За окном городская ночь с огоньками, а в классе полутьма. Мать с Сапожниковым на одной парте. Шишкин с отцом на другой.
- Сапожников, - сказала завуч, - объясни, почему ты ударил Шишкина ногой?
- Он сам знает, - сказал Сапожников. - Пусть попросит прощенья.
- Прощенья?! - рявкнул отец Шишкина. - Прощения?! Его ударили, а ему еще прощенья просить?
- Родители, будьте добры, снимите головные уборы, - сказала завуч.
Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.
- Мальчик, - сказал: отец Шишкина, - кто ты такой? Может быть, ты фон-барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили... Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?
- Не у меня, - сказал Сапожников.
- А у кого же? - спросила завуч.
- У хлеба, - сказал Сапожников.
- Как можно у хлеба прощенья: просить? - сказала завуч. - Дикость какая-то... Он у вас нормальный ребенок?
- У кого? - спросил отец Шишкина.
- Это его бабушка приучила, - сказала мама. - Он не виноват... Когда хлеб падал
на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него прощенья... Он так привык, он не виноват.
- Мальчик, - сказал отец, Шишкина, - у тебя хлеб с собой?
- Ага, - сказал Сапожников.
- Дай-ка сюда, - сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки, снаружи: ссохшиеся, а внутри еще влажные.
- Васька, ешь, - велел отец Шишкину.
- Перестаньте! - вскрикнула завуч.
- Не буду, - сказал Шишкин.
- Не будешь - в глотку вобью, - сказал отец Шишкина. - Ешь. Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.
- Перестаньте мучить ребенка, - сказала завуч.
- Вы извините, товарищ завуч, - сказал отец Шишкина. - Он у вас отучился и ушел, а мне с ним жить.
- Он же сухой... Черт! - давясь, сказал: Шишкин.
- Ничего, - сказал отец Шишкина. - Слезами запьешь.
- Пошли... Спасибо, мальчик, - сказал Сапожникову отец Шишкина, и они вышли.
- Какая-то дикость! - развела руками завуч. И тут же в коридоре раздался визг Шишкина.
- 0н же его бьет! - вскрикнула завуч и кинулась в коридор. Но не догнала и вернулась. -Ну, Сапожников!.. - скатала она.
На следующий день Шишкин ушел в другую школу, и Сапожников стал лидером.
К нему сразу подошли - получать указания, как жить, и присмотреться к новому лидеру.
- А пошли вы... - сказал Сапожников.
- Ты что? - спросили его. - Ты что?
- Шишкина жалко, - сказал Сапожников.
- Чего делать будем? - спросили его.
- А я почем знаю?
Так Сапожников перестал быть лидером.
В средних отчаянных классах Сапожникова опять трогать было нельзя - он изобретателем стал, а в лидеры не пошел. А в старших хитрых классах Сапожников уже боксом занимался и набил морду самому хитрому, но сам опять в лидеры не пошел. Так и жил как собака на сене, ни себе, ни другим. Поэтому отношение к нему было сложное. Но об этом потом. А теперь, в шестом классе, он ехал на верхней полке в пионерлагерь, который как раз оказался в городе Калязине, поскольку школа была у электрокомбината подшефной.
А у Дунаева опять Нюру увели.
Глава 4 ЗЕЛЕНЫЕ ЯБЛОКИ
- Старики, сколько до Вереи? - крикнул шофер.
- Двадцать километров, -ответили мальчики.
И они с Сапожниковым поехали дальше и въехали и лесок с длинными тенями через голубое шоссе, и в опущенное окошко влетал запах хвои, и тут шофер опять рассказал историю, похожую на куриный помет, и ехать с ним надо было еще двадцать километров. Поворот замелькал полосатыми столбиками, еще поворот - и московское такси съехали на базарную площадь городка, лучше которого не бывает.
Там напротив торговых рядов с уютными магазинчиками был сквер, где стояли цементные памятники партизанам на мраморных постаментах со старых кладбищ. Там в тени рейсового автобуса лошади жевали сено. Там к мебельному магазину была привязана корова. Там длинноволосый юноша в джинсах с чешским перстнем на руке гнал караван гусей мимо известковой стены церкви. Там на мотоцикле с коляской везли матрац.
