Затон осеняли большие деревья, только это были не кокосовые пальмы, а буки, и лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, искрились на водной глади. Лоусон содрогнулся. Он представил себе, как Этель каждый день приходит к затону, раздевается на берегу, погружается в воду - гораздо более холодную, чем вода в родной заводи, - и ее на мгновение охватывают воспоминания о прошлом. Он снова увидел в ней сказочного духа реки, и он никак не мог понять, почему проточная вода с такой силой влечет ее к себе. В тот же вечер он отправился на реку. Он осторожно пробирался меж деревьев, и поросшая травою тропинка заглушала его шаги. Вскоре перед ним открылся затон. Этель сидела на берегу и глядела на воду. Она сидела очень тихо. Казалось, река неотвратимо притягивает ее к себе. Наконец она встала и на мгновение скрылась из виду. Потом он увидел ее снова. В свободном широком платье, легко ступая по мху босыми ногами, она подошла к реке, бесшумно скользнула в воду и медленно поплыла. Казалось, это плывет не женщина, а какая-то сказочная фея. Он не мог понять, почему это зрелище так бередит ему душу. Он подождал, пока она выбралась на берег. Мокрое платье плотно облегало ее тело. Постояв так с минуту, она медленно провела руками по груди, вздохнула легко и радостно и скрылась из виду. Лоу-соя повернулся и пошел обратно в поселок. Острая боль пронзила ему сердце - он понял, что Этель по-прежнему для него чужая и что его ненасытная страсть навсегда останется неудовлетворенной.
Он ни словом не обмолвился о том, что видел. Он вел себя так, будто ничего не случилось, но с любопытством поглядывал на жену, стараясь понять, что у нее на уме. Он стал относиться к ней еще нежнее, словно надеялся своей страстной любовью заглушить глубокую тоску в ее сердце.
И вот однажды, вернувшись домой со службы, он, к своему удивлению, не застал ее дома.
- Где миссис Лоусон? - спросил он служанку.
- Она уехала с мальчиком в Абердин, сэр, - отвечала служанка, слегка озадаченная вопросом. - Велела передать, что вернется с последним поездом.
- Ну что ж, прекрасно.
Ему было досадно, что Этель не предупредила его о поездке, но он не беспокоился - она в последнее время часто ездила в Абердин. Он даже обрадовался, что она походит по магазинам и, быть может, успеет побывать в кино..Он отправился встречать последний поезд, но она не приехала, и тут он вдруг испугался. Войдя в спальню, он сразу увидел, что на туалете ничего нет. Он открыл платяной шкаф, выдвинул ящики комода. Они были наполовину пусты. Этель сбежала.
Лоусон пришел в ярость. Было уже поздно звонить в Абердин и наводить справки, но он и так понял, что произошло. С дьявольской хитростью Этель выбрала время, когда в банке готовили годовой отчет и он не мог за нею погнаться. Служба связывала его по рукам и ногам. В газете он прочел, что на следующее утро уходит пароход в Австралию. Сейчас она уже едет в Лондон. Из его горла вырвались рыдания.
- Я сделал для нее все на свете, - кричал он, - а у нее хватило совести так поступить со мною! Как это жестоко, как невероятно жестоко!
В ужасной тоске прошло два дня. Наконец он получил письмо, написанное ее ученическим почерком. Писание всегда давалось ей с трудом.
"Милый Берти.
Я не могла больше выдержать.
Я возвращаюсь домой.
Прощай,
Этель".
Ни слова сожаления. Она даже не звала его с собою. Лоусон был убит горем. Он узнал, где будет первая остановка парохода и, хотя отлично понимал, что она не приедет, отправил телеграмму, умоляя ее вернуться. В страшном волнении он ждал, что она пришлет ему хотя бы слово привета, но она даже не ответила. Один приступ отчаяния сменялся другим. Он то радовался, что наконец от нее избавился, то решал, что не даст ей денег и таким образом заставит вернуться. Он чувствовал себя одиноким и несчастным. Он тосковал по ней и по ребенку. Он понимал: как бы он ни обманывал себя, ему остается лишь одно - последовать за ней. Он не мог больше жить без нее. Все его планы на будущее рухнули, словно карточный домик, и он со злобным нетерпением отбросил их прочь. Ему не было дела до того, что станется с ним, его интересовало лишь одно - вернуть Этель. При первой же возможности он поехал в Абердин и заявил управляющему банком, что немедленно уходит со службы. Управляющий возмутился, сказал, что не может отпустить его так скоро. Лоусон не желал ничего слушать. Он решил во что бы то ни стало освободиться до отплытия следующего парохода и успокоился только тогда, когда продал все свое имущество и взошел на борт. До этой минуты все, кто сталкивался с ним, подозревали, что он не в своем уме. Перед тем как покинуть Англию, он послал на , Самоа телеграмму, извещавшую Этель о том, что он выезжает к ней.
