Дом из дерева и стекла стоял на скалистом уступе — куда ни глянешь, непременно видишь плещущееся внизу море. С плавок Римо стекала вода: он только что проделал под наблюдением Чиуна ежедневный заплыв на четыре мили — две туда и две обратно. Когда Римо попробовал протестовать, заявив, что его плечу для заживания нужен покой, а не упражнения, Чиун презрительно усмехнулся:
— Ты напоминаешь этого вашего... четвертинщика.
— Кто это такой?
— Четвертинщик. Тот, что каждый год повреждает себе колено, и его отправляют отдыхать, а потом он возвращается и ломает суставы пуще прежнего.
— О чем ты? Если не можешь толком ответить, лучше помолчи — хватит того, что ты наговорил.
— Я говорю об игре, которую ты смотришь по телевизору. Ну, этой, где толстяки сшибают один другого и прыгают друг на друга.
— Футбол?
— Правильно. Футбол. Четвертинщик. Он очень смешно выглядит, смешно говорит. Когда его показывали, он, по-моему, был в женских чулках.
На этом дискуссия закончилась, и Римо, как был в мокрых плавках, уселся в кресло, а Чиун высказался в том смысле, что эти острова — острова выживших победителей.
— Не знаю, не знаю, — сказал Римо. — У меня такое чувство, что я здесь чужой. Мы как будто настроены в разных тональностях. Может, мне для быстрой поправки лучше вернуться туда, где я родился?
Чиун тихо покачал головой. Его седая редкая бородка качнулась от свежего ветерка, залетевшего с дальних невидимых отсюда островов.
— На этих островах могут выжить только агрессивные пришельцы и захватчики, вроде этих мангуст. Скажи, где сейчас карибские индейцы?
— Не знаю. Должно быть, валяются пьяные где-нибудь в «Шарлотте Амалии», — предположил Римо, имея в виду торговый район на Святом Томасе, где беспошлинное спиртное, не облагавшееся налогом, стоило как газировка.
Практически в каждом втором магазине, а все они были освобождены от налогов с выручки, можно было, например, купить часы «Сейко». Эти часы были едва ли не главным, что привлекало на остров пассажиров морских круизов, которые охотно оставляли здесь свои деньги, а взамен получали бронзовый цвет кожи.
— Карибских индейцев, которые здесь обитали когда-то, уже нет, — сказал Чиун. — Они жили полнокровной и счастливой жизнью, пока сюда не заявились испанцы. Новые повелители были такими жестокими, что все карибские индейцы бросились однажды с высокой скалы и поразбивались насмерть. Вождь сказал перед смертью, что боги отомстят за них.
— Отомстили?
— Если верить истории, которую здесь любят рассказывать, то — да. Произошло землетрясение, город был полностью разрушен, погибло тридцать тысяч человек.
— Это все были испанцы?
— Нет. Потому что тот, кто ждет, чтобы за него отомстили другие, никогда не удовлетворит жажду мщения. Как тебе известно, Синанджу не имеет ничего общего с местью. Месть вообще глупость. В основе нашего искусства лежит жизнь. Наша цель — жить и выживать. Даже суть наших смертоносных услуг состоит в том, чтобы Синанджу могла выжить. Именно это и делает нас могущественными. Силен тот, кто живет. Ты посмотри на черные лица вокруг нас. Их привезли сюда в цепях. Их избивали кнутами. На голой и бесплодной земле они должны были выращивать для других сахарный тростник. И кто выжил?
Гордые карибские индейцы, надеявшиеся на то, что за них отомстят боги? Или негры, которые день за днем растили детей, строили дома и смиряли свой гнев?
Негры победили и живут. Мангусты победили и живут. А вот зеленых змей и карибских индейцев больше нет.
— У зеленых змей была гордость?!
— Эта история должна научить тебя не думать об отмщении Гордонсу. Ты должен учиться выживанию, что традиции Синанджу составляют главный смысл нашего искусства. И я говорил вовсе не о зеленых змеях.
— А мне показалось, что о них, — сказал Римо, зная наперед, что эти слова рассердят Чиуна. Он не обманулся в своих ожиданиях — из потока корейских слов, которым разразился Мастер Синанджу, он понял, что никак нельзя превратить бледный кусок свиного уха в шелк, как невозможно сделать из грязи бриллиант. Римо понял, что вечером его ожидает лекция на тему: «Бесплодность попыток передать белому человеку тысячелетний опыт Синанджу».
Но Римо не придавал особого значения словам: за Чиуна говорили — громче и яснее слов — его дела.