И Сапожников повеселел немножко.
Ныряя в колеях, такси покатило вниз, к реке, по немощеной улице, и внимательные прохожие провожали московский номер сощуренными глазами. Машина остановилась у палисадника, за которым виднелся дом с недостроенной верандой, и Сапожников вылез на солнце.
Он размял затекшие ноги и поболтал подолом рубахи, чтобы остудить тело, прилипшее к нейлону, и шофер намекнул ему на обратный порожний рейс до Москвы. Но Сапожников не поддался, он помнил гнусное водителево оживление и различные интересные истории о бабах и студентках, которые его кормили и одевали и давали выпить и закусить, и как он сначала копил на аккордеон "Скандале" или "Хохнер", а потом подумал, что тут и на "Москвич" натянешь, и как он говорил: "Я на деньги легкий", и как его в детстве зажимали родители, и он этого им не забудет. II Сапожников дал ему двугривенный поверх счетчика и объяснил, что в машине воняет куриным пометом. А шофер вдруг понял, в чем дело, и растерялся, так как его сбила с толку заграничная рубаха клиента, и медленно уехал, упрекая Сапожникова все же глазами за скупость.
Тут Сапожников почувствовал немотивированную злобу и пошел в калитку, у которой вместо пружины был прибит отрезок резинового шланга от клизмы. И опять его сжигало и изводило видение мира в точных деталях и мешало ему думать в понятиях и отвлечениях, и на этом он всегда прогорал.
Но веранде навстречу ему от керосинки выпрямилась женщина в трикотажном переднике и сказала, что они еще с речки не приходили.
И Сапожников сказал: "Ну ладно", поставил сумку на струганный пол и вышел на улицу за калитку и увидел, как они с Дунаевым идут к нему навстречу, и Нюра была выгоревшая и загоревшая, похожая на негатив, шла смешная и незнакомая и несла на нитке растопыренных пескарей.
И Сапожников почувствовал запах воды и травы, и пропал запах куриного помета. Сапожникову тогда еще было непонятно, что просто он снова начинает радоваться жизни, в этом все дело.
А Нюра сказала:
- Мы тебя поместим в доме учительницы. У нее комната целая. Это рядом с нашим домом. ...
- Лошади были сытые. Они хрупали сено, перебирали ногами, и белая ночная дорога, видневшаяся в проломе сарая, манила их и завораживала. Рыжие роммелевские танки еще не показались из-за поворота. Галка подняла ракетницу. "Ну, мальчики", - сказала она... ... Сапожников не стал досматривать сон. Он скинул ноги с кровати и сел. В доме учительницы, куда его устроили ночевать, крашеный пол был холодный, и это было хорошо. "Нас, видимо, много не спит сейчас по ночам", - подумал Сапожников, и ему не стило легче. Наоборот. Их много еще ворочается в темноте и не может заснуть, Под закрытыми веками им кто-то навязчиво крутит отрывки все того же фильма, потом они спускают ноги на холодный пол в избах и городских квартирах, и курят, и кашляют, и ждут рассвета.
Сапожников уже отвык спать на первом этаже и дурел от запаха травы и мокрых цветов, который волной плыл в комнату из распахнутого в сад окошка.
Сапожников поднялся - заскрипела кровать, хрустнули доски пола. Оглушительно тикали ручные часы. Ночь - как разболтанный механизм. Даже слышно, как кишки шевелятся в животе, печенки-селезенки, как щелкнули коленные суставы, когда Сапожников присел, потянувшись за часами и папиросами, даже движение глазного яблока, когда Сапожников протер глаза. Когда Сапожников заводил часы, они откликнулись короткими очередями. ...
- Рамона, скоро? - спросил Бобров.
- Нашла, - ответила Галка.
"Рамона... - запела пластинка у нее в руках. - Я вижу блеск твоих очей, Рамона..." Это была се любимая пластинка. Третья за эту войну. Две разбились.
