Вы ничего не способны понять.
— Я кое-что понял, — пробурчал Монтегю.
— Именно кое-что. Ах вы, старая обезьяна! Кое-что! Это мне нравится!.. В этом наша беда, Монти: там, где должны бы сидеть умные люди вроде меня, торчат типы, подобные вам, которые понимают «кое-что».
— Послушайте, Уинн! У меня тоже есть терпение.
— Все держится на субъектах, умеющих делать вид, будто они понимают «кое-что»…
— Шли бы вы спать, Уинн! — сердито проговорил Грили. — Мне надоело ваше малодушие.
Роу поднялся и, стоя на не очень твёрдых ногах, насмешливо поклонился.
— Слушаюсь, милорд. Сейчас я стану оптимистом. — С этими словами Роу упал обратно в кресло и всплеснул руками: — Боже правый! Вот кого нехватает для полной коллекции нашим социалистам, — вас.
— Но, но, полегче, старина!
Роу выбил пепел из трубки в стакан Грили.
— Прошли времена, когда Англия могла похлопывать по плечу любую державу мира.
Роу налил себе виски и, не смешивая её ни с чем, медленно отпил глоток. Поставив стакан и тупо глядя на жёлтую колеблющуюся поверхность спирта, он стал чиркать спички о коробок, но от его неловких движений они ломались одна за другой.
Он озлобленно отбросил коробок, поднял стакан и, словно читая в нём, раздельно произнёс:
— «Правь, Британия» пора выкинуть в мусорный ящик. К чорту адмиралов! Они годятся только для кинематографа. Судьба Англии зависит теперь не от дредноутов, а от шпионов, Монти. На морях нам остались одни воспоминания. Удержать бы кое-что на суше. Но боюсь, и тут нас ждут сюрпризы от проклятых янки.
— Вы совсем уже нас хороните…
— А то, что происходит в Бирме, в Индии, во всех наших доминионах? А то, что завтра начнётся в Турции, Персии, Афганистане — везде, где мы чувствовали себя как дома, — не их работа?
— Их интересы там, — Грили неопределённо махнул куда-то в угол комнаты, — в западном полушарии.
— Снимите шоры, Монти!
— Глупости, Уинн! Теперь уж я скажу вам: вы больны манией преследования.
— Оставим эту тему. Так же, как будем считать решённым между нами вопрос: если я вожусь с вашими делами, то вовсе не потому, что вижу какую-то перспективу, а лишь для того, чтобы урвать своё на чёрный день. На тот неизбежный день, когда вся наша лавочка начнёт разваливаться, как гнилой сарай.
— Хорошо, вернёмся к делу, — сказал Грилли. — Может быть, плюнуть на эти реактивки и заняться чем-то более рентабельным на ближайшее будущее? Американцы украли у немцев достаточное количество патентов, — почему бы и нам не попробовать взять своё?
— Все, что стоило труда, они уже вывезли. К тому же могу вас уверить, в будущем не будет ничего более рентабельного, чем военное производство. В этом нам порукой нюх янки.
— Они только кричат о войне.
— Даже если им не удастся затеять большую драку номер три, о которой они мечтают, военные акции всё равно будут выше всех остальных.
— Если бы знать: надолго ли?
— Пока нынешние лидеры сидят в своих креслах… Нам нужно попробовать надуть кое-кого так же, как янки надули нас.
— Для этого вам нужны вопросы Винера?
— Да, хотя нельзя строить на этот счёт больших иллюзий. Инженер Шверер может оказаться неприступным.
— Если нельзя будет взять хитростью или силой, мы ему просто заплатим.
— Так-то так, но есть такой сорт людей, самый неприятный, — на попытку купить их они отвечают ударом по физиономии.
— Не встречал таких дураков!
— А они, говорят, стали попадаться среди жителей советской зоны. Влияние русских… Но всё равно мы должны тут опередить янки.
Грили картинно поднял глаза к потолку.
— Дай-то бог!
