Ясная тут земля, пакость скинет, умоется и опять солнышку рада.
– Места, конечно, красивые, – сказал Листов.
– То-то! – воскликнул Архип. – Рази красота гадость стерпит? Да и народ почему тут обжился? Нам еще деды сказывали. Шли из далеких мест, а было то еще при Владимире Красно Солнышко. Шли, долго шли. Князь-то суров был, чуть что – голову с плеч, а одной семье велел идти до самого северу, до зеленой звезды, пока ноги в кровь не источатся, а назад в свои домы не возвращаться. То и были наши деды-прадеды. Шли они, шли, многие померли. Поляна открылась, и видят, на бугорке цветик горит нежным пламенем. Красота какая! Загляделись. А подошли к цветку – только что горел, а стоит цел-целехонек. Горел не сгорел тот цветик. Одно слово – неопалимый. И деды сказали: «Здесь землица святая, и кровь с наших ног полечит». С тех пор и живем.
Какой-то офицер окликнул Листова, и он отошел.
– Послушай, Архип, – сказал я, – ты в Москву будто бы семена приносил. Уж не того ли цветика, который прадеды видели?
– Того, господин драгоценный, того.
– Который горит не сгорает?
– Истинно.
– Значит, на самом деле такой есть цветок?
– Есть такой цветик божеский, неопалимый. Только не каждому глазу откроется.
– Как же ты из Москвы так быстро добрался? Я вот на лошадях и то к вечеру доехал.
– Чем же такое быстро? – сказал Архип. – Всю ночку бодро шагал, а утром люди добрые подвезли. Все поспешают нынче. А мне сам бог приказал. Сраженья пройдет, надо в Москву скорей ворочаться, цветок садить, где успею. Ах, отняли семя, злодеи! Ежели где успею посадить, на версту кругом пожар не тронет.
– Все-таки, думаешь, загорится Москва?
– Всполыхнет, – сказал Архип. – Раз уж земля русская страдает, Москва первое дело всполыхнет.
Вернулся Листов, и мы поднялись на колокольню. Далекий вид открывался отсюда. Влево и вправо раскиданы деревеньки, лес по горизонту подступал сплошным окруженьем, а ближе к полю распадался на кучные толпы деревьев.
Змеилась Колоча, высоким берегом очерчивая правый фланг русских. Левый загибался дугой в сторону Семеновского оврага. Вдали золотыми главами поблескивал Колоцкий монастырь.
Все поле оживленно посверкивало, калейдоскопом мельтешили мундиры, белые, синие, красные, желтые. С русской стороны эта пестрота лежала как бы на зеленой подкладке, с французской на синеватой – главные цвета войск хорошо были заметны сверху.
Где-то за дальним лесом, у Старой Смоленской дороги, пощелкивали выстрелы, словно кто-то рубил хворост. Там егеря с утра держали легкий напор польского корпуса, но за деревьями ничего не было видно.
Отсюда как на ладони рисовалась позиция. В центре, прямо против колокольни, на том берегу Колочи тупым углом развернулась батарея Раевского. Справа от нее за маленьким лесом чуть дальше Семеновской горсткой сбились три укрепления – Семеновские или Багратионовы флеши, так их потом называли.
Эту линию занимала вторая армия Багратиона. В нее входили два пехотных и один кавалерийский корпус. Влево от батареи Раевского развернулась первая армия Барклая де Толли из пяти корпусов. Там у деревни Горки стоял штаб Кутузова, и я напряженно пытался различить в сумятице войск бело-зеленое пятно кутузовской свиты.
Французы тоже что-то строили, но работы чувствовалось меньше. Купола французских палаток роем высыпали по опушкам леса, их было больше, чем на русской стороне, и казалось, богатый табор стоит против табора победнее.
Архип тем временем колдовал у колоколов. Он отвязал веревки, разложил их по балке. Поглядев на поле, на тысячи людей, снующих туда-сюда, проговорил сокрушенно:
– Ах, комарики драгоценные, побьет вас градом железным, побьет!
– Комарики? – спросил Листов. – А ты говорил, нету героям погибели?
– Дай-то бог! – Архип перекрестился.
– Что же, дед, – сказал Листов, – красивую ты историю рассказал о цветке, да по ней выходит, что село ваше постарше Москвы. Владимир-то Красное Солнышко за полтораста лет до Юрия Долгорукого жил.
– Может, и постарше, – сказал Архип. – Только не было споначалу села, скиты лесные стояли, люди свободные жили. А сельцом – то уж бояре Бородины владели.
– За что ж твоих предков Владимир изгнал?
– Опять же за красоту. Были в роду том девки-красавицы, у каждой лицо – огнецвет. Князь их к себе хотел взять, на потребу, да мужики упротивились. Взялись за мечи, сказали: «Помрем, а сраму не стерпим». Был среди них дружинник, ездец лихой на белом коне – один на сто печенегов ходил. Князь его сильно любил, потому и не предал смерти семейство, а только сказал: «Подите прочь из мово Берестова»…
– Берестова? – спросил Листов.