Группа, отстреливаясь, отходила в глубь подвала этого огромного универсального магазина, и Рамона, расстегнув ворот, сунула под гимнастерку гибкий целлулоидный диск розового цвета. Что-то ей говорило, что эта пластинка не сломается. Совсем не обязательно было задерживаться из-за банальной песенки "под Испанию", но Галку любили.
Ее любили за то, что она не боялась хотеть сразу, сейчас, и если ей нужна была песенка, она не откладывала до окончания войны, а срывала ее с дерева недозрелую, не дожидаясь, пока отшлифует свой вкус, Галку любили потому, что в ней жизни было на десятерых. Сапожников шел последним и положил под дверь противотанковую мину. Они бегом двинули по переходам, чтобы успеть уйти прежде, чем немцы взорвутся, когда распахнут дверь...
... Сапожников застыл, когда лопнула тишина и упали вилы, но которые он наткнулся и сенях.
Однако никто не проснулся в огромной избе, срубленной по-старинному, с лестницей на чердак, забитый сеном, с пристройками под общей крышей, с мраморным умывальником возле пузатых бревен сеней. Не проснулись ни хозяева, ни хмельные шоферы крытых грузовиков, заночевавшие в пути. Это были люди молодых реальных профессий, и видеть фильмы по ночам им еще не полагалось. Все дневные сложности заснули, и наступила простота нравов. Мужчины были мужчинами, женщины женщинами. Мальчики летали, девочки готовились замуж, дети отбивались во сне от манной каши или видели шоколадку. Ну и дай бог, чтобы и так и далее.
Сапожников наконец выбрался в темный сад, отдышался и сорвал с дерева зеленое яблоко. В детство ему очень хотелось стать мужчиной. Теперь он им стал. Ну и что хорошего?
Кто-то сказал: если бы Адам пришел с войны, он бы в райском саду съел все яблоки еще зелеными.
Когда Сапожников перестал жмуриться от кислятины и открыл глаза, он увидел, что сад у учительницы маленький, а над черным штакетником звенит фиолетовая полоса рассвета. После этого Сапожников еще неделю пробыл в Верее. Купался в речке, лежал на земле, мыл ноги в роднике у колодезного сруба с ржавой крышей, возвращался по улице, через которую переходили гуси. Дышал.
После этого он уехал.
Ему Нюра сказала: "Уезжай, пожалуйста. Не могу смотреть, как ты маешься".
И он уехал.
Глава 5 СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС
Новый учитель математики, бывший красный артиллерист, спросил у Сапожникова:
- Ты кто?
- Мальчик.
- Вот как?.. А почему не девочка?
- Девочки по-другому устроены.
Учитель поднял очки на лоб и сказал:
- Запомни на всю жизнь... Никогда не болтай того, чего еще не знаешь. Запомнил? Сапожников запомнил это на всю жизнь.
- Запомнил, - сказал Сапожников.
- Ну... Так кто же ты?
- Не знаю.
- Как это не знаешь?.. Ах да, - вспомнил учитель свое только что отзвучавшее наставление. - Я имею в виду, как твоя фамилия?
- Сапожников.
С тех пор его никто по имени не называл.
Знал бы учитель, к чему приведут его слова - не болтать, чего еще не знаешь, - он бы поостерегся их произносить. Нет, не поостерегся бы.
- Дети, вы любите свою страну? Сапожников, ты любишь свою страну? спросил учитель математики, бывший красный артиллерист. Сапожников ответил:
- Не знаю.
- Как не знаешь? - испугался учитель. - Почему?
- Я ее не видел, - сказал Сапожников.
- А-а... - успокоился учитель. - Как же ты ее не видел? Ты откуда родом? Ну? Где ты родился? - подсказывал учитель.
- В Калязине.
- В городе Калязине, - уточнил учитель. - В математике главное - это логическое мышление. Пойдем по этой цепочке. А ты любишь город Калязин?
- Еще бы не любить!
- Люблю, - ответил Сапожников.
- Ну, а Калязин где находится? - подталкивал учитель.