Старый кореец оставил в Штатах все свои пожитки — и кимоно, и, что гораздо важнее, специальную телевизионную систему, которой его снабдил Смит и с помощью которой он мог смотреть свои любимые дневные мыльные оперы, зная, что при этом не упустит и другие, которые передавались параллельно.
Эта штука записывала их на пленку, так что Чиун мог часами, не прерываясь, наслаждаться сериалами. В США осталось и фото главного героя сериала «Пока Земля вертится» Рэда Рекса с автографом. Чиун знал, что пока они с Римо прохлаждаются на тропическом острове, Рэд Рекс в Штатах мучается сомнениями: сказать или не сказать миссис Лоретте Ламонт о том, что когда ее дочери делали аборт, то обнаружили злокачественную опухоль, и это некоторым образом оправдывало Уайетта Уолтона, оставившего на Майорке жену с семью детьми, прежде чем появиться в качестве духовного наставника в доме миссис Ламонт. И Римо знал, что Чиун очень страдает от того, что не пришлось увидеть эту сцену.
И уж коли Чиун пожертвовал телевизионными мелодрамами, то и Римо в свою очередь должен не раздумывая покинуть КЮРЕ. Но Чиуна не слишком занимал этот вопрос. С тех пор, как они неделю назад прибыли на Святой Томас, Чиун ежедневно втолковывал своему ученику, что главное — выживание. И тем не менее вопрос о выходе из КЮРЕ продолжал тревожить Римо до глубины души.
А в это время на другом конце острова, в аэропорту имени Гарри Трумэна, совершил посадку реактивный лайнер компании «Америкэн эйрлайнз», в котором находился пассажир, встревоженный не меньше, чем Римо. Но по Роберту Джеллико это было, в отличие от Римо, очень заметно. Все пассажиры двинулись в переднюю часть самолета на выход, а Роберт Джеллико направился назад, в тесный туалет, где его снова стошнило. Он не запирал за собой дверь туалета.
Он не пытался спрятаться в нем. Он машинально спустил воду, вышел и побрел, спотыкаясь между рядами кресел, спустился по трапу и направился в здание аэропорта, где его ждали мистер Гордонс, Мо Алштайн и сержант Питульский.
Алштайн заметил, что из-за жары и влажного воздуха у него появилось ощущение, будто надетый на нем костюм прирос к коже. Сержант Питульский считал, что единственный способ избавиться от этого чувства — добрая порция виски «Сигрэмс севен» с бутылочкой пива, но Гордонс пить запретил.
Они остановились в гостинице «Уинуорд» в номере с видом на порт. Мистер Гордонс попросил всех троих подождать немного: ему надо было кое-что купить.
Сержант Питульский заверил, что он может за них не беспокоиться, и, как только Гордонс вышел, сразу же заказал в номер бутылку виски и ящик баденского пива. Он пил большими глотками, пока не пришел к мысли, что нынешние морские пехотинцы не имеют права называться настоящими морскими пехотинцами. Этой мыслью он поделился с остальными. Настоящие морские пехотинцы не воевали во Вьетнаме, иначе Америке не пришлось бы уйти оттуда, не доведя дело до конца. Настоящие морские пехотинцы — это те, которые служили в Сан-Диего, Японии, Черри-пойнте, Северной Каролине и на острове Паррис.
— Ага, значит, вы служили в этих местах? — догадался Мо Алштайн.
Сержант Питульский подтвердил эту догадку.
— Я так и думал, — сказал Алштайн.
Джеллико сидел тихо и молчал. Алштайн предложил ему выпить, но тот отказался.
— В чем дело, приятель? — спросил Алштайн.
— Ни в чем.
— Мне, знаете, тоже не улыбается работать с вами. Вы — сукин сын и антисемит, — сказал Алштайн, — вы дилетант. А из-за дилетантов и я могу пострадать.
— Кто дилетант, я?! — вскинулся сержант Питульский. — Я — морской пехотинец!
— Вы — болван! — сказал Алштайн.
— Вы не знаете, на что способны морские пехотинцы!
— Единственное, на что они способны, — отрезал Алштайн, — это напиваться и затевать драки. Боже, как мне не хватает моего револьвера! Если бы он был со мной!
— Еще будет, — сказал Джеллико.
— Какое там! — вздохнул Алштайн. — Он отобрал его еще в Чикаго. Странный тип этот Гордонс! Бьюсь об заклад, он притащит какое-нибудь дешевенькое дерьмо, пистолетик, который придется засовывать жертве прямо в ноздрю, чтобы был хоть какой-то толк. Вот увидите. Все смеются над калибром моей пушки и над тем, что она хромирована. А, между прочим, хром — моя идея. Со своим «магнумом» я — король!
— Да получите вы назад свою пушку, — сказал Джеллико.
