Мост вдавался в Нью-Йорк как гигантский акведук древнего Рима, но нес на себе не воду, а людей.
– Ты знаешь, – задумчиво сказал сидящий на заднем сиденье Фелтон, глядя в окно, – я до сих пор жалею, что не воевал во вторую мировую войну.
– У нас была своя собственная война, босс.
– Да, но вторая мировая была настоящей, большой войной. Только представь себе, что какой-нибудь идиот, закончивший вшивый колледж, командовал, а я…
– У тебя бы лучше получилось, босс.
– Не знаю, как с точки зрения командования войсками, но уж я бы заранее поостерегся русских, это точно.
– Так наши, вроде бы, это понимали?
– Понимали, но не до конца. Я бы остерегался не только их, но и Англии, Франции, Китая. Таковы правила игры, Джимми. Вне семьи нет и друзей. Вообще нет такой вещи, как друзья. Только родственники.
– У меня, босс, никогда не было другой семьи, кроме вас.
– Спасибо, Джимми.
– Это не пустые слова, босс. Я готов жизнь отдать за тебя или мисс Цинтию.
– Я знаю, Джимми. Ты помнишь этого парня с крюком?
– Конечно, босс.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь так двигался?
– В каком смысле?
– Вспомни, он ведь бросился на меня, не выдав ни одним движением своих намерений. Обычно можно определить, что человек собирается сейчас сделать, как поступит.
– Ну и что?
– Скажи, боксеры или, например, борцы выдают свои намерения?
– Хорошие – нет.
– Правильно, а почему?
– Потому, что их так учили.
– Верно.
– Так что же?
– Кто же учил этого парня?
– Есть много разных мест, где можно этому научиться, – ответил Джимми. Фелтон помолчал и спросил:
– Тебе не показалось, что в последнее время нам стало труднее работать по контрактам, я имею в виду – убивать?
– Вроде бы, да.
– А в чем дело, в исполнителях? Они что, стали хуже?
– Нет, пожалуй, все такие же. Ты же знаешь этих молодчиков, им не только надо дать пистолет в руки, но и все разобъяснить в деталях, не то что-нибудь обязательно сделают не так.
– Почему же стало труднее, что их беспокоит?
– Они просто говорят, что стало труднее работать, труднее ликвидировать «объект».
– А что еще?
– Не знаю. Ничего, кажется.
– Нет, есть и еще что-то!
Джимми свернул на набережную Вестсайд-драйв и аккуратно перестроился в первый ряд. Таким был приказ Фелтона: на работе исполнять все правила, ничего не нарушать. Никаких превышений скорости, парковка только там, где разрешено. Это значительно облегчало дело, так как ни возникало дополнительных трудностей, даже по мелочам.
– Есть и еще кое-что, Джимми.
– Что?
– Во-первых, стало труднее кончать тех, кого нужно. Во-вторых – раньше они никогда серьезно не оборонялись. Никто из этих подонков, кого мы нанимали, не получил ни одной пули, ни одной царапины.
Джимми недоуменно пожал плечами и стал готовиться к повороту на 42-ю улицу. Из этого разговора он ничего так и не понял. Наверное, босс просто разрабатывает вслух очередную идею.
– Почему же никто из них не был вооружен? – спросил Фелтон.
– Многие вообще не носят оружия, – ответил Джимми, съезжая на развязку набережной.
– Люди, сующие нос в дела Виазелли или мои дела, не носят оружия?!
– Может быть, по глупости?
– По глупости? Нет, тут что-то другое. Какая-то закономерность, определенная модель поведения. Но этот с крюком в эту модель не вписывается. Если нам кажется, что этот крюкастый дьявол был хорош, то надо ждать кого-нибудь похлеще. Я это нутром чую. Я в этом уверен.
– Ты думаешь, у них есть кто-нибудь получше?
– Не знаю, может ли быть еще лучше. Не думаю. Теперь жди всю свору.
– Как в сороковые?
– Как в сороковые годы.
Фелтон откинулся на спинку сиденья.
Глава двадцать пятая
Швейцар отеля «Ройал Плаза», что на 59-ой улице, около Центрального парка, слегка удивился, когда вышедший из «роллс-ройса» джентльмен попросил его припарковать автомобиль. Раз ты ездишь на такой машине и имеешь шофера, то пусть он ее и паркует! Но джентльмен бросил, что шофера он берет с собой, и швейцар не стал спорить. Не стоит связываться с пассажирами «роллс-ройсов»!