- На Волге. Волгу Сапожников тоже любил.
- А разве Калязин и Волга находятся в другой стране?
- Нет.
- Ну хорошо... Мать ты свою любишь?
- Да.
- А отца?
- Не знаю.
Запинка. Учитель не стал уточнять. Восхождение от конкретного к абстрактному - дело, конечно, важное, но сердце человечье не очень к этому стремится. Так практика показала.
- Ну ладно... Вы с мамой жили в доме, а дом свой любишь?
- Да.
- А дом расположен в городе Калязине. А Калязин ты любишь.
- Да.
- Прекрасно... А Калязин расположен в нашей стране... Значит, что ты любишь?
- Калязин.
Учитель помолчал.
- Трудно тебе будет, - сказал он.
Он рассказал об этом разговоре в учительской. Вся учительская сошлась на том, что Сапожников, по-видимому, дефективный.
- - Нет... - сказал учитель. - Он очень послушный... Я сам велел ему не утверждать того, чего он не знает.
Послушный, но, значит, неразвитый и потому умственно отсталый. Все таки не москвич, из Калязина приехал. И с этим учитель не согласился. Потому что они с Сапожниковым успели друг другу в глаза посмотреть. И в этом тоже есть своя логика, только другая.
- Сапожников, заполняй, заполняй анкету... Не тяни, - сказала молодая библиотекарша Дома пионеров, что на горке возле Введенского народного дома на площади Журавлева. - Ну что тебе здесь непонятно? Социальное происхождение? Твой отец рабочий? Пиши - рабочий.
- Он не рабочий.
- А кто? Крестьянин? Нет? Пиши - служащий.
- Он не служащий.
- Как же это не служащий? Он где-нибудь служит? Как это нет? А кто же он у тебя?
- Борец.
- Борец за что? - опрометчиво спросила библиотекарша.
- За деньги, наверно, - ответил Сапожников.
- За деньги борются только капиталисты и жулики! Он у тебя капиталист?
- Нет, - сказал Сапожников. - И не жулик. Борец он... Он в цирке борется.
- А-а... Работник цирка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
- Сапожников, - сказала завуч, - объясни, почему ты ударил Шишкина ногой?
- Он сам знает, - сказал Сапожников. - Пусть попросит прощенья.
- Прощенья?! - рявкнул отец Шишкина. - Прощения?! Его ударили, а ему еще прощенья просить?
- Родители, будьте добры, снимите головные уборы, - сказала завуч.
Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.
- Мальчик, - сказал: отец Шишкина, - кто ты такой? Может быть, ты фон-барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили... Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?
- Не у меня, - сказал Сапожников.
- А у кого же? - спросила завуч.
- У хлеба, - сказал Сапожников.
- Как можно у хлеба прощенья: просить? - сказала завуч. - Дикость какая-то... Он у вас нормальный ребенок?
- У кого? - спросил отец Шишкина.
- Это его бабушка приучила, - сказала мама. - Он не виноват... Когда хлеб падал
на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него прощенья... Он так привык, он не виноват.
- Мальчик, - сказал отец, Шишкина, - у тебя хлеб с собой?
- Ага, - сказал Сапожников.
- Дай-ка сюда, - сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки, снаружи: ссохшиеся, а внутри еще влажные.
- Васька, ешь, - велел отец Шишкину.
- Перестаньте! - вскрикнула завуч.
- Не буду, - сказал Шишкин.
- Не будешь - в глотку вобью, - сказал отец Шишкина. - Ешь. Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.
- Перестаньте мучить ребенка, - сказала завуч.
- Вы извините, товарищ завуч, - сказал отец Шишкина. - Он у вас отучился и ушел, а мне с ним жить.
- Он же сухой... Черт! - давясь, сказал: Шишкин.
- Ничего, - сказал отец Шишкина. - Слезами запьешь.
- Пошли... Спасибо, мальчик, - сказал Сапожникову отец Шишкина, и они вышли.
- Какая-то дикость! - развела руками завуч. И тут же в коридоре раздался визг Шишкина.