4
Анни медленно, одним пальцем выстукивала на машинке под диктовку фрау Шверер. Хотя к экономии не было решительно никаких поводов, Шверер день ото дня становился все скупее. Из денег, полученных от американского командования в Германии на продолжение работы над «Маршем на восток», он не дал Эмме ни пфеннига. Он даже не считал нужным пригласить секретаря или стенографа и обходился услугами Анни. Не так-то просто было ей, сначала превратившись из горничной в секретаря, теперь ещё исполнять обязанность машинистки.
Непривычные пальцы Анни долго выбирали клавиши и часто ударяли не по тем буквам. Страница получалась грязная, генерал ворчал и швырял её обратно сквозь щель в двери. От страха Анни писала ещё хуже и ещё медленнее. Но вот она и вовсе остановилась, пока фрау Шверер молчала, силясь прочесть неразборчивые строки на листке, который держала, повернув к свету.
— Ах, какой почерк! — сказала она, наконец, тоном полного отчаяния. — Что же делать?
— Спросите у него, — сказала Анни.
— О-о! — лицо фрау Шверер отразило страх, и она несколько раз отрицательно качнула головой.
Анни молча взяла у неё листок и, подойдя к плотно затворенной двери кабинета, постучала. Ей ответило молчание. Она постучала ещё раз и прислушалась. Теперь за дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Дверь чуть приотворилась. Анни просунула в щёлку листок.
— Мы не можем разобрать…
Несколько мгновений царило молчание, за которым последовало недовольное фырканье, и раздражённый старческий голос скороговоркою прочёл:
— «Нет ничего удивительного в том, что после такого поражения у нас появляется разочарование. Нам начинают твердить о необходимости изгнать из человека зверя и сделать его тем, кем ему якобы предназначено быть, — мирным тружеником. Но мы не позволим этому жалкому малодушию свить гнездо в умах немцев… На это я надеюсь, и эта надежда помогает мне держать в руках перо…»
Генерал высунул голову из кабинета и сердито спросил:
— Эмма, где мой атофан?
Фрау Шверер бросила взгляд на неуклюжую бляху круглых стенных часов.
— О, правда, пора итти за лекарством, Конрад! — сказала она.
Анни поймала брошенный в щёлку листок и вернулась к машинке.
— Ты допишешь, когда принесёшь лекарство, — сказала фрау Шверер.
— Он и так сердится, что я долго пишу.
Фрау Шверер в испуге приложила палец к губам и оглянулась на дверь.
— Тсс! — Подумав, она сказала: — Хорошо, я схожу сама, а ты тут пиши.
Старуха на цыпочках приблизилась к двери кабинета и прислушалась. Потом так же тихонько подошла к противоположной двери, которую перед нею отворила Анни. За порогом открылся провал разрушенной бомбой части дома. Над провалом висели дощатые мостки с перильцами, кончавшиеся лестничкой.
Стуча каблуками по доскам, фрау Шверер вышла на улицу.
Ни гудки автомобилей, ни шорох шин не нарушали тишины мёртвого квартала. Только редкий стук эрзацтуфель слышался между развалинами.
Фрау Шверер успела пройти не больше десятка шагов, когда увидела появившегося из-за угла Эгона.
— Ты идёшь к нему? — озабоченно спросила она, поцеловав сына в склонённую голову.
— Да, я должен с ним поговорить, хотя в прошлый раз мы поссорились.
Фрау Шверер вздохнула:
— Ты забываешь: он твой отец!..
— Уговорите его бросить то дело, которым он занимается вопреки здравому смыслу.
— Твой отец может заниматься чем хочет!
— Я этого не думаю, мама…
— Ах, какое кому дело!
— Вы, мама, не понимаете того, что происходит.
— Вы все воображаете, будто я такая уж глупая! А я все отлично понимаю. Мы с Анни переписываем его труд, и как только…
— Посоветуйте ему выбросить все это в печку, прийти к нам, в советскую зону, и публично, прямо сказать: «Я такой-то, я всю жизнь совершал злые, вредные глупости; помогите мне хоть раз сделать что-нибудь умное и доброе».
