнишь мне при случае, что теперь моя очередь тебя угостить.
— Вот твоя лошадь, — показал старый хан. — Поезжай к своим спутникам и скажи им, что мы придем с восходом солнца и возьмем то, что у них есть.
Поднявшись в седло, я обернулся к ним — к низкорослому, крепкому старику и его высокому, стройному сыну.
— Я скажу им, но мы встретим вас, и многие из твоих людей умрут.
— Там, где золото, — пожал он тяжелыми плечами, — там и кровь.
Повернув лошадь, я поднял клинок в приветствии, ибо они были отважные и сильные люди. Но к этому часу следующего дня многие из них будут лежать на земле, и горло у них будет перехвачено смертной сухостью…
— Йол болсун! — крикнул я.
И холмы загудели от ответного крика:
— Йол болсун!
Глава 40
Низменные северные берега Черного моря между устьями Днепра и Днестра изрезаны множеством затопленных долин, простирающихся далеко в глубину суши и образующих заливчики посреди затопляемой при паводках прибрежной низменности. Лесов там нет, попадаются лишь рощицы ив, черного тополя и европейской ольхи с некоторой примесью кленов, диких груш и яблонь и подлеском из лесного орешника. Лозы дикого винограда оплетают даже самые верхние ветви деревьев.
Эти затопленные долины образуют длинные узкие бухты или эстуарии, в которые и вливаются реки. В одну из таких долин и впадает река Буг — наша спутница на пути к морю.
И между двух таких заливчиков мы приготовились встретить нападение печенегов — предшественников крупных монгольских племен, которые и сейчас беспокойно шевелятся в отдаленных азиатских степях.
Позади нас были воды Черного моря, с каждой стороны — по рукаву дельты. Гансграф руководил подготовкой к обороне, и каждый из нас понимал, что предстоит битва не на жизнь, а на смерть. Здесь некуда будет ни отступить, ни бежать, если не подойдут лодки. Силы, развернувшиеся против нас, превосходили нас численностью по меньшей мере десятикратно.
Справа от нашей позиции раскинулась начинающаяся у самого берега залива густая чаща кустарника, в которой плотно переплелись миллионы ветвей, опутанных диким виноградом.
Этот барьер, которым гансграф сразу же решил воспользоваться, имел в ширину несколько сот ярдов и тянулся почти на четверть мили поперек перешейка, соединяющего с материком вытянутый язык суши, который мы выбрали для обороны.
Для конников это была непреодолимая преграда, ловушка для любого, кто попытается туда сунуться. Между зарослями и водой протянулась узкая полоска песчаного берега — мы там нагромоздили кучами плавник, чтобы создать завал.
За этим завалом мы разбросали несколько сотен калтропов. Калтропы делаются из металла или из обожженного для твердости дерева и устроены так, что из четырех их шипов один всегда торчит кверху; калтропы — грозное оборонительное оружие против кавалерийской атаки.
Остальное пространство, на котором нам предстояло обороняться было частично защищено густыми зарослями — чащей ивняка, тополей и дикого винограда вперемежку с какими-то колючими кустами, не знаю уж, как они называются.
Мы срезали с деревьев ветки и заклинивали их между другими деревьями, чтобы получилась сплошная изгородь. И за нею, и перед нею в землю были воткнуты заостренные колья, наклоненные в сторону противника.
На открытом участке, лежащем несколько к востоку от середины перешейка, мы наскоро построили баррикаду, и перед ней тоже разбросали калтропы.
Получив предупреждение от Лолингтона и Иоганнеса, гансграф действовал быстро. Высадив людей из повозок и перегрузив все имущество на вьючных животных, он послал повозки вдоль реки, а всадников и вьючный обоз тем временем рассыпал чуть ли не по пятидесяти направлениям, приказав встретиться в определенном месте.
План его блестяще осуществился: как он и надеялся, печенеги для начала кинулись вслед за повозками — и в конце концов обнаружили, что они брошены и пусты; внутри оказались только камни, наваленные для увеличения веса — повозки должны были оставлять заманчивые глубокие следы.
К тому времени, когда разведчики печенегов обнаружили свою ошибку и распутали множество следов, компания снова собралась вместе, выбрала позицию для обороны и далеко продвинулась в её укреплении.
Мужчин и женщин, непригодных для других работ из-за ран или болезней, посадили изготовлять новые калтропы; изрядный запас их всегда возили с собой в повозках, потому что страшнее всего для купцов были нападения конников.
Множество калтропов было рассеяно в траве на достаточно широкой полосе, чтобы сбить напор атаки на оборонительные сооружения.
Когда передовая позиция была укреплена сравнительно надежно, гансграф отошел назад примерно на сотню ярдов и приказал строить несколько островков обороны — маленьких фортов за земляными насыпями и кустарником Эти форты могли бы сбить напор массированной атаки, расчленить вражеское войско и подставить его под перекрестный обстрел.
