Как видите, они бывают агрессивны, но не следует обращать на них внимания. Особенно если агрессивность, как в данном случае, условна. Лучше не задевать их. Мой любимый Киплинг – мы когда-то встречались – с его добродетельными бродягами, увы, безнадежно устарел…
III
Поздний обед затягивался надолго. Генерал Барнс Этрам любил поговорить и нашел в полковнике Сэгельсоне внимательного слушателя. Полковник ждал извещения о присвоении ему генеральского звания. Он был доволен собой, доволен базой и охотно интервьюировал генерала Этрама. Молчаливый инженер Никколс не мешал.
– Нужно быть терпимым, нужна привычка, и… следует уметь подавлять в себе чувство брезгливости, чтобы понимать местное население, – повествовал генерал. – В наши дни на карте полуострова появилось молодое и крупное мусульманское государство. В умах мусульман Пакистан заменяет упавшую Турцию. Начинают мечтать о возрождении мирового значения ислама. Полезная, нужная даже, по-моему, вспышка панисламизма естественна, но не будем преувеличивать ее масштабов. Нет, средние века ислама, времена Салахэддинрв, Омаров и Баязетов не вернутся, конечно, как нельзя возродить крестовые походы. Но мы ни в коем случае не должны мешать пылким мечтаниям цветных интеллигентов. Больше того, мы обязаны всячески поощрять и развивать панисламизм. Пусть они опьяняются мечтами, они всегда останутся нашими союзниками. Наличие широких опор панисламизма в народе для меня сомнительно, но что это за народ? Лучшее, что в нем есть, это фанатики. Нужно уметь их направлять.
Генерал и полковник встретились глазами, и Сэгельсон подмигнул сэру Барнсу.
– Вот именно, – продолжал генерал, – среди фанатиков уже сегодня мы находим нужных людей для непосредственной и повседневной борьбы с коммунистами. Но в массе туземного населения есть всякие течения… Ныне Индия и Пакистан получили «независимость», и нужно быть виртуозом, чтобы не извлекать фальшивых нот.
Генерал задумался: мысль о возможных осложнениях с американцами требовала осторожности и сковывала его слова.
Полковник немного выждал и подсказал генералу:
– Не извлекать фальшивых нот или обладать достаточной силой понуждения, чтобы заставить уважать себя.
Вошли слуга и переменили блюда. После их ухода сэр Барнс ответил:
– Не всегда удается и накопить силу и применить ее в нужную минуту. Вообще лучше избегать осложнений с управляемыми народами.
– За мою базу я ручаюсь, я не опоздаю. К тому, что уже имеется, скоро накоплю там оружия на моторизованную дивизию, останется только перебросить солдат, – возразил полковник. – Как только понадобится, я вылезу из своей каменной скорлупы и устрою им второе Дели, о котором вы так красочно рассказывали сегодня утром. На современный лад! У них, я слышал, есть какие-то специальные ангелы смерти?
– Накир и Монкир, – блеснул эрудицией генерал.
– Так вот, пусть только они пикнут. Тут-то я и спущу на них всех этих Накиров и Монкиров и всех чертей, возведенных в напалмово-атомно-водородную степень, клянусь честью! И… Словом, еще несколько лет, и строительство наших баз будет закончено во всем мире. Тогда мы сможем повсюду разговаривать без дипломатических тонкостей! – грубо закончил полковник Сэгельсон.
– Никогда нельзя забывать о дипломатии, – возразил генерал Этрам, шокированный не программой, а формой ее изложения.
– Согласен, согласен, – успокоил его полковник. – Вернемся к местным делам. Итак, что следует думать о местных революционерах?
– Как вам сказать… – ответил генерал. – Здесь есть свои особенности. Конечно, и тут есть законы, и личность имеет формальное правовое положение, но дело в том, что каждый противник власти, основанной на законах ислама, нарушает ислам и тем самым в глазах исламитов ставит себя вне закона. Таково существо дела. А практика… – генерал усмехнулся, – практика бывает достаточно решительной. Здесь охотно и неограниченно прибегают к так называемому «благодетельному произволу». Уверяю вас, ислам хорошая вещь.
– Я не совсем понял, – признался Сэгельсон, – кроме того, это может быть неудобным для нас, европейцев.
– Постараюсь сформулировать. Для ислама нарушение социального строя есть ересь, отступничество. Особенно теперь, когда мистическая сторона ислама значительно ослабела и усилилась, как выражаются господа коммунисты, классовая сущность, что, впрочем, характерно не только для ислама…
– Вы имеете в виду христианство?! Позвольте, я христианин! – перебил полковник Сэгельсон.