— Эгон!
— Третьего выхода нет.
— Он говорит, что пройдёт ещё немного времени, и все вернётся к прежнему.
— Глупости!
— Нет, не глупости. Он лучше знает. Он говорит: ещё совсем немного времени, и американцы все приведут в порядок. Тогда у нас снова будет все: и дом, и деньги, и положение, не худшее, чем прежде.
— Мама! — в ужасе воскликнул Эгон. — Подумайте, что вы говорите: служить американцам!
— Он лучше знает.
— Неужели он не понял ничего из всего, что я старался так ясно объяснить ему?
— Если ты с ним говорил об этом, то тебе действительно лучше не ходить к нам… К тому же он сердится на тебя за то, что ты занимаешься пустяками.
— То, что я сейчас делаю, мне во много раз милее всех построенных мною самолётов.
Эгон снял шляпу и наклонился к руке матери.
— Принеси нам чего-нибудь съестного, — сказала фрау Шверер и снова осторожно прикоснулась губами к его волосам. — У нас совсем неважно с продуктами из-за этого глупого американского «воздушного моста».
— Ага! — Эгон усмехнулся. — Значит, не всё, что делают ваши любимые американцы, так уж хорошо!
— Ах, не говори! Сидеть без угля и без масла — не вижу в этом ничего хорошего. И все, говорят, из-за ослиного упрямства этих американцев.
— Это не просто упрямство, мама. Это целый заговор против нас, против немцев и вообще против всех, кто не хочет возвращения фашизма.
— Ты опять за своё, — недовольно проговорила Эмма. — Мне пора… Приходи ко мне… Нет, нет, к отцу не нужно, не ходи, ты его раздражаешь. — С этими словами она поцеловала его в лоб. — Прощай.
Эгон, не оглядываясь, свернул за руины на углу.
Расставшись с матерью, он почти тотчас забыл о ней и стал думать о своём. Он шёл долго и неторопливо. Его заботили затруднения, встретившиеся именно теперь, когда дело дошло до практического осуществления проекта его счётной машины. Советский комендант дал разрешение на постройку, но негде было взять средств для покупки материалов. Может быть, следует пойти к Вирту? У Вирта, как у заведующего отделом транспорта в магистрате, наверное, есть ненужный металл, который он сможет дать. Эгон давно убедился в том, что Рупрехт Вирт — достойный преемник своего учителя Франца Лемке. Кому, как не Вирту, Эгон был обязан тем, что ему удалось вернуться на родину из Швеции, куда он был вынужден перекочевать из Норвегии, когда её захватили гитлеровцы. А вон ведь многие эмигранты до сих пор сидят на чужбине. Да, да, Эгон уверен: Вирт поможет ему и теперь в деле со счётной машиной!
Через полчаса Эгон поднялся на третий этаж дома, где помещался магистрат.
— Дорогой доктор, где вы пропадали? — встретил его Рупрехт Вирт, коренастый, небольшого роста молодой человек с открытым лицом и зачёсанными назад русыми волосами.
— Я, наконец, закончил свой аппарат, — сказал Эгон.
— Значит, можно освободить какую-то долю человеческого мозга от необходимости делать расчёты?
— Представьте себе, я добился возможности интегрировать.
— Это здорово!
— Я никогда не чувствовал такого удовлетворения! Ведь моей счётной машиной никто не может завоевать мир.
— Кто знает… — неопределённо проговорил Вирт. — Судя по тому, что американцы украли в Германии и все патенты мирного характера, следует думать, что и последними можно воевать. Притом воевать самым активным образом.
— Мир помешался на войнах… Я не вижу этому конца… — пробормотал Эгон.
— К счастью, тому миру, о котором вы говорите, противостоит другой мир — мир социализма, мир творческого труда!..
— Англичане и американцы первыми забыли, во имя чего и как велась эта война.
Вирт, вспомнив что-то, ударил себя по лбу:
— Я все хочу вас спросить: в число тех военных патентов, что вывезли американцы, попали все ваши изобретения?