– Что под Киевом. Там княжий дворец стоял. Сказал: «Подите до самой зеленой звезды, какая горит не сгорает. Как на нее набредете, место вам будет. А ты, ездец, дружинник любезный, и там не проспи, землю свою от погибели стереги». Шли тако, шли, пока цветок перед ними зеленым огнем не вспыхнул. И деды сказали: «Вот она, зеленая звездочка, горит не сгорает, тут наше место, святая земля». С тех пор и живем.
– И землю свою стережете?
– Русскую землю, – уточнил Архип.
– А что тот всадник, ездец лихой?
– Ездец-то? Он главный воин. Мечом махнет – вражий полк отшатнется. Поводья отпустит – конь через реку перенесет.
– Что же с ним стало?
– А что с ним станется? Пока поле живет, и ему придется. Охотников до нашей земли еще много. На Москву сквозные ворота. Надо тут крепко стоять.
Листов коротко взглянул на меня.
– Стало быть, он по-прежнему здесь?
– На бородинской земле, – подтвердил Архип.
– А что же его не видно? Где он хоронится?
– Зачем хорониться? – недовольно сказал Архип. – Не все глаза мозолить.
– Вот бы на него взглянуть, – сказал Листов. – Я бы поглядел на него с удовольствием.
– И поглядишь, – сурово сказал Архип. – Как будешь лежать на поле побитый, так поглядишь.
– Побитый! – с деланным разочарованием сказал Листов.
– Как ранетый упадешь, так смотри в оба, – продолжал Архип. – Он промеж вас поедет на белом коне.
– Что же он станет делать?
– Своих собирать.
– А кто у него свой?
– Тот свой, кто герой. Кто вперед всех жизню свою не щадил, – сказал Архип. – Скажет им: «Вставайте, нет вам погибели. Будут еще сраженья. Сколько земля жива, столько и вам придется. Вставайте, вставайте!»
– И что же они, встанут?
– А как же? Хочешь не хочешь, вставай. А ну как еще кто походом на Русь двинет? Как думаешь, защищать надо?
– Надо, – засмеялся Листов. – А что же он остальное время делает, ездец твой, всадник? Сраженья-то не каждый день.
– Что делает? – Архип на мгновение задумался. – А что он делает? Живет, как все.
– Так, может, он где-то среди нас? – допытывался Листов.
– Может, – сказал Архип. – Всякое может.
– А стало быть, как бой начнется, он сразу туда?
– Этого знать не могу. Какие у него порядки. Сразу или не сразу.
– Ив бою помогает? – продолжал Листов.
– Бьется, как все! – несколько раздраженно ответил Архип. – Что ты, мил человек, все расспрашиваешь? Нешто не веришь моему рассказу? Тогда у другого спроси.
– Верю, дедушка, верю, – примирительно сказал Листов. – Чего же спрашивать. Все равно твоего всадника никто не видал.
– Видали! – рассердился Архип. – Говорю тебе, на белом коне!
– Так ведь кто не на белом коне? Все генералы у нас на белых. Вон у поручика, посмотри-ка, тоже белый.
– А может, он и есть ездец сам собой, – с внезапной хитростью сказал Архип. – Рази признается? Нагрянули ко мне, пытаете. А я только то и скажу, что от дедов слыхал.
– Записать бы эти легенды, – сказал Листов. – Малая деревенька, а свою историю сказками говорит. И в самом деле, какие имена у речек! Война, Колочь, Огник, Стонец. Нет, тут наверняка много крови пролито. Как мы мало знаем о нашей земле! Из Берестова они шли, говоришь?
– Деды-прадеды сказывали.
– Глядите, поручик, – Листов засмеялся, – может, и вправду оттуда ваша родословная?
– Однако начинать пора, – сказал Архип.
Он перебрал веревки, потянул одну, аккуратно обмотал вокруг ладони.
– Ну, Тихон Тихоныч, подавай голос! – качнул раз, еще раз, еще – и долгий, струящийся гул поплыл от колокольни, пронизывая небо и землю.
10
Перед церковью строилась колонна рослых гвардейских егерей.
– Егеря, с-смирна! Слушай, на пле-чо! Прямо, шагом арш! Грянул полковой оркестр. Музыканты в белых крест-накрест ремнях вскинули полосатые рукава с трубами и пошли первыми, гордо встряхивая красными султанами.
Листов поскакал в штаб с докладом, а я медленно поехал к биваку ахтырцев.
У батареи Раевского я остановился. Офицер, с которым Листов разговаривал час назад, помахал мне рукой. Он, видно, уже считал меня знакомым. Да и все кругом, как я заметил, обменивались замечаниями, говорили, не спрашивая имен. Всеобщим родством повеяло в армии перед большим сражением.