– Мы все христиане, – солидно парировал генерал, – но ведь есть политика.
– Ну… допустим, – согласился Сэгельсон.
– Мусульманское духовенство, – продолжал сэр Этрам, – повсюду ведет проповедь священной борьбы против коммунистов. Муллы обладают хорошо развитым политическим чутьем, и коммунисты для них заняли то место, где еще недавно были христиане. Это обязывает нас уважать ислам и его руководителей. У нас общий враг! Заметьте также, что в исламе духовное звание зачастую совпадает с личной состоятельностью. Муллы – обычно коммерсанты, часто – крупные собственники. Сегодня у нас общая стратегия, нужно избегать тактических ошибок и быть честными конкурентами. Тогда все исламиты пойдут с нами рука об руку…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За глиняными стенами
I
Дивона Эль-Мустафи и пригласивший его к себе человек по имени Бекир остановились в одном из безыменных переулков глиняного городка.
За дверью в стене дома Бекира оказалась вторая стенка. Следовало повернуть, чтобы проникнуть в бирун, двор и помещение для мужчин, обитающих в доме, и доступные для гостей-мужчин.
Влево, у стены, отделяющей двор от улицы, на тонких столбиках резного дерева возвышался навес. Его крыша из камышовых циновок была застелена рисовой соломой, смазанной толстым слоем глины для защиты от дождя и зноя. Под навесом – низенький, всего на четверть от земли, деревянный помост.
По канавке через двор Бекира протекала мутная вода, которой население пользовалось для всех нужд. Дивона вымыл лицо, руки и ноги. Наступал час вечерней молитвы, и уже слышались визгливые голоса муэдзинов, напоминающие правоверным об их долге перед вечным. Однако ни хозяин, ни его гость не совершили обязательного обряда.
Хозяин расстелил на помосте под навесом рваное ватное одеяло, и Эль-Мустафи сел на приготовленное место.
Бекир принес закопченный фаянсовый чайник с надбитым носиком и скрепленными медными скобками трещинами, широкую пиалу, тонкую серую лепешку и пригоршню пыльных сухих фруктов на маленьком медном подносе. Эль-Мустафи отламывал от сухой лепешки крохотные кусочки и долго жевал их, запивая маленькими глотками теплого чая.
Из двери, отделявшей бирун от эндеруна, женского двора, на четвереньках выползло живое существо. Оно с усилием поднялось на ноги, и дивона заметил маленькую девочку в короткой грязной рубашонке. На руках и щиколотках блестели ярко начищенные широкие медные браслеты. Волосы были острижены, и только над ушами оставались две пушистые прядки – основа будущих кос. Какие мать и отец не мечтают о падающих ниже колен черных косах красавицы дочери?
Из той же двери эндеруна скользнула толстая серая змея – даман-крысолов. Девочка не обратила внимания на змею, постоянного жителя дома и свою игрушку, с которой она умела пить из одной чашки. Змея опередила ребенка и скрылась под помостом, на котором отдыхал дивона.
Неловко переставляя слабые, еще неумелые ножки, девочка побежала к отцу.
Бекир присел и протянул руки навстречу дочери. Девочка тоже тянула ручонки, спешила, торопилась. Ее ножки заплелись, но отец успел подхватить ее. Он целовал дочь, щекоча нежную детскую кожу своей жесткой курчавой бородой. Девочка прильнула к отцу, теребила его бороду и что-то щебетала.
В двери эндеруна появилась женщина в коротком, чуть ниже колен, платье из яркой бумажной материи. Из-под платья до щиколоток опускались узкие шаровары из пестрого ситца. Лицо женщины было закрыто. Увидев дивону, женщина отбросила чачван [Чачван – волосяная сетка, закрывающая лицо женщины] и приветствовала гостя застенчивой, но радостной улыбкой.
Бекир опустил дочь на землю и любовно подтолкнул ее к матери, приговаривая:
– Беги, мой цветочек, лети, моя птичка, чистая вода моих глаз, беги, радость моей души…
От внимательного взгляда дивоны не скрылась болезненная худоба рук и ног ребенка, его неестественно вздутый живот.
Эль-Мустафи сурово спросил хозяина дома:
– Почему так плохо идет твоя торговля, человек? Ты забыл свои обязанности, ты проводишь дни в чайханах, стал ленив и небрежен?