— Не все, но многие.
— А то, что не попало в их руки?
— Это немного…
— Но существенно?
— Без этого мой бывший хозяин доктор Винер, которого хорошо знавал наш Лемке, не сможет довести до конца своё последнее грязное дело — передачу американцам новой модели «фау».
— Сейчас речь не о нем: те из ваших ужасных усовершенствований…
— Не напоминайте мне о них! — с отвращением проговорил Эгон.
— …которые не попали к американцам, в надёжном месте?
— Как нельзя больше! — Эгон грустно покачал головой. — Бумаги давно в печке.
— Значит, для того чтобы ими овладеть, нужно, чтобы вы сызнова записали все это?
— Этого не заставит меня сделать сам господь-бог!
— Меня больше бога интересует Винер. Если бы он вдруг появился…
— Здесь?..
— Он или какой-нибудь его эмиссар…
— Я бы послал к чорту любого из них. Поговорим лучше о моей счётной машине.
— Я знаю, вам нехватает материалов. Сейчас мы с вами кое-куда пойдём…
На улице Эгон с трудом поспевал за Руппом, который шагал быстро, уверенно и твёрдо.
5
— Курите, — приветливо сказал Кроне, подвигая собеседнику ящик с сигарами.
Эрнст Шверер, худой человек, с нестарым, но сильно помятым лицом и с обильною сединой в волосах, принялся медленно, словно нехотя, приготовлять сигару. Взгляд Кроне цепко ощупывал его лицо, всю фигуру, даже пальцы, вертевшие сигару. Пальцы Эрнста заметно вздрагивали, и веко левого глаза сводил лёгкий тик.
— Перестаньте нервничать, Шверер, — тем же тоном спокойной приветливости проговорил Кроне. — Не случилось ничего непоправимого. Из-за того, что ваш брат отказался ехать сюда, Германия не станет ни слабее, ни сильнее, ни богаче, ни беднее.
— Но, господин группенфюрер, его приезд имеет очень большое значение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Я кое-что понял, — пробурчал Монтегю.
— Именно кое-что. Ах вы, старая обезьяна! Кое-что! Это мне нравится!.. В этом наша беда, Монти: там, где должны бы сидеть умные люди вроде меня, торчат типы, подобные вам, которые понимают «кое-что».
— Послушайте, Уинн! У меня тоже есть терпение.
— Все держится на субъектах, умеющих делать вид, будто они понимают «кое-что»…
— Шли бы вы спать, Уинн! — сердито проговорил Грили. — Мне надоело ваше малодушие.
Роу поднялся и, стоя на не очень твёрдых ногах, насмешливо поклонился.
— Слушаюсь, милорд. Сейчас я стану оптимистом. — С этими словами Роу упал обратно в кресло и всплеснул руками: — Боже правый! Вот кого нехватает для полной коллекции нашим социалистам, — вас.
— Но, но, полегче, старина!
Роу выбил пепел из трубки в стакан Грили.
— Прошли времена, когда Англия могла похлопывать по плечу любую державу мира.
Роу налил себе виски и, не смешивая её ни с чем, медленно отпил глоток. Поставив стакан и тупо глядя на жёлтую колеблющуюся поверхность спирта, он стал чиркать спички о коробок, но от его неловких движений они ломались одна за другой.
Он озлобленно отбросил коробок, поднял стакан и, словно читая в нём, раздельно произнёс:
— «Правь, Британия» пора выкинуть в мусорный ящик. К чорту адмиралов! Они годятся только для кинематографа. Судьба Англии зависит теперь не от дредноутов, а от шпионов, Монти. На морях нам остались одни воспоминания. Удержать бы кое-что на суше. Но боюсь, и тут нас ждут сюрпризы от проклятых янки.
— Вы совсем уже нас хороните…
— А то, что происходит в Бирме, в Индии, во всех наших доминионах? А то, что завтра начнётся в Турции, Персии, Афганистане — везде, где мы чувствовали себя как дома, — не их работа?