— Чепуха. Не мог же он пронести револьвер через таможню! Они особенно усердствуют, когда имеют дело с рейсами, пролегающими мимо Кубы.
— А морские пехотинцы запросто могут закинуть оружие па Кубу, — сказал Питульский. — Собственно говоря, оно там уже есть, на Гуантанамо. Храни Господь американскую морскую пехоту!
Тут сержант зарыдал и стал жаловаться, что оставил единственную семью, которая у него когда-либо была, — морскую пехоту. И ради чего? Ради денег. Ради грязных, вонючих денег! Да к тому же пришлось стащить огнемет, о котором они будут очень жалеть. Это не то что ВВС, где ты можешь потерять весь воздушный флот, а правительство пришлет тебе еще пять эскадрилий.
Морские пехотинцы всегда дорожили своим оружием...
— Заткнись! — сказал Алштайн. — Ты разнылся о своей сопливой работенке за какие-то шесть сотен в месяц, а у меня от этого зависит все, вся карьера.
— Вы оба получите обратно ваше оружие, — сказал Джеллико.
— Но не то же самое, — возразил Алштайн. — Того уже не будет.
— Точно такое же.
— Номер будет не тот.
— Тот самый номер. Все будет абсолютно то же самое, включая пупырышки на хроме, — твердо сказал Джеллико.
Мистер Гордонс вернулся в гостиницу и, войдя в номер, распорядился, чтобы каждый принес свертки, полученные от него в Чикаго и прошедшие таможенный досмотр. Заметив, что Питульский нетвердо держится на ногах, он поставил свою ношу на пол.
— Негативное явление! Прекратить. Не пить так много! Это невоздержанность. Прекратить! — произнес Гордонс и дважды звонко хлестнул Питульского по лицу.
Малиновые щеки сержанта загорелись еще ярче. Подталкивая Питульского перед собой, Гордонс подвел его к туалету и, без видимого усилия перевернув вверх ногами, задвинул внутрь и запер дверь.
— Чрезмерное потребление спиртных напитков опасно, особенно когда в руках этих людей орудия, предназначенные для выживания других, — наставительно сказал мистер Гордонс.
— Но у него вроде не было никаких орудий, — заметил Алштайн.
— Я говорю в данном случае о его возможностях как об орудии, а также о моем выживании, — пояснил мистер Гордонс.
Он показал кивком на покупки. Джеллико нагнулся, ухватился за ручку и резко рванул. Чемодан остался там, где был.
— Тяжеловато, не так ли? — заметил Гордонс. — Ладно, я сам отнесу.
Легко, как если бы они были наполнены кружевами и носовыми платочками, Гордонс поднял баулы и перенес их в другую комнату.
— А вы, Джеллико, оказывается, слабачек, — заметил Алштайн.
Прошло примерно полчаса. Алштайн читал в гостиной журнал, Джеллико сидел, тупо уставившись в дверь, за которой скрылся мистер Гордонс. Дверь внезапно распахнулась.
— Что это? — спросил мистер Гордонс.
— Ничего, — ответил Алштайн.
— Я что-то слышу.
Алштайн и Джеллико пожали плечами.
— Я что-то слышу. Я в этом уверен, — повторил мистер Гордонс.
Руки его были прикрыты полотенцем. Вернее, было прикрыто то место, где должны были находиться руки, но, судя по неясным очертаниям, под полотенцем были вовсе не кисти рук, а какие-то инструменты, которыми оканчивались запястья.
— Откройте туалет!
Алштайн открыл дверь, и все увидели сержанта Питульского. Ноги его были наверху, а голова с налитым кровью лицом — внизу. Алштайн наклонился к нему и прислушался.
— Он мурлычет «Чертоги Монтецумы».
— Поставьте его на ноги, — приказал мистер Гордонс. — И с этого дня не давать ему спиртных напитков. Остальным, поскольку они могут, видимо, пить и не терять голову, это разрешается. Но не Питульскому.
— А каким образом мы удержим его от выпивки, если будем пить сами? — спросил Алштайн.
— Вы хотите сказать, что у человека возникает желание выпить только потому, что он видит, как пьют другие?
— Да, бывает и так, — подтвердил Алштайн.
— Заложите это себе в память, — сказал Джеллико.
— Сделано, — ответил Гордонс.
— С положительной вероятностью семьдесят три процента.
— А что означают эти цифры?
— Что это будет верно в семидесяти трех случаях из ста.
— Ввожу в память и это, с учетом типичной для людей погрешности в расчетах, — сказал Гордонс и снова исчез в своей комнате.
Когда он вернулся, в его руках, которые, как и ожидал Джеллико, теперь выглядели нормальными, были револьвер «Магнум-357» с патронами и гарпунные ружья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24