Бекир развел руки широким и безнадежным жестом:
– Какая торговля может быть там, где покупатели так же нищи, как продавцы? Пока тебя не было, мулла Аталык открыл еще три лавки и окончательно задушил нас, бедных розничников. Богатые, они торгуют, а бедным осталось обмениваться нищетой. Не будь у меня клочка земли, уже полгода как меня и всей семьи не было бы на свете. Но и с землей человек погибает. Мираб дает так мало воды, что мой ячмень совсем засох.
– Мирабы заботятся только о садах богачей и инглезов. Их деревья сочны, и густа даже трава, будь она проклята, которую они разводят для бесполезного украшения, да будут прокляты все украшения, и да возьмет Эблис души всех богачей, инглезов и мирабов! – раздался во дворе приглушенный голос.
Около короткой внутренней стенки, ограждавшей вход из переулка во двор, стояли двое мужчин. Не успел один из них закончить свою злую жалобу на богачей и чиновников, распоряжающихся водой, как за его спиной появилась третья голова в чалме.
II
Один за другим люди входили во двор Бекира. Босые ноги бесшумно ступали по твердой, чисто подметенной земле. Обязательные слова приветствия «мир вам» произносились шепотом.
Солнце уже зашло. Быстрые сумерки падали как черный войлок, закрывающий вход в палатку кочевника. Но еще быстрее наполнялся молчаливыми людьми гостеприимный двор Бекира.
Дивона опустил голову и закрыл глаза – он казался спящим. Он видел песчаный берег тяжелого, как расплавленный свинец, и такого же гладкого океана, видел окраину города и дом, куда он пришел проститься с друзьями перед дальней дорогой на север родной страны. Придется ли опять увидеться?
Сейчас он будет говорить людям слова правды. Нужно суметь поднять знамя независимости родины и свободы человека. Объяснить, как и кому богатые продают народ. Пусть из народа двинется волна смелых и сильных, обильная смена ему, Эль-Мустафи, если он сделает неверное движение…
Только что Бекир произнес имя Шейх-Аталык-Ходжи. Эль-Мустафи встречал этого человека в медресе.
Люди собираются, пора заговорить языком, понятным всем.
Отдохнув, Эль-Мустафи чувствовал себя молодым, бодрым. Он был даже весел, смутьян-дервиш, мечущий во врага тонкие стрелы, полные невидимого яда.
III
Кривые тесные переулки малолюдны. В слепых стенах нет окон, откуда люди могли бы увидеть проходящих мимо Бекира и Эль-Мустафи. Все двери тоже закрыты. Стены не имели ушей, чтобы услышать шаги. Однако жители глиняного городка знали, что дивона пришел к ним, и нашли дом, где он должен провести ночь.
Все теснее и теснее окружали люди дивону. Поджимая под себя ноги, заполняли помост под навесом, присаживались на сухой теплой земле поближе к Эль-Мустафи. Опоздавшие пробирались в сумраке, подыскивая себе свободное местечко с той особенной ловкостью движения, которая позволяет им свободно ходить в тесноте базаров, где неуклюжий инглез не сделает и шага.
У стен эндеруна, женского двора, возникали неподвижные фигуры в черных покрывалах. Все молчали. Фигура сидящего дивоны казалась бесформенной кучей грязных лохмотьев. Вдруг Эль-Мустафи провел по лицу обеими руками и поднял голову со словами:
– «Мы сотворили человека прекраснейшим образом». Вам говорили, что это слова бога. Но поистине разве не прекрасны вы, мужчины и женщины? Разве не прекрасны ваши дети, цветы вашей любви? Да. Но истина не может утаиться под покровом лжи, даже если этот покров велик, как Хималайи.
Эль-Мустафи говорил негромким грудным голосом, но так искусно, что до людей доходил каждый оттенок его речи. Он продолжал:
– Если же вы будете лгать себе и друзьям, если вы будете сами себе замазывать грязью глаза, что случится с вами? – Дивона приподнялся и протянул к толпе обе руки. – Что будет с вами, когда вы заткнете себе уши и оттолкнете руку друга?
В голосе дивоны зазвучали грозные ноты, вопросы сменились обличениями.
– Вы молчите, точно наелись земли. Много дней я не видел вас и не говорил с вами. Сделались вы лучше? Нет. Стали вы умнее? Нет. Может быть, вы стали богаче? Конечно, нет!