— Их интересы там, — Грили неопределённо махнул куда-то в угол комнаты, — в западном полушарии.
— Снимите шоры, Монти!
— Глупости, Уинн! Теперь уж я скажу вам: вы больны манией преследования.
— Оставим эту тему. Так же, как будем считать решённым между нами вопрос: если я вожусь с вашими делами, то вовсе не потому, что вижу какую-то перспективу, а лишь для того, чтобы урвать своё на чёрный день. На тот неизбежный день, когда вся наша лавочка начнёт разваливаться, как гнилой сарай.
— Хорошо, вернёмся к делу, — сказал Грилли. — Может быть, плюнуть на эти реактивки и заняться чем-то более рентабельным на ближайшее будущее? Американцы украли у немцев достаточное количество патентов, — почему бы и нам не попробовать взять своё?
— Все, что стоило труда, они уже вывезли. К тому же могу вас уверить, в будущем не будет ничего более рентабельного, чем военное производство. В этом нам порукой нюх янки.
— Они только кричат о войне.
— Даже если им не удастся затеять большую драку номер три, о которой они мечтают, военные акции всё равно будут выше всех остальных.
— Если бы знать: надолго ли?
— Пока нынешние лидеры сидят в своих креслах… Нам нужно попробовать надуть кое-кого так же, как янки надули нас.
— Для этого вам нужны вопросы Винера?
— Да, хотя нельзя строить на этот счёт больших иллюзий. Инженер Шверер может оказаться неприступным.
— Если нельзя будет взять хитростью или силой, мы ему просто заплатим.
— Так-то так, но есть такой сорт людей, самый неприятный, — на попытку купить их они отвечают ударом по физиономии.
— Не встречал таких дураков!
— А они, говорят, стали попадаться среди жителей советской зоны. Влияние русских… Но всё равно мы должны тут опередить янки.
Грили картинно поднял глаза к потолку.
— Дай-то бог!
4
Анни медленно, одним пальцем выстукивала на машинке под диктовку фрау Шверер. Хотя к экономии не было решительно никаких поводов, Шверер день ото дня становился все скупее. Из денег, полученных от американского командования в Германии на продолжение работы над «Маршем на восток», он не дал Эмме ни пфеннига. Он даже не считал нужным пригласить секретаря или стенографа и обходился услугами Анни. Не так-то просто было ей, сначала превратившись из горничной в секретаря, теперь ещё исполнять обязанность машинистки.
Непривычные пальцы Анни долго выбирали клавиши и часто ударяли не по тем буквам. Страница получалась грязная, генерал ворчал и швырял её обратно сквозь щель в двери. От страха Анни писала ещё хуже и ещё медленнее. Но вот она и вовсе остановилась, пока фрау Шверер молчала, силясь прочесть неразборчивые строки на листке, который держала, повернув к свету.
— Ах, какой почерк! — сказала она, наконец, тоном полного отчаяния. — Что же делать?
— Спросите у него, — сказала Анни.
— О-о! — лицо фрау Шверер отразило страх, и она несколько раз отрицательно качнула головой.
Анни молча взяла у неё листок и, подойдя к плотно затворенной двери кабинета, постучала. Ей ответило молчание. Она постучала ещё раз и прислушалась. Теперь за дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Дверь чуть приотворилась. Анни просунула в щёлку листок.
— Мы не можем разобрать…
Несколько мгновений царило молчание, за которым последовало недовольное фырканье, и раздражённый старческий голос скороговоркою прочёл:
— «Нет ничего удивительного в том, что после такого поражения у нас появляется разочарование. Нам начинают твердить о необходимости изгнать из человека зверя и сделать его тем, кем ему якобы предназначено быть, — мирным тружеником. Но мы не позволим этому жалкому малодушию свить гнездо в умах немцев… На это я надеюсь, и эта надежда помогает мне держать в руках перо…»
Генерал высунул голову из кабинета и сердито спросил:
— Эмма, где мой атофан?
Фрау Шверер бросила взгляд на неуклюжую бляху круглых стенных часов.