– Хотите чаю? – сказал офицер.
Несколько артиллеристов собрались в кружок у костра. Большой обгорелый чайник с кривым носиком сипел над огнем.
Внезапно на хорошем галопе подлетел всадник. Всколыхнулись золотые шнуры эполет. Генерал! Смуглое молодое лицо ослепило улыбкой, блеснули живые глаза.
– Здравствуйте, братцы!
Сидевшие вскочили.
– Сидите, сидите! – Он ловко спрыгнул с коня. – Я с вами малость передохну, с утра из седла не выберусь.
– Чайку, ваше превосходительство?
– Не откажусь. В горле давно пересохло. Как тут у вас, громовержцы? Все отладили?
Он подогнул ногу в блестящем черном сапоге и сел на нее, умудрившись не запачкать о землю белых лосин. Пил чай быстро, вприхлебку, остро поглядывая по сторонам.
– Приказ мой получили? Я, братцы, еще раз толкую: он будет давить, всей грудью полезет. Но боже вас упаси сняться с позиции. Картечью в упор, пока не сядет на пушки! Отдайте орудье, но всыпьте последний заряд! Мне толку от пушек мало, если будете, бегая, за собой их таскать.
– Гранат недостаток, – сказал кто-то.
– Этого подвезут. Жарьте картечью. Ежели перед вами батарея, старайтесь прислугу положить.
– Ура! Ура-а! – перекатилось совсем рядом.
– Светлейший едет! – все вскочили.
Поодаль кургана вдоль батальонных линий медленно двигались всадники. Впереди на белой лошаденке грузно сидел Кутузов. Он остановился и стал смотреть в нашу сторону. Потом повернул коня и направился к батарее.
– Сюда, к нам! – заговорили офицеры.
Солдаты сбежались от пушек к палисаду.
Белой, коренастой грудью коня Кутузов медленно наезжал на батарею. Большое тело его колыхалось по бокам седла. Белая фуражка без козырька плотно нахлобучена на голове. За ним на расстоянии в несколько шагов ехала свита.
– Р-рота, становись! – закричал офицер. – Смиррна!
– Лександр Иваныч, – сказал вдруг Кутузов неожиданно тонким и мягким на слух голосом. – Я тебя издали углядел, друг мой.
Кутузов был в расстегнутом сюртуке с полосатой георгиевской лентой и нагайкой через плечо. Он тяжело дышал. Несмотря на прохладный день, вынул платок, отер шею.
– Хорошо ли сделал высотку? Кто здесь над пушками?
– Полковник Шульманов, ваша светлость, – ответил генерал.
Кутузов оглядел батарею.
– Славно, славно устроил. Однако выпячена слегка. Карл Федорович! – позвал он.
Подъехал офицер на караковом жеребце.
– Распорядись к вечерку подвинуть Раевского и Дохтурова, пускай флангами сойдутся на батарее. Гвардейцев с артиллерией тоже подтяни.
– Слушаю, – сказал офицер.
Я знал, что Кутузов не всегда носит повязку на выбитом глазе. И все-таки это большое, книзу раздавшееся лицо, с одним как бы дремлющим оком, а другим и вовсе оставившим только белесую впадину, это лицо с печально и устало вскинутыми бровями удивляло одновременно чем-то детским и старчески умным.
Да и сама рана была необыкновенна. Пуля пробила навылет голову, вошла под глазом и вышла в затылке. Казалось, до сих пор на лице сохранилось удивление: «Как это я остался жив после такой раны?..»
– Отсюда неплохо видать. – Кутузов повернул коня и стал разглядывать французскую сторону. – Однако не узнаю его, закопался по уши.
– Опасается, – сказал кто-то из свиты. – Зубы об нас поломает, а ну как потом добиваться станем?
– Зубы-то поломает, – согласился Кутузов. – Только добивать, боюсь, нечем будет.
– Глянь, глянь! – закричал солдат. – Братцы, орел!
Все закинули головы. В голубовато-белесом небе медленно и высоко парила большая птица.
– Хорошая примета, – заговорили кругом. – Это к победе.
Кутузов с трудом поднял голову и тоже смотрел из-под ладони.
– Орел в небе хорошо, – проговорил он.
Внезапно привстал на стременах и с напряжением, так что покраснело лицо, крикнул зычно и тонко:
– А на земле орлы еще лучше! Так ли, дети мои, дорогие орлики?
– Верно, отец! Так, родимый! – наперебой закричали солдаты. – Не подведем, не сумлевайся!
Кутузов опустился в седло, наклонил голову и было тронул коня. Но вдруг обернулся к артиллерийскому генералу:
– У меня к тебе просьба, голубчик. Ты молодой, горячий. Христом богом прошу, не лезь в пекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27