Убедившись, что Джимми следует за ним по пятам, Фелтон вошел в роскошный холл отеля – инкрустированная солидная мебель, раскидистые растения в кадках, деликатный, почти женоподобный портье.
Направляясь к лифту, Фелтон с шофером не привлекли особого внимания, ничем не выделяясь среди респектабельных постояльцев и гостей, а кобура с пистолетом у Фелтона под мышкой была совершенно незаметна.
– Четырнадцатый этаж.
Засунув руку в карман черной шоферской ливреи, Джимми поправил пистолет, чем заслужил недовольный взгляд Фелтона, означавший, что на людях делать этого не стоило.
На четырнадцатом этаже решетчатые позолоченные двери лифта открылись в небольшое фойе, тогда как на всех остальных этажах перед выходящими из лифта представал коридор с рядами дверей по обе стороны. Занимая целый этаж отеля, Виазелли по совету Фелтона произвел эту реконструкцию, заменив коридор небольшим «предбанником» с глазками для наблюдения.
Ожидая в фойе, Фелтон с усмешкой переглянулся с Джимми, так как оба были хорошо знакомы с привычками хозяина этажа и заведенными им порядками: в данный момент сквозь одностороннее зеркало-окно слева за ними наблюдал один из телохранителей Виазелли. С их стороны зеркало было как зеркало. Фелтон поправил перед ним галстук, а Джимми не удержался и сделал средним пальцем неприличный жест своему отражению.
Дверь открылась, и одетый в темный полосатый костюм с синим галстуком человек пригласил их войти.
Не торопясь, как пара танцоров, не проявляя никаких эмоций, они вошли в светлую просторную комнату, переполненную мебелью, табачным дымом и людьми в строгих костюмах. Можно было подумать, что с минуты на минуту начнется конференция или симпозиум.
Однако здесь проходила вовсе не конференция. Когда Фелтон и Джимми вошли и остановились в центре комнаты под массивной хрустальной люстрой, шум разговоров разом прекратился и стал слышен лишь тихий шепот:
– Это он!.. Ага, точно… Ш-ш-ш… Тише, услышит…
Невысокий человек с наманикюренными ногтями, с темной итальянской сигарой в зубах и кривой улыбкой направился навстречу гостям и, подойдя поближе, сделал приветственный жест рукой.
– Э-э… Come sta, мистер Фелтон?
Фелтон попытался вспомнить, как зовут этого человека, но безуспешно и изобразил на лице вежливую улыбку.
– Налить вам что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
Невысокий драматическим жестом прижал к груди руку, точно удерживая сердце, стремящееся выпрыгнуть прямо на золотистый ковер под ногами.
– Приношу глубочайшие извинения, мистер Фелтон, но у нас сейчас состоится совещание, и этот человек; – кивок в сторону Джимми, – ну… в общем, шоферу тут не место!
– О совещании я ничего не знал, – ответил Фелтон и посмотрел на часы.
– Простите, но ему придется уйти.
– Он останется.
Выразительные руки невысокого разошлись в стороны ладонями вверх, плечи поднялись в недоумении:
– Но он… но ему…
– Он останется, – без тени эмоций повторил Фелтон.
С лица невысокого исчезла кривая улыбка, вернее ее подобие. Тонкие губы сомкнулись, скрыв желтоватые зубы.
– Вряд ли Папаша будет этим доволен…
Фелтон молча еще раз посмотрел на часы.
Невысокий человечек отошел к стоящей у софы группе своих соотечественников в вполголоса начал что-то быстро говорить. Те слушали, искоса поглядывая на Фелтона и Джимми.
Джимми внимательно стал рассматривать каждого из этой компании.
Неожиданно в комнате воцарилась тишина. Слышны были только звуки отодвигаемых кресел. Все сидевшие вскочили, все стоявшие непроизвольно вытянулись. Взгляды всех устремились на распахнувшиеся двустворчатые двери.
Появился одетый в строгий серый костюм и полосатый принстонский галстук человек и произнес:
– Мистер Фелтон.
Фелтон и Джимми прошли через комнату, чувствуя на своих спинах взгляды присутствующих, Фелтон вошел внутрь. Джимми остался у закрывшихся за Фелтоном дверей, встав перед ними как часовой, внимательно следя за всем происходящим в комнате.