Вторую телеграмму Лоусон отправил из Сиднея, и, когда ранним утром пароход наконец подошел к Апии и он увидел белые домики, в беспорядке разбросанные по берегу, он почувствовал огромное облегчение. На борт поднялись врач и таможенный чиновник. Это были старые знакомые, и он рад был их видеть. Они выпили - по старой привычке и еще потому, что он страшно волновался. Он не был уверен, что Этель ему обрадуется. Он сел в шлюпку и, подъезжая к пристани, с беспокойством оглядывал кучку встречавших. Этель не было, и у него сжалось сердце. Однако вскоре он увидел старый синий комбинезон Бривальда и проникся теплым чувством к старику.
- Где Этель? - спросил он, спрыгнув на берег.
- В бунгало. Она теперь живет у нас. Лоусон огорчился, но сделал веселое лицо.
- Вы сможете меня приютить? Пройдет, наверное, недели две, пока мы устроимся.
- Да, пожалуй, мы можем потесниться.
Пройдя через таможню, они зашли в гостиницу, и там Лоусона приветствовали его стар-ые знакомые. Прежде чем удалось оттуда уйти, пришлось порядочно выпить и, когда они наконец выбрались из гостиницы и направились к дому Бривальда, оба были сильно навеселе. Лоусон заключил Этель в объятия. При виде ее он забыл все свои горькие мысли. Теща была рада его видеть, старуха - бабка Этель - тоже; пришли туземцы и метисы и уселись вокруг, глядя на него сияющими глазами. Бривальд принес бутылку виски, и все выпили по глотку. С Лоусона сняли европейскую одежду, и он сидел голый, держа на коленях своего темнокожего ребенка. Этель в широком платье сидела рядом. Он чувствовал себя, как возвратившийся блудный сын. Вечером он снова пошел в гостиницу и вернулся оттуда уже не навеселе, а совершенно пьяный. Этель и ее мать знали, что белые мужчины время от времени напиваются - от них следует этого ожидать. Добродушно посмеиваясь, они уложили его в постель.
Через несколько дней Лоусон начал искать работу. Он знал, что ему не приходится рассчитывать на место, подобное тому, какое он занимал до отъезда в Англию, но свой опыт он может применить в какой-нибудь торговой фирме и от этого, пожалуй, даже выиграет.
- В конце концов в банке капитала не наживешь, - сказал он. Торговля - дело другое.
Он надеялся вскоре сделаться настолько незаменимым, что кто-нибудь возьмет его в компаньоны, и Тогда ничто не помешает ему через несколько лет разбогатеть.
- Как только я устроюсь, мы найдем себе домик, - сказал он Этель. Нельзя же все время жить здесь.
В тесном бунгало Бривальда все сидели друг на друге, и Лоусон никогда не мог остаться вдвоем с Этель. Везде толкались люди, и не было ни минуты покоя.
- Впрочем, поживем здесь, пока не найдем того, что надо. Торопиться некуда.
Через неделю он устроился в фирму некоего Бей-на. Но когда он заговорил с Этель о переезде, она сказала, что хочет остаться на старом месте до родов. Она ждала второго ребенка. Лоусон попытался ее уговорить.
- Если тебе здесь не нравится, живи в гостинице, - заявила она.
Он внезапно побледнел.
- Этель, как ты можешь предлагать мне это? Она пожала плечами.
- Зачем нам свой дом, когда можно жить здесь? Он уступил.
Теперь, когда Лоусон возвращался после работы в бунгало, там было полно туземцев. Они курили, пили каву, спали или без умолку болтали. В доме было грязно и не прибрано. Его сын ползал по комнатам, играл с туземными детьми и слышал одну только самоанскую речь. У Лоусона вошло в привычку по дороге домой заходить в гостиницу и пропускать пару коктейлей, ибо, не подкрепившись спиртным, он не находил в себе сил провести долгий вечер в обществе добродушных туземцев. И все время - несмотря на то, что он любил Этель более страстно, чем когда-либо, - он чувствовал, что она ускользает от него. Когда родился ребенок, он предложил Этель переехать в свой дом, но она отказалась. После пребывания в Шотландии она с какой-то неистовой страстью привязалась к своему народу и самозабвенно предалась туземным обычаям. Лоусон стал пить еще больше. Каждую субботу он ходил в Английский клуб и напивался до потери сознания.