Дивона шипел, как рассерженный питон:
– Вы, низверженные на последнюю ступень, не поднялись ни на полступени. Наша родина прекрасна, нет лучше ее. Нет земли лучше нашей, ее хватит на весь народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
III
Поздний обед затягивался надолго. Генерал Барнс Этрам любил поговорить и нашел в полковнике Сэгельсоне внимательного слушателя. Полковник ждал извещения о присвоении ему генеральского звания. Он был доволен собой, доволен базой и охотно интервьюировал генерала Этрама. Молчаливый инженер Никколс не мешал.
– Нужно быть терпимым, нужна привычка, и… следует уметь подавлять в себе чувство брезгливости, чтобы понимать местное население, – повествовал генерал. – В наши дни на карте полуострова появилось молодое и крупное мусульманское государство. В умах мусульман Пакистан заменяет упавшую Турцию. Начинают мечтать о возрождении мирового значения ислама. Полезная, нужная даже, по-моему, вспышка панисламизма естественна, но не будем преувеличивать ее масштабов. Нет, средние века ислама, времена Салахэддинрв, Омаров и Баязетов не вернутся, конечно, как нельзя возродить крестовые походы. Но мы ни в коем случае не должны мешать пылким мечтаниям цветных интеллигентов. Больше того, мы обязаны всячески поощрять и развивать панисламизм. Пусть они опьяняются мечтами, они всегда останутся нашими союзниками. Наличие широких опор панисламизма в народе для меня сомнительно, но что это за народ? Лучшее, что в нем есть, это фанатики. Нужно уметь их направлять.
Генерал и полковник встретились глазами, и Сэгельсон подмигнул сэру Барнсу.
– Вот именно, – продолжал генерал, – среди фанатиков уже сегодня мы находим нужных людей для непосредственной и повседневной борьбы с коммунистами. Но в массе туземного населения есть всякие течения… Ныне Индия и Пакистан получили «независимость», и нужно быть виртуозом, чтобы не извлекать фальшивых нот.
Генерал задумался: мысль о возможных осложнениях с американцами требовала осторожности и сковывала его слова.
Полковник немного выждал и подсказал генералу:
– Не извлекать фальшивых нот или обладать достаточной силой понуждения, чтобы заставить уважать себя.
Вошли слуга и переменили блюда. После их ухода сэр Барнс ответил:
– Не всегда удается и накопить силу и применить ее в нужную минуту. Вообще лучше избегать осложнений с управляемыми народами.
– За мою базу я ручаюсь, я не опоздаю. К тому, что уже имеется, скоро накоплю там оружия на моторизованную дивизию, останется только перебросить солдат, – возразил полковник. – Как только понадобится, я вылезу из своей каменной скорлупы и устрою им второе Дели, о котором вы так красочно рассказывали сегодня утром. На современный лад! У них, я слышал, есть какие-то специальные ангелы смерти?
– Накир и Монкир, – блеснул эрудицией генерал.
– Так вот, пусть только они пикнут. Тут-то я и спущу на них всех этих Накиров и Монкиров и всех чертей, возведенных в напалмово-атомно-водородную степень, клянусь честью! И… Словом, еще несколько лет, и строительство наших баз будет закончено во всем мире. Тогда мы сможем повсюду разговаривать без дипломатических тонкостей! – грубо закончил полковник Сэгельсон.
– Никогда нельзя забывать о дипломатии, – возразил генерал Этрам, шокированный не программой, а формой ее изложения.
– Согласен, согласен, – успокоил его полковник. – Вернемся к местным делам. Итак, что следует думать о местных революционерах?
– Как вам сказать… – ответил генерал. – Здесь есть свои особенности. Конечно, и тут есть законы, и личность имеет формальное правовое положение, но дело в том, что каждый противник власти, основанной на законах ислама, нарушает ислам и тем самым в глазах исламитов ставит себя вне закона. Таково существо дела. А практика… – генерал усмехнулся, – практика бывает достаточно решительной. Здесь охотно и неограниченно прибегают к так называемому «благодетельному произволу». Уверяю вас, ислам хорошая вещь.
– Я не совсем понял, – признался Сэгельсон, – кроме того, это может быть неудобным для нас, европейцев.
– Постараюсь сформулировать. Для ислама нарушение социального строя есть ересь, отступничество. Особенно теперь, когда мистическая сторона ислама значительно ослабела и усилилась, как выражаются господа коммунисты, классовая сущность, что, впрочем, характерно не только для ислама…
– Вы имеете в виду христианство?! Позвольте, я христианин! – перебил полковник Сэгельсон.