Двойные двери, через которые он прошел, всегда восхищали Фелтона: снаружи они были покрыты орнаментом и позолотой, но изнутри выглядели обычными дверями кабинета преуспевающего бизнесмена – солидное темное дерево и ничего больше.
Другим был и воздух. Им можно было дышать, не чувствуя дыма десятка горящих сигар. Паркетный пол тихонько поскрипывал под ногами Фелтона, подошедшего к длинному письменному столу красного дерева, за которым сидел холеный джентльмен. Перед ним была шахматная доска с расставленными фигурами.
На благородном лице с римским профилем выделялись глубоко посаженные темные глаза, в которых светилось дружелюбие. Аккуратные небольшие руки, длинные, седеющие на висках волосы разделены слева консервативным пробором.
Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья.
Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат.
Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека.
– Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом.
– Я не играю в шахматы, Кармине.
– Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя.
Виазелли умолк.
Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется.
– Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры?
– Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал…
– Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником.
– Я играю в другие игры.
– Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении…
– Жизнь такова, какой я ее создаю для себя.
– Тебе бы следовало родиться итальянцем.
– А тебе – евреем.
– Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам.
– Какого пристрастия?
– А твой техасец, этот Джимми?
– Он работает на меня.
– Ой ли? Мне казалось, что это выглядит несколько по-другому.
– Видимость обманчива.
– Видимость – это реальность.
– У меня твой шурин… – Фелтону надоела философия.
– Тони?
– Да.
– А, мы снова возвращаемся к проблеме ферзя и ладьи черных. Уничтожать их?
– Да, но не тогда, когда находишься в меньшинстве.
– Это как же?
– А вот так, как, например, сейчас: ты один, а я и Джимми – мы вдвоем.
– Не забывай, что там, за дверью, полно моих людей.
– Для Джимми это не проблема.
– Не думаю. Но, независимо от этого, ты не ладья и не черный ферзь. Ты – белый ферзь, моя самая мощная фигура. Если бы мне пришлось обороняться, а ты решил бы переметнуться к черным и стать их ферзем, то я попал бы в безвыходное положение.
– Меня самого обложили.
Виазелли поднял глаза от доски и улыбнулся.
Фелтон положил ладонь на стол.
– Что ты думаешь? От кого мы отбиваемся?
– Я рад, что ты сказал «мы», Норман, – Виазелли тихонько похлопал в ладоши. – Но ответить на твой вопрос не могу. Где-то через две недели сюда прибывает комиссия Сената, и я сперва подумал, что это они что-то замышляют. Но ведь за нами следят уже пять лет. Что, Сенат так долго готовился нанести удар? Нет, не думаю. Да и следят за нами как-то странно. Когда этим занимается ФБР или налоговая служба, дела передаются в суд. Но вот уже почти пять лет вокруг нас кто-то вертится, а дальше этого дело не идет.
– Ты сказал что-то о сенатском расследовании?
– Да. Сенат начал с Запада и сейчас подбирается к нам. Уж больно много любопытных стали совать нос в наши дела.
– Вот почему моим ребятам прибавилось работенки?
– Да. Но странно и еще кое-что. Ты говорил, что и тебя начали беспокоить.
Фелтон кивнул:
– Может, это твои макаронники затеяли семейную свару?
Краска бросилась Виазелли в лицо, но он не подал вида, что оскорблен.
– Нет, – ответил он, – это кто-то со стороны. Кто это или что – не знаю. А ты?
– Думаю, через пару дней буду знать.
– Хорошо. Я тоже должен знать. Что касается Тони, можешь вернуть его.
– Посмотрим.
Кармине замолчал. Его молчание иногда было весомее слов. Фелтон понимал, что продолжать беседу опасно. Все, что нужно было Виазелли сейчас, это – толкнуть Фелтона на первый ход, и тогда ему конец. И совершенно ничего не значили для Виазелли размышления Фелтона о том, насколько Кармине ему обязан и насколько Фелтон ему необходим.
Точно так все было и двадцать лет назад. Только тогда у Виазелли еще не было резиденции в отеле «Ройал Плаза».
Глава двадцать шестая
Разговор происходил в комнатушке позади бакалейной лавочки, кормившей семью Виазелли. Тогда у Кармине еще не было вырезанных из слоновой кости шахматных фигур – он сидел, склонившись к перевернутому деревянному ящику, на котором были грубо намалеваны черные и белые квадраты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Ты знаешь, – задумчиво сказал сидящий на заднем сиденье Фелтон, глядя в окно, – я до сих пор жалею, что не воевал во вторую мировую войну.
