А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


После этого мы оба молчали долгое время. Какое? В романе я бы взглянул на настенные часы, заодно отметив узорную отделку вокруг стекла, а потом поразился бы, когда это минутная стрелка успела проскочить от десяти до двенадцати. Но на стене никаких часов не было. Ладно. Я задумался. Но ничего вокруг не было, просто прошло много времени. Мэри-Лу отставила чашку.
— Позвольте…
— Нет, постойте минуточку. Не уходите. Я имею в виду — почему? Почему мистер Холидей? Он что, проповедует теорию секса без любви? Ради Бога!
— Нет, Уилф. Мистер Холидей очень любит дам.
— Тогда непонятно, при чем тут я. Ладно, поставим вопрос иначе. Он что, выбрал меня из справочника, тыкнув наудачу булавкой?
— Ни в коем случае! Он прочел эту книгу…
— «Все мы как бараны».
— …а потом затребовал все остальные…
— Потрясающе!
— …а потом приказал секретарше разузнать подробнее. Она вышла на президента Астраханского университета. Понимаете, мистер Холидей уже построил для них экуменический храм, лыжный трамплин со снегометным агрегатом и настоящие теннисные корты…
— Понятно, ему вожжа под хвост попала. Он поговорил с Риком…
— Я уже говорила, мистер Баркли. Это была его секретарша. Сам он избегает контактов с кем бы то ни было. По крайней мере…
— Кроме женщин из своего гарема. Старый козел!
— Но он не стар, мистер Баркли! Уж никак не старее вас.
Пауза.
— Он, случайно, не писал бестселлеры?
— Вряд ли. Нет. Точно не писал. Но это оказалось настоящим прорывом. То есть Рик, расставшись с фонетикой, решил специализироваться на вас — потому что любит ваши книги, мистер Баркли, он их действительно любит. Потом секретарша мистера Холидея связалась с президентом университета, тот вызвал профессора Сондерса, и пошло!
— Но такой богач может позволить себе не одного писателя — он может их коллекционировать, как женщин!
Мэри-Лу кивнула. Потом, стоило мне подумать, что я уже испил чашу унижения до дна, Мэри-Лу перечислила других писателей, которыми интересуется мистер Холидей. Ни одного знакомого имени.
Я взял записку Рика, повертел в руках и положил обратно. Мужчины без любви. Что-то в этом есть. Мама, отец, которого я никогда не видел, Элизабет, Эмили. По-моему, персонаж в «Все мы как бараны», который утверждал, что не способен на любовь, был просто фигурой, которую я ввел ради динамики сюжета; но разве он, в конце концов, не говорил от моего имени? Мне иногда бывало одиноко. Но это было одиночество человека, хотевшего людей вокруг себя, какого-то шума и движения, некоторой жизни. Женского тела мне хотелось все реже и реже. Даже это признание абсолютной женственности Мэри-Лу нисколько не было, утверждал я самому себе, грубым — оно было несколько отеческим, защитным, сочувственным, грустным.
Она встала с кресла:
— Пора.
— Вы уходите?
Надо было сделать что-то невинное и многозначительное, например, взять ее руку и поцеловать ее. Можно было подпустить цветистой риторики. Мужчины без любви! Столько опасностей менее чем за сутки!
Но она полагала, что да, ей пора идти, что она благодарит за кофе — мы оба забыли, что принесла-то кофе она. Закрыв за ней дверь, я постоял в маленькой прихожей, разглядывая свои пустые чемоданы на полках. Это было бесполезно и опасно. Надо было немедленно бежать, и не только от него, но и от нее тоже. Это же надо — дать себя увлечь ребенку от горшка два вершка, дать себя увлечь юному телу, в котором мозгов как у обрывка веревки!
Ибо если в этом теле такой разум, значит, тело это просто ужасно.
Нет. Я несправедлив. Ей не нравится врать, она старалась избегать этого. Она пыталась придерживаться середины между тем, чего они с Риком хотели, и тем, что она считала правильным — а кто я такой, чтобы осуждать ее понятия о морали? Я ей не нравлюсь. Опять-таки, кто я такой, чтобы ее за это осуждать? Она не читала эпохальных трудов Уилфрида Баркли. Ладно. Не только моих не читала. Господи, да она еще в трансе новобрачной! Она исполнена тайного довольства тем, что она отныне знает и чего не знает никто другой, женской радости самоотдачи, знания, что ты чье-то владение, чья-то рабыня, и что ты должна скрывать это от мужа именно тогда, когда получаешь наслаждение, заставлять его поверить, что ты просто играешь там, где, как тебе прекрасно известно, и заключена суть человеческой жизни. Эта скучность, замедленная реакция, то, что я воспринял как показатель низкого интеллекта, на самом деле просто ее равнодушие к человеку втрое старше себя, к человеку, с которым ради блага мужа она должна вести себя вежливо.