– Мы все христиане, – солидно парировал генерал, – но ведь есть политика.
– Ну… допустим, – согласился Сэгельсон.
– Мусульманское духовенство, – продолжал сэр Этрам, – повсюду ведет проповедь священной борьбы против коммунистов. Муллы обладают хорошо развитым политическим чутьем, и коммунисты для них заняли то место, где еще недавно были христиане. Это обязывает нас уважать ислам и его руководителей. У нас общий враг! Заметьте также, что в исламе духовное звание зачастую совпадает с личной состоятельностью. Муллы – обычно коммерсанты, часто – крупные собственники. Сегодня у нас общая стратегия, нужно избегать тактических ошибок и быть честными конкурентами. Тогда все исламиты пойдут с нами рука об руку…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За глиняными стенами
I
Дивона Эль-Мустафи и пригласивший его к себе человек по имени Бекир остановились в одном из безыменных переулков глиняного городка.
За дверью в стене дома Бекира оказалась вторая стенка. Следовало повернуть, чтобы проникнуть в бирун, двор и помещение для мужчин, обитающих в доме, и доступные для гостей-мужчин.
Влево, у стены, отделяющей двор от улицы, на тонких столбиках резного дерева возвышался навес. Его крыша из камышовых циновок была застелена рисовой соломой, смазанной толстым слоем глины для защиты от дождя и зноя. Под навесом – низенький, всего на четверть от земли, деревянный помост.
По канавке через двор Бекира протекала мутная вода, которой население пользовалось для всех нужд. Дивона вымыл лицо, руки и ноги. Наступал час вечерней молитвы, и уже слышались визгливые голоса муэдзинов, напоминающие правоверным об их долге перед вечным. Однако ни хозяин, ни его гость не совершили обязательного обряда.
Хозяин расстелил на помосте под навесом рваное ватное одеяло, и Эль-Мустафи сел на приготовленное место.
Бекир принес закопченный фаянсовый чайник с надбитым носиком и скрепленными медными скобками трещинами, широкую пиалу, тонкую серую лепешку и пригоршню пыльных сухих фруктов на маленьком медном подносе. Эль-Мустафи отламывал от сухой лепешки крохотные кусочки и долго жевал их, запивая маленькими глотками теплого чая.
Из двери, отделявшей бирун от эндеруна, женского двора, на четвереньках выползло живое существо. Оно с усилием поднялось на ноги, и дивона заметил маленькую девочку в короткой грязной рубашонке. На руках и щиколотках блестели ярко начищенные широкие медные браслеты. Волосы были острижены, и только над ушами оставались две пушистые прядки – основа будущих кос. Какие мать и отец не мечтают о падающих ниже колен черных косах красавицы дочери?
Из той же двери эндеруна скользнула толстая серая змея – даман-крысолов. Девочка не обратила внимания на змею, постоянного жителя дома и свою игрушку, с которой она умела пить из одной чашки. Змея опередила ребенка и скрылась под помостом, на котором отдыхал дивона.
Неловко переставляя слабые, еще неумелые ножки, девочка побежала к отцу.
Бекир присел и протянул руки навстречу дочери. Девочка тоже тянула ручонки, спешила, торопилась. Ее ножки заплелись, но отец успел подхватить ее. Он целовал дочь, щекоча нежную детскую кожу своей жесткой курчавой бородой. Девочка прильнула к отцу, теребила его бороду и что-то щебетала.
В двери эндеруна появилась женщина в коротком, чуть ниже колен, платье из яркой бумажной материи. Из-под платья до щиколоток опускались узкие шаровары из пестрого ситца. Лицо женщины было закрыто. Увидев дивону, женщина отбросила чачван [Чачван – волосяная сетка, закрывающая лицо женщины] и приветствовала гостя застенчивой, но радостной улыбкой.
Бекир опустил дочь на землю и любовно подтолкнул ее к матери, приговаривая:
– Беги, мой цветочек, лети, моя птичка, чистая вода моих глаз, беги, радость моей души…
От внимательного взгляда дивоны не скрылась болезненная худоба рук и ног ребенка, его неестественно вздутый живот.
Эль-Мустафи сурово спросил хозяина дома:
– Почему так плохо идет твоя торговля, человек? Ты забыл свои обязанности, ты проводишь дни в чайханах, стал ленив и небрежен?