- 0н же его бьет! - вскрикнула завуч и кинулась в коридор. Но не догнала и вернулась. -Ну, Сапожников!.. - скатала она.
На следующий день Шишкин ушел в другую школу, и Сапожников стал лидером.
К нему сразу подошли - получать указания, как жить, и присмотреться к новому лидеру.
- А пошли вы... - сказал Сапожников.
- Ты что? - спросили его. - Ты что?
- Шишкина жалко, - сказал Сапожников.
- Чего делать будем? - спросили его.
- А я почем знаю?
Так Сапожников перестал быть лидером.
В средних отчаянных классах Сапожникова опять трогать было нельзя - он изобретателем стал, а в лидеры не пошел. А в старших хитрых классах Сапожников уже боксом занимался и набил морду самому хитрому, но сам опять в лидеры не пошел. Так и жил как собака на сене, ни себе, ни другим. Поэтому отношение к нему было сложное. Но об этом потом. А теперь, в шестом классе, он ехал на верхней полке в пионерлагерь, который как раз оказался в городе Калязине, поскольку школа была у электрокомбината подшефной.
А у Дунаева опять Нюру увели.
Глава 4 ЗЕЛЕНЫЕ ЯБЛОКИ
- Старики, сколько до Вереи? - крикнул шофер.
- Двадцать километров, -ответили мальчики.
И они с Сапожниковым поехали дальше и въехали и лесок с длинными тенями через голубое шоссе, и в опущенное окошко влетал запах хвои, и тут шофер опять рассказал историю, похожую на куриный помет, и ехать с ним надо было еще двадцать километров. Поворот замелькал полосатыми столбиками, еще поворот - и московское такси съехали на базарную площадь городка, лучше которого не бывает.
Там напротив торговых рядов с уютными магазинчиками был сквер, где стояли цементные памятники партизанам на мраморных постаментах со старых кладбищ. Там в тени рейсового автобуса лошади жевали сено. Там к мебельному магазину была привязана корова. Там длинноволосый юноша в джинсах с чешским перстнем на руке гнал караван гусей мимо известковой стены церкви. Там на мотоцикле с коляской везли матрац.
И Сапожников повеселел немножко.
Ныряя в колеях, такси покатило вниз, к реке, по немощеной улице, и внимательные прохожие провожали московский номер сощуренными глазами. Машина остановилась у палисадника, за которым виднелся дом с недостроенной верандой, и Сапожников вылез на солнце.
Он размял затекшие ноги и поболтал подолом рубахи, чтобы остудить тело, прилипшее к нейлону, и шофер намекнул ему на обратный порожний рейс до Москвы. Но Сапожников не поддался, он помнил гнусное водителево оживление и различные интересные истории о бабах и студентках, которые его кормили и одевали и давали выпить и закусить, и как он сначала копил на аккордеон "Скандале" или "Хохнер", а потом подумал, что тут и на "Москвич" натянешь, и как он говорил: "Я на деньги легкий", и как его в детстве зажимали родители, и он этого им не забудет. II Сапожников дал ему двугривенный поверх счетчика и объяснил, что в машине воняет куриным пометом. А шофер вдруг понял, в чем дело, и растерялся, так как его сбила с толку заграничная рубаха клиента, и медленно уехал, упрекая Сапожникова все же глазами за скупость.
Тут Сапожников почувствовал немотивированную злобу и пошел в калитку, у которой вместо пружины был прибит отрезок резинового шланга от клизмы. И опять его сжигало и изводило видение мира в точных деталях и мешало ему думать в понятиях и отвлечениях, и на этом он всегда прогорал.
Но веранде навстречу ему от керосинки выпрямилась женщина в трикотажном переднике и сказала, что они еще с речки не приходили.
И Сапожников сказал: "Ну ладно", поставил сумку на струганный пол и вышел на улицу за калитку и увидел, как они с Дунаевым идут к нему навстречу, и Нюра была выгоревшая и загоревшая, похожая на негатив, шла смешная и незнакомая и несла на нитке растопыренных пескарей.