В пьяном виде он становился сварливым и однажды крупно повздорил со своим хозяином. Бейн выгнал его, и ему пришлось искать себе другое место. Недели две или три он не работал и, чтобы не оставаться дома, сидел в гостинице или в Английском клубе и пил. Миллер, американец немецкого происхождения, взял его к себе в контору из чистой жалости. Однако он был человек практичный и, несмотря на то, что Лоусон обладал большим опытом в финансовом деле, без всяких колебаний предложил ему более низкое жалованье, чем тот получал на прежнем месте, зная, что обстоятельства заставят Лоусона согласиться. Этель и Бривальд ругали его за это, потому что Педерсен, метис, предлагал ему больше. Но Лоусон и слышать не хотел о том, чтобы подчиняться метису. Когда Этель начала ворчать, он в ярости выпалил:
- Я скорее сдохну, чем стану работать на черномазого.
- Не зарекайся, - отвечала она.
И через полгода он вынужден был пойти на это последнее унижение. Страсть к спиртному постепенно брала над ним верх, он часто напивался и небрежно исполнял свои обязанности. Миллер не раз предупреждал его, но Лоусон был не такой человек, чтобы спокойно выслушивать замечания. В один прекрасный день в разгар перебранки он надел шляпу и ушел. К этому времени его репутация была уже всем известна, и никто не хотел нанимать его на службу.
Некоторое время он слонялся без дела, а потом его свалил приступ белой горячки. Придя в себя, пристыженный и больной, он не мог больше противостоять беспрерывному нажиму и отправился просить места уПедерсена. Педерсен был рад иметь в своей конторе европейца, к тому же познания в бухгалтерии делали Лоусона очень полезным работником.
С этого времени Лоусон быстро покатился по наклонной плоскости. Европейцы обращались с ним подчеркнуто холодно. Окончательно прекратить с ним всякое знакомство им мешала только презрительная жалость, да еще страх перед его пьяным гневом. Он стал страшно обидчив и то и дело воображал, будто его хотят оскорбить.
Лоусон жил теперь постоянно среди туземцев и метисов, но уже не пользовался престижем европейца. Туземцы чувствовали его отвращение к ним, и их злило, что он все время подчеркивает свое превосходство. Теперь он ничем не отличался от них, и они никак не могли понять, чего ради он чванится. Бри-вальд, прежде услужливый и подобострастный, теперь всячески выказывал ему свое презрение: Этель прогадала. Начались безобразные сцены, и несколько раз дело доходило до драки. Когда завязывалась ссора, Этель становилась на сторону своих родных. Они предпочитали, чтобы Лоусон напивался: пьяный он лежал на кровати или на полу и спал тяжелым сном.
Вскоре он почувствовал, что от него что-то скрывают.
Когда он возвращался в бунгало, чтобы съесть жалкий ужин, наполовину состоявший из туземных блюд, Этель часто не бывало дома. Если он спрашивал о ней, Бривальд отвечал, что она ушла в гости к подруге. Однажды он пошел за нею в тот дом, куда, по словам Бривальда, она отправилась, но ее там не оказалось. Когда Этель вернулась, Лоусон спросил, где она была, и она ответила, что отец ошибся - она ходила к другой подруге. Но Лоусон знал, что она говорит неправду. В нарядном платье, с сияющими глазами, она была очень хороша.
- Ты, моя милая, эти штучки брось, а не то я тебе все косточки переломаю, - сказал он.
- Пьяная скотина, - с презрением отвечала Этель.
Ему показалось, что миссис Бривальд и старуха бабка бросают на него хитрые взгляды, а необычное дружелюбие Бривальда он объяснял тем, что тесть радуется случаю над ним посмеяться. Подозрительность его все росла, и он вообразил, будто европейцы с любопытством на него поглядывают. Когда он появлялся в холле гостиницы, внезапное молчание, воцарявшееся в обществе, убеждало его в том, что он был предметом разговора. Что-то происходит, и об этом знают все, кроме него. Лоусона охватила бешеная ревность. Он решил, что у Этель роман с кем-то из европейцев, и принялся внимательно изучать одного за другим, но не обнаружил ничего, что могло бы дать хоть какую-нибудь нить. Он был совершенно беспомощен. Не эная, кого подозревать, он с маниакальным упорством искал, на ком бы выместить свою ярость.
1 2 3 4 5 6 7