— О, правда, пора итти за лекарством, Конрад! — сказала она.
Анни поймала брошенный в щёлку листок и вернулась к машинке.
— Ты допишешь, когда принесёшь лекарство, — сказала фрау Шверер.
— Он и так сердится, что я долго пишу.
Фрау Шверер в испуге приложила палец к губам и оглянулась на дверь.
— Тсс! — Подумав, она сказала: — Хорошо, я схожу сама, а ты тут пиши.
Старуха на цыпочках приблизилась к двери кабинета и прислушалась. Потом так же тихонько подошла к противоположной двери, которую перед нею отворила Анни. За порогом открылся провал разрушенной бомбой части дома. Над провалом висели дощатые мостки с перильцами, кончавшиеся лестничкой.
Стуча каблуками по доскам, фрау Шверер вышла на улицу.
Ни гудки автомобилей, ни шорох шин не нарушали тишины мёртвого квартала. Только редкий стук эрзацтуфель слышался между развалинами.
Фрау Шверер успела пройти не больше десятка шагов, когда увидела появившегося из-за угла Эгона.
— Ты идёшь к нему? — озабоченно спросила она, поцеловав сына в склонённую голову.
— Да, я должен с ним поговорить, хотя в прошлый раз мы поссорились.
Фрау Шверер вздохнула:
— Ты забываешь: он твой отец!..
— Уговорите его бросить то дело, которым он занимается вопреки здравому смыслу.
— Твой отец может заниматься чем хочет!
— Я этого не думаю, мама…
— Ах, какое кому дело!
— Вы, мама, не понимаете того, что происходит.
— Вы все воображаете, будто я такая уж глупая! А я все отлично понимаю. Мы с Анни переписываем его труд, и как только…
— Посоветуйте ему выбросить все это в печку, прийти к нам, в советскую зону, и публично, прямо сказать: «Я такой-то, я всю жизнь совершал злые, вредные глупости; помогите мне хоть раз сделать что-нибудь умное и доброе».
— Эгон!
— Третьего выхода нет.
— Он говорит, что пройдёт ещё немного времени, и все вернётся к прежнему.
— Глупости!
— Нет, не глупости. Он лучше знает. Он говорит: ещё совсем немного времени, и американцы все приведут в порядок. Тогда у нас снова будет все: и дом, и деньги, и положение, не худшее, чем прежде.
— Мама! — в ужасе воскликнул Эгон. — Подумайте, что вы говорите: служить американцам!
— Он лучше знает.
— Неужели он не понял ничего из всего, что я старался так ясно объяснить ему?
— Если ты с ним говорил об этом, то тебе действительно лучше не ходить к нам… К тому же он сердится на тебя за то, что ты занимаешься пустяками.
— То, что я сейчас делаю, мне во много раз милее всех построенных мною самолётов.
Эгон снял шляпу и наклонился к руке матери.
— Принеси нам чего-нибудь съестного, — сказала фрау Шверер и снова осторожно прикоснулась губами к его волосам. — У нас совсем неважно с продуктами из-за этого глупого американского «воздушного моста».
— Ага! — Эгон усмехнулся. — Значит, не всё, что делают ваши любимые американцы, так уж хорошо!
— Ах, не говори! Сидеть без угля и без масла — не вижу в этом ничего хорошего. И все, говорят, из-за ослиного упрямства этих американцев.
— Это не просто упрямство, мама. Это целый заговор против нас, против немцев и вообще против всех, кто не хочет возвращения фашизма.
— Ты опять за своё, — недовольно проговорила Эмма. — Мне пора… Приходи ко мне… Нет, нет, к отцу не нужно, не ходи, ты его раздражаешь. — С этими словами она поцеловала его в лоб. — Прощай.
Эгон, не оглядываясь, свернул за руины на углу.