В одном из этих фортов второй линии разместили женщин и раненых, которым требовался уход. Съестные припасы распределили между фортами. Женщин и раненых поместили в том укреплении, где имелся родник.
Работа по подготовке обороны была проделана невероятно быстро. Это произошло благодаря хорошо рассчитанному плану гансграфа, который ещё в давние времена продумал и разработал целый ряд вариантов обороны, охватывающих чуть ли не все опасные ситуации, в которые мог попасть караван.
Главным образом наша оборона строилась против конников, и это себя оправдывало, кто бы и где бы на нас ни нападал. Лучники у нас были отличные, но, кроме них, имелось среди нас и множество искуснейших пращников, а берег поблизости был частично покрыт галькой, которая как нельзя лучше подходила в качестве боеприпасов.
К тому времени, как я достиг места встречи, все эти приготовления далеко продвинулись вперед.
Гансграф знал, что у всадников-степняков было в обычае атаковать стену или изгородь, заставляя коней с разбега перепрыгивать через нее, но острые колья, вбитые в землю с наклоном в ту сторону, откуда могла обрушиться атака, и рассыпанные калтропы делали такую атаку невозможной. Большинство калтропов были не видны в траве — высокой, по колено.
Некоторое время назад гансграф послал гонца в Константинополь — поторопить корабли, которые должны были встретить нас и забрать наш груз; сомнительно, однако, чтобы они успели прибыть вовремя…
* * *
На рассвете третьего дня после моего возвращения они нас нашли. Все это время им пришлось потратить, чтобы нагнать нас и разобраться в путанице следов, которую мы оставили.
Несколько тысяч печенегов быстрой рысью тронулись к нашим укреплениям — только для того, чтобы остановиться или круто повернуть назад, увидев поле перед нашей стеной. Мне было известно, насколько искусны эти наездники, я и знал, что некоторые из них, лавируя между кольями и калтропами, смогут пройти.
Я издалека узнал хана — он сидел на коне и время от времени привставал на стременах, чтобы рассмотреть нашу оборону. Сколько времени пройдет, прежде чем он сообразит, что мы уязвимы для нападения с моря или из рукавов дельты? Хорошо хоть, что печенеги, люди степей, за редким исключением не умели плавать и вообще боялись воды.
Сюзанна ждала меня у внешней стены одного из островков обороны. Ее лицо было бледно.
— Матюрен! Что же будет?
Что я мог ответить на этот вопрос? Оборону мы построили самую лучше, какую позволяли время и ситуация, однако я крайне тревожился. Да и ей не было нужды спрашивать, потому что её опыт в таких делах, несомненно, не уступал моему. Замок Саон часто подвергался нападениям, когда она была ещё подростком.
Однако только я смотрел в угрюмые старческие глаза хана, только я видел вблизи его людей — этих диких, вонючих степных тигров. Они жили для войны и мало что знали, кроме войны.
Я не из тех, кто считает нужным ограждать женщин от правды. Это совсем не слабовольные и не слабоумные существа, и они тоже должны готовиться к грядущему. Тот, кто не готовит свою женщину к бедствиям и несчастьям — глупец.
— Мы можем победить, Сюзанна, но можем и проиграть. Если тебя схватят, требуй встречи с Абака-ханом. Он князь, сын хана, и мы с ним друг друга знаем. Проси встречи с ним; расскажи ему свою историю. Но если сможешь, беги. Я постараюсь расчистить тебе путь.
— А ты?
— Обо мне не думай. Вот море, за ним Константинополь, где у тебя есть друзья. Любыми способами добирайся туда.
— Ты считаешь, что они нас разобьют?
— Кто может сказать? Сюзанна, мудрый человек бьется, чтобы победить… но дважды дурак тот, кто не имеет плана на случай поражения.
Она положила руку мне на рукав:
— Матюрен… Я не хочу тебя потерять.
— И я не хочу потерять тебя.
Мы стояли рядом, наслаждаясь утренним солнцем и глядя на темную линию печенежских всадников — черное облако на нашем горизонте.
Они протянулись темной и страшной линией от одного края перешейка до другого, глядя на поле предстоящего боя с древних дюн. Они ожидали.
Невероятная лихорадка оборонительных работ осталась позади, и мы отдыхали, собирались с силами, ели, разговаривали и ждали нападения.
Вспоминая все, что я видел — этих темнолицых людей с твердыми челюстями и узкими глазами, я трепетал за тех, кто был со мною рядом.
Эти степные всадники ненавидели все места, где не растет трава; города внушали им отвращение. Они питались кобыльим молоком, творогом, кровью из вен живых лошадей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68