Бекир развел руки широким и безнадежным жестом:
– Какая торговля может быть там, где покупатели так же нищи, как продавцы? Пока тебя не было, мулла Аталык открыл еще три лавки и окончательно задушил нас, бедных розничников. Богатые, они торгуют, а бедным осталось обмениваться нищетой. Не будь у меня клочка земли, уже полгода как меня и всей семьи не было бы на свете. Но и с землей человек погибает. Мираб дает так мало воды, что мой ячмень совсем засох.
– Мирабы заботятся только о садах богачей и инглезов. Их деревья сочны, и густа даже трава, будь она проклята, которую они разводят для бесполезного украшения, да будут прокляты все украшения, и да возьмет Эблис души всех богачей, инглезов и мирабов! – раздался во дворе приглушенный голос.
Около короткой внутренней стенки, ограждавшей вход из переулка во двор, стояли двое мужчин. Не успел один из них закончить свою злую жалобу на богачей и чиновников, распоряжающихся водой, как за его спиной появилась третья голова в чалме.
II
Один за другим люди входили во двор Бекира. Босые ноги бесшумно ступали по твердой, чисто подметенной земле. Обязательные слова приветствия «мир вам» произносились шепотом.
Солнце уже зашло. Быстрые сумерки падали как черный войлок, закрывающий вход в палатку кочевника. Но еще быстрее наполнялся молчаливыми людьми гостеприимный двор Бекира.
Дивона опустил голову и закрыл глаза – он казался спящим. Он видел песчаный берег тяжелого, как расплавленный свинец, и такого же гладкого океана, видел окраину города и дом, куда он пришел проститься с друзьями перед дальней дорогой на север родной страны. Придется ли опять увидеться?
Сейчас он будет говорить людям слова правды. Нужно суметь поднять знамя независимости родины и свободы человека. Объяснить, как и кому богатые продают народ. Пусть из народа двинется волна смелых и сильных, обильная смена ему, Эль-Мустафи, если он сделает неверное движение…
Только что Бекир произнес имя Шейх-Аталык-Ходжи. Эль-Мустафи встречал этого человека в медресе.
Люди собираются, пора заговорить языком, понятным всем.
Отдохнув, Эль-Мустафи чувствовал себя молодым, бодрым. Он был даже весел, смутьян-дервиш, мечущий во врага тонкие стрелы, полные невидимого яда.
III
Кривые тесные переулки малолюдны. В слепых стенах нет окон, откуда люди могли бы увидеть проходящих мимо Бекира и Эль-Мустафи. Все двери тоже закрыты. Стены не имели ушей, чтобы услышать шаги. Однако жители глиняного городка знали, что дивона пришел к ним, и нашли дом, где он должен провести ночь.
Все теснее и теснее окружали люди дивону. Поджимая под себя ноги, заполняли помост под навесом, присаживались на сухой теплой земле поближе к Эль-Мустафи. Опоздавшие пробирались в сумраке, подыскивая себе свободное местечко с той особенной ловкостью движения, которая позволяет им свободно ходить в тесноте базаров, где неуклюжий инглез не сделает и шага.
У стен эндеруна, женского двора, возникали неподвижные фигуры в черных покрывалах. Все молчали. Фигура сидящего дивоны казалась бесформенной кучей грязных лохмотьев. Вдруг Эль-Мустафи провел по лицу обеими руками и поднял голову со словами:
– «Мы сотворили человека прекраснейшим образом». Вам говорили, что это слова бога. Но поистине разве не прекрасны вы, мужчины и женщины? Разве не прекрасны ваши дети, цветы вашей любви? Да. Но истина не может утаиться под покровом лжи, даже если этот покров велик, как Хималайи.
Эль-Мустафи говорил негромким грудным голосом, но так искусно, что до людей доходил каждый оттенок его речи. Он продолжал:
– Если же вы будете лгать себе и друзьям, если вы будете сами себе замазывать грязью глаза, что случится с вами? – Дивона приподнялся и протянул к толпе обе руки. – Что будет с вами, когда вы заткнете себе уши и оттолкнете руку друга?
В голосе дивоны зазвучали грозные ноты, вопросы сменились обличениями.
– Вы молчите, точно наелись земли. Много дней я не видел вас и не говорил с вами. Сделались вы лучше? Нет. Стали вы умнее? Нет. Может быть, вы стали богаче? Конечно, нет!
Дивона шипел, как рассерженный питон:
– Вы, низверженные на последнюю ступень, не поднялись ни на полступени. Наша родина прекрасна, нет лучше ее. Нет земли лучше нашей, ее хватит на весь народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42