– У нас была своя собственная война, босс.
– Да, но вторая мировая была настоящей, большой войной. Только представь себе, что какой-нибудь идиот, закончивший вшивый колледж, командовал, а я…
– У тебя бы лучше получилось, босс.
– Не знаю, как с точки зрения командования войсками, но уж я бы заранее поостерегся русских, это точно.
– Так наши, вроде бы, это понимали?
– Понимали, но не до конца. Я бы остерегался не только их, но и Англии, Франции, Китая. Таковы правила игры, Джимми. Вне семьи нет и друзей. Вообще нет такой вещи, как друзья. Только родственники.
– У меня, босс, никогда не было другой семьи, кроме вас.
– Спасибо, Джимми.
– Это не пустые слова, босс. Я готов жизнь отдать за тебя или мисс Цинтию.
– Я знаю, Джимми. Ты помнишь этого парня с крюком?
– Конечно, босс.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь так двигался?
– В каком смысле?
– Вспомни, он ведь бросился на меня, не выдав ни одним движением своих намерений. Обычно можно определить, что человек собирается сейчас сделать, как поступит.
– Ну и что?
– Скажи, боксеры или, например, борцы выдают свои намерения?
– Хорошие – нет.
– Правильно, а почему?
– Потому, что их так учили.
– Верно.
– Так что же?
– Кто же учил этого парня?
– Есть много разных мест, где можно этому научиться, – ответил Джимми. Фелтон помолчал и спросил:
– Тебе не показалось, что в последнее время нам стало труднее работать по контрактам, я имею в виду – убивать?
– Вроде бы, да.
– А в чем дело, в исполнителях? Они что, стали хуже?
– Нет, пожалуй, все такие же. Ты же знаешь этих молодчиков, им не только надо дать пистолет в руки, но и все разобъяснить в деталях, не то что-нибудь обязательно сделают не так.
– Почему же стало труднее, что их беспокоит?
– Они просто говорят, что стало труднее работать, труднее ликвидировать «объект».
– А что еще?
– Не знаю. Ничего, кажется.
– Нет, есть и еще что-то!
Джимми свернул на набережную Вестсайд-драйв и аккуратно перестроился в первый ряд. Таким был приказ Фелтона: на работе исполнять все правила, ничего не нарушать. Никаких превышений скорости, парковка только там, где разрешено. Это значительно облегчало дело, так как ни возникало дополнительных трудностей, даже по мелочам.
– Есть и еще кое-что, Джимми.
– Что?
– Во-первых, стало труднее кончать тех, кого нужно. Во-вторых – раньше они никогда серьезно не оборонялись. Никто из этих подонков, кого мы нанимали, не получил ни одной пули, ни одной царапины.
Джимми недоуменно пожал плечами и стал готовиться к повороту на 42-ю улицу. Из этого разговора он ничего так и не понял. Наверное, босс просто разрабатывает вслух очередную идею.
– Почему же никто из них не был вооружен? – спросил Фелтон.
– Многие вообще не носят оружия, – ответил Джимми, съезжая на развязку набережной.
– Люди, сующие нос в дела Виазелли или мои дела, не носят оружия?!
– Может быть, по глупости?
– По глупости? Нет, тут что-то другое. Какая-то закономерность, определенная модель поведения. Но этот с крюком в эту модель не вписывается. Если нам кажется, что этот крюкастый дьявол был хорош, то надо ждать кого-нибудь похлеще. Я это нутром чую. Я в этом уверен.
– Ты думаешь, у них есть кто-нибудь получше?
– Не знаю, может ли быть еще лучше. Не думаю. Теперь жди всю свору.
– Как в сороковые?
– Как в сороковые годы.
Фелтон откинулся на спинку сиденья.
Глава двадцать пятая
Швейцар отеля «Ройал Плаза», что на 59-ой улице, около Центрального парка, слегка удивился, когда вышедший из «роллс-ройса» джентльмен попросил его припарковать автомобиль. Раз ты ездишь на такой машине и имеешь шофера, то пусть он ее и паркует! Но джентльмен бросил, что шофера он берет с собой, и швейцар не стал спорить. Не стоит связываться с пассажирами «роллс-ройсов»!