И Сапожников почувствовал запах воды и травы, и пропал запах куриного помета. Сапожникову тогда еще было непонятно, что просто он снова начинает радоваться жизни, в этом все дело.
А Нюра сказала:
- Мы тебя поместим в доме учительницы. У нее комната целая. Это рядом с нашим домом. ...
- Лошади были сытые. Они хрупали сено, перебирали ногами, и белая ночная дорога, видневшаяся в проломе сарая, манила их и завораживала. Рыжие роммелевские танки еще не показались из-за поворота. Галка подняла ракетницу. "Ну, мальчики", - сказала она... ... Сапожников не стал досматривать сон. Он скинул ноги с кровати и сел. В доме учительницы, куда его устроили ночевать, крашеный пол был холодный, и это было хорошо. "Нас, видимо, много не спит сейчас по ночам", - подумал Сапожников, и ему не стило легче. Наоборот. Их много еще ворочается в темноте и не может заснуть, Под закрытыми веками им кто-то навязчиво крутит отрывки все того же фильма, потом они спускают ноги на холодный пол в избах и городских квартирах, и курят, и кашляют, и ждут рассвета.
Сапожников уже отвык спать на первом этаже и дурел от запаха травы и мокрых цветов, который волной плыл в комнату из распахнутого в сад окошка.
Сапожников поднялся - заскрипела кровать, хрустнули доски пола. Оглушительно тикали ручные часы. Ночь - как разболтанный механизм. Даже слышно, как кишки шевелятся в животе, печенки-селезенки, как щелкнули коленные суставы, когда Сапожников присел, потянувшись за часами и папиросами, даже движение глазного яблока, когда Сапожников протер глаза. Когда Сапожников заводил часы, они откликнулись короткими очередями. ...
- Рамона, скоро? - спросил Бобров.
- Нашла, - ответила Галка.
"Рамона... - запела пластинка у нее в руках. - Я вижу блеск твоих очей, Рамона..." Это была се любимая пластинка. Третья за эту войну. Две разбились.
Группа, отстреливаясь, отходила в глубь подвала этого огромного универсального магазина, и Рамона, расстегнув ворот, сунула под гимнастерку гибкий целлулоидный диск розового цвета. Что-то ей говорило, что эта пластинка не сломается. Совсем не обязательно было задерживаться из-за банальной песенки "под Испанию", но Галку любили.
Ее любили за то, что она не боялась хотеть сразу, сейчас, и если ей нужна была песенка, она не откладывала до окончания войны, а срывала ее с дерева недозрелую, не дожидаясь, пока отшлифует свой вкус, Галку любили потому, что в ней жизни было на десятерых. Сапожников шел последним и положил под дверь противотанковую мину. Они бегом двинули по переходам, чтобы успеть уйти прежде, чем немцы взорвутся, когда распахнут дверь...
... Сапожников застыл, когда лопнула тишина и упали вилы, но которые он наткнулся и сенях.
Однако никто не проснулся в огромной избе, срубленной по-старинному, с лестницей на чердак, забитый сеном, с пристройками под общей крышей, с мраморным умывальником возле пузатых бревен сеней. Не проснулись ни хозяева, ни хмельные шоферы крытых грузовиков, заночевавшие в пути. Это были люди молодых реальных профессий, и видеть фильмы по ночам им еще не полагалось. Все дневные сложности заснули, и наступила простота нравов. Мужчины были мужчинами, женщины женщинами. Мальчики летали, девочки готовились замуж, дети отбивались во сне от манной каши или видели шоколадку. Ну и дай бог, чтобы и так и далее.
Сапожников наконец выбрался в темный сад, отдышался и сорвал с дерева зеленое яблоко. В детство ему очень хотелось стать мужчиной. Теперь он им стал. Ну и что хорошего?
Кто-то сказал: если бы Адам пришел с войны, он бы в райском саду съел все яблоки еще зелеными.