Расставшись с матерью, он почти тотчас забыл о ней и стал думать о своём. Он шёл долго и неторопливо. Его заботили затруднения, встретившиеся именно теперь, когда дело дошло до практического осуществления проекта его счётной машины. Советский комендант дал разрешение на постройку, но негде было взять средств для покупки материалов. Может быть, следует пойти к Вирту? У Вирта, как у заведующего отделом транспорта в магистрате, наверное, есть ненужный металл, который он сможет дать. Эгон давно убедился в том, что Рупрехт Вирт — достойный преемник своего учителя Франца Лемке. Кому, как не Вирту, Эгон был обязан тем, что ему удалось вернуться на родину из Швеции, куда он был вынужден перекочевать из Норвегии, когда её захватили гитлеровцы. А вон ведь многие эмигранты до сих пор сидят на чужбине. Да, да, Эгон уверен: Вирт поможет ему и теперь в деле со счётной машиной!
Через полчаса Эгон поднялся на третий этаж дома, где помещался магистрат.
— Дорогой доктор, где вы пропадали? — встретил его Рупрехт Вирт, коренастый, небольшого роста молодой человек с открытым лицом и зачёсанными назад русыми волосами.
— Я, наконец, закончил свой аппарат, — сказал Эгон.
— Значит, можно освободить какую-то долю человеческого мозга от необходимости делать расчёты?
— Представьте себе, я добился возможности интегрировать.
— Это здорово!
— Я никогда не чувствовал такого удовлетворения! Ведь моей счётной машиной никто не может завоевать мир.
— Кто знает… — неопределённо проговорил Вирт. — Судя по тому, что американцы украли в Германии и все патенты мирного характера, следует думать, что и последними можно воевать. Притом воевать самым активным образом.
— Мир помешался на войнах… Я не вижу этому конца… — пробормотал Эгон.
— К счастью, тому миру, о котором вы говорите, противостоит другой мир — мир социализма, мир творческого труда!..
— Англичане и американцы первыми забыли, во имя чего и как велась эта война.
Вирт, вспомнив что-то, ударил себя по лбу:
— Я все хочу вас спросить: в число тех военных патентов, что вывезли американцы, попали все ваши изобретения?
— Не все, но многие.
— А то, что не попало в их руки?
— Это немного…
— Но существенно?
— Без этого мой бывший хозяин доктор Винер, которого хорошо знавал наш Лемке, не сможет довести до конца своё последнее грязное дело — передачу американцам новой модели «фау».
— Сейчас речь не о нем: те из ваших ужасных усовершенствований…
— Не напоминайте мне о них! — с отвращением проговорил Эгон.
— …которые не попали к американцам, в надёжном месте?
— Как нельзя больше! — Эгон грустно покачал головой. — Бумаги давно в печке.
— Значит, для того чтобы ими овладеть, нужно, чтобы вы сызнова записали все это?
— Этого не заставит меня сделать сам господь-бог!
— Меня больше бога интересует Винер. Если бы он вдруг появился…
— Здесь?..
— Он или какой-нибудь его эмиссар…
— Я бы послал к чорту любого из них. Поговорим лучше о моей счётной машине.
— Я знаю, вам нехватает материалов. Сейчас мы с вами кое-куда пойдём…
На улице Эгон с трудом поспевал за Руппом, который шагал быстро, уверенно и твёрдо.
5
— Курите, — приветливо сказал Кроне, подвигая собеседнику ящик с сигарами.
Эрнст Шверер, худой человек, с нестарым, но сильно помятым лицом и с обильною сединой в волосах, принялся медленно, словно нехотя, приготовлять сигару. Взгляд Кроне цепко ощупывал его лицо, всю фигуру, даже пальцы, вертевшие сигару. Пальцы Эрнста заметно вздрагивали, и веко левого глаза сводил лёгкий тик.
— Перестаньте нервничать, Шверер, — тем же тоном спокойной приветливости проговорил Кроне. — Не случилось ничего непоправимого. Из-за того, что ваш брат отказался ехать сюда, Германия не станет ни слабее, ни сильнее, ни богаче, ни беднее.
— Но, господин группенфюрер, его приезд имеет очень большое значение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68