Убедившись, что Джимми следует за ним по пятам, Фелтон вошел в роскошный холл отеля – инкрустированная солидная мебель, раскидистые растения в кадках, деликатный, почти женоподобный портье.
Направляясь к лифту, Фелтон с шофером не привлекли особого внимания, ничем не выделяясь среди респектабельных постояльцев и гостей, а кобура с пистолетом у Фелтона под мышкой была совершенно незаметна.
– Четырнадцатый этаж.
Засунув руку в карман черной шоферской ливреи, Джимми поправил пистолет, чем заслужил недовольный взгляд Фелтона, означавший, что на людях делать этого не стоило.
На четырнадцатом этаже решетчатые позолоченные двери лифта открылись в небольшое фойе, тогда как на всех остальных этажах перед выходящими из лифта представал коридор с рядами дверей по обе стороны. Занимая целый этаж отеля, Виазелли по совету Фелтона произвел эту реконструкцию, заменив коридор небольшим «предбанником» с глазками для наблюдения.
Ожидая в фойе, Фелтон с усмешкой переглянулся с Джимми, так как оба были хорошо знакомы с привычками хозяина этажа и заведенными им порядками: в данный момент сквозь одностороннее зеркало-окно слева за ними наблюдал один из телохранителей Виазелли. С их стороны зеркало было как зеркало. Фелтон поправил перед ним галстук, а Джимми не удержался и сделал средним пальцем неприличный жест своему отражению.
Дверь открылась, и одетый в темный полосатый костюм с синим галстуком человек пригласил их войти.
Не торопясь, как пара танцоров, не проявляя никаких эмоций, они вошли в светлую просторную комнату, переполненную мебелью, табачным дымом и людьми в строгих костюмах. Можно было подумать, что с минуты на минуту начнется конференция или симпозиум.
Однако здесь проходила вовсе не конференция. Когда Фелтон и Джимми вошли и остановились в центре комнаты под массивной хрустальной люстрой, шум разговоров разом прекратился и стал слышен лишь тихий шепот:
– Это он!.. Ага, точно… Ш-ш-ш… Тише, услышит…
Невысокий человек с наманикюренными ногтями, с темной итальянской сигарой в зубах и кривой улыбкой направился навстречу гостям и, подойдя поближе, сделал приветственный жест рукой.
– Э-э… Come sta, мистер Фелтон?
Фелтон попытался вспомнить, как зовут этого человека, но безуспешно и изобразил на лице вежливую улыбку.
– Налить вам что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
Невысокий драматическим жестом прижал к груди руку, точно удерживая сердце, стремящееся выпрыгнуть прямо на золотистый ковер под ногами.
– Приношу глубочайшие извинения, мистер Фелтон, но у нас сейчас состоится совещание, и этот человек; – кивок в сторону Джимми, – ну… в общем, шоферу тут не место!
– О совещании я ничего не знал, – ответил Фелтон и посмотрел на часы.
– Простите, но ему придется уйти.
– Он останется.
Выразительные руки невысокого разошлись в стороны ладонями вверх, плечи поднялись в недоумении:
– Но он… но ему…
– Он останется, – без тени эмоций повторил Фелтон.
С лица невысокого исчезла кривая улыбка, вернее ее подобие. Тонкие губы сомкнулись, скрыв желтоватые зубы.
– Вряд ли Папаша будет этим доволен…
Фелтон молча еще раз посмотрел на часы.
Невысокий человечек отошел к стоящей у софы группе своих соотечественников в вполголоса начал что-то быстро говорить. Те слушали, искоса поглядывая на Фелтона и Джимми.
Джимми внимательно стал рассматривать каждого из этой компании.
Неожиданно в комнате воцарилась тишина. Слышны были только звуки отодвигаемых кресел. Все сидевшие вскочили, все стоявшие непроизвольно вытянулись. Взгляды всех устремились на распахнувшиеся двустворчатые двери.
Появился одетый в строгий серый костюм и полосатый принстонский галстук человек и произнес:
– Мистер Фелтон.
Фелтон и Джимми прошли через комнату, чувствуя на своих спинах взгляды присутствующих, Фелтон вошел внутрь. Джимми остался у закрывшихся за Фелтоном дверей, встав перед ними как часовой, внимательно следя за всем происходящим в комнате.