Пора было поспать перед чинным обедом. Я разделся и лег. Старики стрекочут, как кузнечики, завидев проходящую мимо девушку. Неудивительно, что такая девушка влечет за собой столько вражды и горя. Неудивительно, что молодые готовы пожертвовать столь многим ради ее любви. Тем не менее пусть она убирается домой, пока не стала причиной смерти новых молодых парней. Стариков. Старых клоунов, старых пердунов.
Глава VII
Мне многое приснилось. Считается, что это признак здоровья, но я запомнил свои сны, а это, здорово оно или нет, для меня необычно. Элизабет говаривала, что у меня нет подсознания, зато сознание открыто для всего. В ее понимании это означало, что я просто ларек, в котором ничего нет, кроме дешевых побрякушек на продажу. И зачем только мы встречались? Знакомый доктор-индус сказал, что нам надо продолжать встречаться, пока мы не узнаем, но что узнаем, так и не объяснил.
Мои сны были на тему женщин tout court13. Они продолжались и наяву, когда я выбрался из кровати и вышел на балкон. Мне снилось, как я рассматриваю огромный ледник на противоположном конце долины, а после какого-то запутанного воспоминания о словах Элизабет я вдруг понял, что это мое собственное сознание. Я понял, какое же оно скучное, это пляшущее сознание, это мерцание ума, из которого я складывал свои неправдоподобные, но занимательные сюжеты. А потом я забеспокоился, потому что балкон начал раскручиваться и я завис под каким-то непонятным углом; так что сознательно или бессознательно мой разум парил в высоте, и до меня дошло, что я просто одна из множества бабочек, которых мистер Холидей держал под стеклом на булавках, только больно от булавки не было и я не мог разобрать энтомологическую надпись на латыни, классифицировавшую меня. Так что я проснулся с неприятным ощущением, что написал очень плохую прозу и что старина Зонкерс будет недоволен. От сна осталось то состояние, которое парни-психологи (да и парни-теологи) называют аффектированным. То есть я проснулся весь в поту и был очень доволен, что мне шестьдесят лет и что я тут, в Вайсвальде. Счастливейшие дни, ха и так далее. «Священная яловая корова», как называла меня Лиз.
Я полез под душ, и к тому времени было уже поздно пить чай и в самый раз спуститься в бар. Я быстро оделся и направился туда. В окно я наблюдал за процессией австрийских, немецких, швейцарских туристов, которые шли в противоположную сторону, то есть к фуникулеру; все маленькие, поперек себя шире, с пятнами пота на Lederhosen и перьями в шляпах, они напоминали оловянных солдатиков, марширующих обратно в коробку. Я уселся за стойкой, управляющий без видимого отвращения принялся сотворять мою адскую смесь, и тут в дверь ворвался профессор Таккер.
— Здравствуйте, Уилф, старая перечница!
— Сами такой, — с кислым предчувствием ответил я, — адъюнкт-профессор.
— Я такого еще никогда не видел, даже у себя дома!
— Простите, но я не намерен ползти на карачках.
— И не нужно. Там везде перила. Как вы с Мэри-Лу?
— Она упоминала Холидея.
Он осекся. После длительной паузы он счел подходящим засмеяться. Тяжкий мыслительный процесс можно было наблюдать на его лице. Он напоминал шедевр техники викторианской эпохи — насос, изготовленный с величайшим тщанием и искусством, старательно выкрашенный и смазанный, пыхтящий паром и вращающийся медленно-медленно, как планета.
— Это личность — мистер Холидей.
— Не верю.
— Я как раз собирался рассказать вам о нем.
— Не-а, как вы изволите выражаться.
— Пообедаете с нами?
Здравый смысл подсказывал не принимать никаких обязательств.
— Вы оба пообедаете со мной. Нет, я настаиваю. Для меня это удовольствие.
— Вы правду говорите?
— А кто вообще говорит правду?
Рик немного расслабился, хотя туча на лице еще оставалась. Я вспомнил, как его лицо выглядело раньше. День на горном солнце превратил нос, щеки и лоб в пунцовые яблоки, вишни, помидоры. Я вертел головой так и сяк, пока не поймал собственное отражение среди искаженных контуров бутылок в неизбежном зеркале за стойкой. Я-то никак не подходил под определение «краснощекий англичанин». Скорее я походил на кусок кожи, десятилетиями провалявшийся на чердаке, весь пыльный и потрескавшийся. Из зеркала на меня поглядывали тусклые глаза, нос был испещрен красными прожилками. Никому это лицо не знакомо, подумал я. Писатель — это не актер и не музыкант. Лицо — не его достоинство. Скорее недостаток, но может быть, и нет. Писатель безличен. Если бы я хотел настоящей славы, то есть чтобы меня узнавали на улице, мне следовало бы носить шляпу с метровой надписью: «Автор „Колдхарбора“. Я рад был, что не хотел славы и потому лгал Элизабет.