Когда Сапожников перестал жмуриться от кислятины и открыл глаза, он увидел, что сад у учительницы маленький, а над черным штакетником звенит фиолетовая полоса рассвета. После этого Сапожников еще неделю пробыл в Верее. Купался в речке, лежал на земле, мыл ноги в роднике у колодезного сруба с ржавой крышей, возвращался по улице, через которую переходили гуси. Дышал.
После этого он уехал.
Ему Нюра сказала: "Уезжай, пожалуйста. Не могу смотреть, как ты маешься".
И он уехал.
Глава 5 СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС
Новый учитель математики, бывший красный артиллерист, спросил у Сапожникова:
- Ты кто?
- Мальчик.
- Вот как?.. А почему не девочка?
- Девочки по-другому устроены.
Учитель поднял очки на лоб и сказал:
- Запомни на всю жизнь... Никогда не болтай того, чего еще не знаешь. Запомнил? Сапожников запомнил это на всю жизнь.
- Запомнил, - сказал Сапожников.
- Ну... Так кто же ты?
- Не знаю.
- Как это не знаешь?.. Ах да, - вспомнил учитель свое только что отзвучавшее наставление. - Я имею в виду, как твоя фамилия?
- Сапожников.
С тех пор его никто по имени не называл.
Знал бы учитель, к чему приведут его слова - не болтать, чего еще не знаешь, - он бы поостерегся их произносить. Нет, не поостерегся бы.
- Дети, вы любите свою страну? Сапожников, ты любишь свою страну? спросил учитель математики, бывший красный артиллерист. Сапожников ответил:
- Не знаю.
- Как не знаешь? - испугался учитель. - Почему?
- Я ее не видел, - сказал Сапожников.
- А-а... - успокоился учитель. - Как же ты ее не видел? Ты откуда родом? Ну? Где ты родился? - подсказывал учитель.
- В Калязине.
- В городе Калязине, - уточнил учитель. - В математике главное - это логическое мышление. Пойдем по этой цепочке. А ты любишь город Калязин?
- Еще бы не любить!
- Люблю, - ответил Сапожников.
- Ну, а Калязин где находится? - подталкивал учитель.
- На Волге. Волгу Сапожников тоже любил.
- А разве Калязин и Волга находятся в другой стране?
- Нет.
- Ну хорошо... Мать ты свою любишь?
- Да.
- А отца?
- Не знаю.
Запинка. Учитель не стал уточнять. Восхождение от конкретного к абстрактному - дело, конечно, важное, но сердце человечье не очень к этому стремится. Так практика показала.
- Ну ладно... Вы с мамой жили в доме, а дом свой любишь?
- Да.
- А дом расположен в городе Калязине. А Калязин ты любишь.
- Да.
- Прекрасно... А Калязин расположен в нашей стране... Значит, что ты любишь?
- Калязин.
Учитель помолчал.
- Трудно тебе будет, - сказал он.
Он рассказал об этом разговоре в учительской. Вся учительская сошлась на том, что Сапожников, по-видимому, дефективный.
- - Нет... - сказал учитель. - Он очень послушный... Я сам велел ему не утверждать того, чего он не знает.
Послушный, но, значит, неразвитый и потому умственно отсталый. Все таки не москвич, из Калязина приехал. И с этим учитель не согласился. Потому что они с Сапожниковым успели друг другу в глаза посмотреть. И в этом тоже есть своя логика, только другая.
- Сапожников, заполняй, заполняй анкету... Не тяни, - сказала молодая библиотекарша Дома пионеров, что на горке возле Введенского народного дома на площади Журавлева. - Ну что тебе здесь непонятно? Социальное происхождение? Твой отец рабочий? Пиши - рабочий.
- Он не рабочий.
- А кто? Крестьянин? Нет? Пиши - служащий.
- Он не служащий.
- Как же это не служащий? Он где-нибудь служит? Как это нет? А кто же он у тебя?
- Борец.
- Борец за что? - опрометчиво спросила библиотекарша.
- За деньги, наверно, - ответил Сапожников.
- За деньги борются только капиталисты и жулики! Он у тебя капиталист?
- Нет, - сказал Сапожников. - И не жулик. Борец он... Он в цирке борется.
- А-а... Работник цирка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44