Двойные двери, через которые он прошел, всегда восхищали Фелтона: снаружи они были покрыты орнаментом и позолотой, но изнутри выглядели обычными дверями кабинета преуспевающего бизнесмена – солидное темное дерево и ничего больше.
Другим был и воздух. Им можно было дышать, не чувствуя дыма десятка горящих сигар. Паркетный пол тихонько поскрипывал под ногами Фелтона, подошедшего к длинному письменному столу красного дерева, за которым сидел холеный джентльмен. Перед ним была шахматная доска с расставленными фигурами.
На благородном лице с римским профилем выделялись глубоко посаженные темные глаза, в которых светилось дружелюбие. Аккуратные небольшие руки, длинные, седеющие на висках волосы разделены слева консервативным пробором.
Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья.
Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат.
Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека.
– Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом.
– Я не играю в шахматы, Кармине.
– Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя.
Виазелли умолк.
Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется.
– Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры?
– Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал…
– Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником.
– Я играю в другие игры.
– Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении…
– Жизнь такова, какой я ее создаю для себя.
– Тебе бы следовало родиться итальянцем.
– А тебе – евреем.
– Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам.
– Какого пристрастия?
– А твой техасец, этот Джимми?
– Он работает на меня.
– Ой ли? Мне казалось, что это выглядит несколько по-другому.
– Видимость обманчива.
– Видимость – это реальность.
– У меня твой шурин… – Фелтону надоела философия.
– Тони?
– Да.
– А, мы снова возвращаемся к проблеме ферзя и ладьи черных. Уничтожать их?
– Да, но не тогда, когда находишься в меньшинстве.
– Это как же?
– А вот так, как, например, сейчас: ты один, а я и Джимми – мы вдвоем.
– Не забывай, что там, за дверью, полно моих людей.
– Для Джимми это не проблема.
– Не думаю. Но, независимо от этого, ты не ладья и не черный ферзь. Ты – белый ферзь, моя самая мощная фигура. Если бы мне пришлось обороняться, а ты решил бы переметнуться к черным и стать их ферзем, то я попал бы в безвыходное положение.
– Меня самого обложили.
Виазелли поднял глаза от доски и улыбнулся.
Фелтон положил ладонь на стол.
– Что ты думаешь? От кого мы отбиваемся?
– Я рад, что ты сказал «мы», Норман, – Виазелли тихонько похлопал в ладоши. – Но ответить на твой вопрос не могу. Где-то через две недели сюда прибывает комиссия Сената, и я сперва подумал, что это они что-то замышляют. Но ведь за нами следят уже пять лет. Что, Сенат так долго готовился нанести удар? Нет, не думаю. Да и следят за нами как-то странно. Когда этим занимается ФБР или налоговая служба, дела передаются в суд. Но вот уже почти пять лет вокруг нас кто-то вертится, а дальше этого дело не идет.
– Ты сказал что-то о сенатском расследовании?
– Да. Сенат начал с Запада и сейчас подбирается к нам. Уж больно много любопытных стали совать нос в наши дела.
– Вот почему моим ребятам прибавилось работенки?
– Да. Но странно и еще кое-что. Ты говорил, что и тебя начали беспокоить.
Фелтон кивнул:
– Может, это твои макаронники затеяли семейную свару?
Краска бросилась Виазелли в лицо, но он не подал вида, что оскорблен.
– Нет, – ответил он, – это кто-то со стороны. Кто это или что – не знаю. А ты?
– Думаю, через пару дней буду знать.
– Хорошо. Я тоже должен знать. Что касается Тони, можешь вернуть его.
– Посмотрим.
Кармине замолчал. Его молчание иногда было весомее слов. Фелтон понимал, что продолжать беседу опасно. Все, что нужно было Виазелли сейчас, это – толкнуть Фелтона на первый ход, и тогда ему конец. И совершенно ничего не значили для Виазелли размышления Фелтона о том, насколько Кармине ему обязан и насколько Фелтон ему необходим.
Точно так все было и двадцать лет назад. Только тогда у Виазелли еще не было резиденции в отеле «Ройал Плаза».
Глава двадцать шестая
Разговор происходил в комнатушке позади бакалейной лавочки, кормившей семью Виазелли. Тогда у Кармине еще не было вырезанных из слоновой кости шахматных фигур – он сидел, склонившись к перевернутому деревянному ящику, на котором были грубо намалеваны черные и белые квадраты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24