Я уже сидел в крохотном ресторанчике, когда появились Рик и Мэри-Лу. И он, и я были в обычных костюмах, зато Мэри-Лу, как с беспокойством отметил я, расфуфырилась вовсю. Юбка на ней была объемистая, как бы дутая, зато выше платье туго обтягивало ее изящные формы, а декольте заканчивалось так низко, как только позволяла швейцарская moeurs14. Для туристов это было очень низко. Я решил, что если бы она даже очень постаралась, то не смогла бы подобрать ничего более «рассчитанного на стариков». Тем не менее я усадил ее, церемонно подставив стул ей под юбку — это мой салонный трюк, — под меня самого стул подставил управляющий, и тут произошел взрыв.
— Какого черта, кто вам разрешил снимать?
— Да ну, Уилф, просто на память…
— Никакой памяти не будет.
— Нужно было спросить разрешения, мил.
— Я не думал, что Уилф будет возражать, мил.
— Рик.
— Да, Уилф?
— Больше никогда так не делайте, мил. Я подам в суд.
Управляющий тактично исчез. Мы изучали меню, и я изводил их рассказами о блюдах, которые мне подавали в том или другом месте. Рик после прогулки сделался возбужденным и словоохотливым, да еще и чуть выпил. Мэри-Лу сидела молча и настороженно, как мне показалось, ожидая очередной глупой выходки Рика. Потом, когда я в очередной раз не сумел вызвать улыбку на этом очаровательном личике, она вдруг передумала и решила выпить. Она заявила, что желает бокал водки, пожалуйста, и Рик расценил это как выдающуюся победу. После этого я обнаружил, что они оба оживлены, а я помрачнел, утомленный собственной болтовней, завидуя их молодости и недоумевая, во что, собственно говоря, влез. Рик рассуждал об астрономии — видимо, где-то поблизости была обсерватория — и сожалел, что из своего окна они видят так мало швейцарского неба. Мэри-Лу выглядела рассеянной. Рик обернулся к ней.
— Солнце было, мил?
— Солнце, мил?
— В нашем номере после полудня, мил.
— Нет, мил, по-моему, не было.
— Если хотите смотреть на солнце или звезды, — заявил я, — мой балкон к вашим услугам. Давайте поднимемся и посмотрим. Как это выглядит на свежем воздухе. Можно даже…
Рик резко вскочил. Мэри-Лу схватила сумочку и умчалась.
— Как она это называет, Рик? Припудривательная? Я их насмотрелся в Штатах: короли и королевы, герцоги и герцогини, парни и куколки, вожди и скво — интересно, как по-вашему? С социологической точки зрения, разумеется. По идее, предназначалось для рыцарей и дам. Но ведь это было давно. Может, теперь… но обычай этот распространяется. Я уже и в Англии такое видел. Культурный империализм.
— С удовольствием посмотрим ваши звезды, Уилф.
— Как я вырос в собственных глазах. Выпейте сначала — вот осталось на дне бутылки.
Рик прыснул. Мы молча стояли; он нервно постукивал пальцами по столу.
— Знаете, Рик, две бутылки на троих — это признак надвигающегося алкоголизма. Поскольку Мэри-Лу ничего не пила, кроме этой водки, — она что-нибудь знает об астрономии?
Настала долгая пауза. Рик с трудом пришел в себя.
— Простите, Уилф, я не…
— Мэри-Лу. Астрономия.
— Ей будет интересно.
— Мне — нет, вы же знаете. Ах нет, будет интересно. Чертово вино. Официант!
Это был все тот же управляющий. Я попросил бутылку коньяку, и она через некоторое время появилась. Рик все еще выбивал дробь пальцами.
— Ради Бога, вы что, мало набегались?
— Я не буду пить, Уилф.
Он с выражением крайнего презрения вылил коньяк из своего бокала обратно. Я, как светский человек, подогрел бокал в пальцах и понюхал предполагаемый букет, хотя начисто лишен обоняния. Время шло.
Явно побледневшая Мэри-Лу вернулась из «припудривательной». Видимо, снова вырвало. Рик налил себе коньяку.
— Уилф очень хочет, чтобы мы посмотрели на его звезды, мил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов