Рука была тяжелая и малоподвижная. А вдруг он мертв? Я покрылся испариной. Нет, отверг я это страшное предположение. У него только сотрясение мозга. Надо немедленно вызвать врача. А пока что ему нужен покой, полный покой… Может быть, разбудить дядю?.. И он увидит распростертого на полу человека и этот алмаз? Легко представить, что он подумает обо мне…
Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик… Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой.
Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул.
Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, – в трех шагах от меня! – стоял старик Рахмет, наш сосед.
– Доброе утро, Максим! – привычно улыбаясь, закивал он мне. – Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь.
– Салям, Аннадурдиев… – как в тумане бросил я ему.
– Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда.
– И я тебя, Рахмет, не видел.
– А как ты меня увидишь? – засмеялся старик. – Я рано встаю, а ты всегда поздно… Что ты, Максим, собираешься делать?
– Хочу пересадить тенелюбивое растение.
– Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?..
– Значит, Аннадурдиев, так надо! – не разгибаясь, грубо ответил я старику.
– Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? – удивился он.
– Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!!
– Но ты, Максим, порубишь корни айвы!..
Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик – и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил.
– Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву!
– Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! «Почему рано? – передразнил я его. – Почему летом?..»
– Ай, Максим!.. Ай, Максим… – качая головой, затянул старик. – Какой ты стал… А я думал, студент будет совсем культурный человек…
«А ведь эта глубокая яма, – подумал я, – может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа».
Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти прошло.
Я бросил лопату и побежал в дом.
– Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. – услыхал я дядин голос. – Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?..
Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня.
– А-а, это ты, Максим… Я даже не слыхал, как ты вошел.
– Я босиком, – растерянно ответил я. – Про кого это вы, кто паршивец?
Нарушив тягостное молчание, дядя спросил:
– Откуда он здесь, этот несчастный?..
– Это фотограф, который всю ночь звонил мне… У него сотрясение мозга…
– Какое там сотрясение!.. – в отчаянии качая головой, простонал дядя. – Вот этим страшным предметом… ты его по голове?
– Молоток отскочил от алмаза… – сказал я. – Надо вызвать врача. И позвонить в милицию…
Я снял трубку.
– Обожди, обожди, дружок… – Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. – Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет.
Дядя склонился над телом, потрогал его.
Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой.
– Он совсем не холоден, – сказал я. – Только бы побыстрей приехал врач.
Я пойду… Надо сказать хотя бы старику Рахмету.
– Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще… А мне нужно в Хорезм!
– Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. – лепетал я.
– Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть.
– При чем здесь развалины, когда такое несчастье!..
– Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! – раздраженно потребовал он.
– Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать!
– Ты копал яму? – насторожился он. – Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья… Да, кстати… Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду.
Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве.
«Как же так, – лихорадочно соображал я, – что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызывал?.. Но ведь кому-то он звонил?»
Я едва соображал.
И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений – моих или дядиных…
Да алмаз ли это в самом деле?
Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?..
Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю.
Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры.
Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности – ни единой царапины, несмотря на все мои усилия.» Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо – что это не алмаз, а что-то так себе!.. – я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх.
За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить – оба!
– Максим, он жив! – подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. – Смотри, кто идет! Он живой! Живой!..
– Вы целы?! – не помня себя от радости, вскочил и закричал я – И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы!
– Хоть бы что! – подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. – Жив и здоров, кость от кости!
– Вот хорошо-то! – радовался я. – Но с вашими ушами что-то сделалось?!.
В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены.
– А, ерунда… – задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. – Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь?
– Да, да, конечно! – с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. – Я рад вам помочь.
– Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, – резюмировал Кобальский. – Но есть одно «но»: человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил.
– Мой племянник, – широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, – в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!..
Дядя захохотал, мы тоже засмеялись.
– Куда мы поедем? – спросил я.
– Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку.
– И это все?
– Это главное. А потом… Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол.
– Вы с ума сошли! – удивился я. – Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый «Москвич», первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но…
– Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, – самонадеянно возразил Кобальский. – Думаю, что все-таки доедем!.. – И засмеялся, глядя на дядю.
– Да и отец, – засомневался я, – за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет…
– Автомобиль останется целым и невредимым, – заверил меня Кобальский. – Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле… но не в полном смысле слова, что ли… Итак, по рукам? – решительно спросил он меня.
– «По рукам! Я не заставлю вас ждать, – твердо ответил я.
– Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье.
Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом – досыпать.
Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что «слишком многое» из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. «Не может быть, – все твердил я, – что дядя Станислав такой беспардонный человек… Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен – вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека… Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским…»
Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери.
Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, «широкая и щедрая» натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом.
«Да, – подумал я, – неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава…»
Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький «Москвич». Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае.
Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было!
Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись… и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка… Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки… Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это?
Я побежал в дом. Дядя не спал. Он поливал комнатные цветы.
– Дядя Станислав, – решительно спросил я, – что все это значит в конце концов? Что там за черепки в сарае?
– Это мои археологические трофеи. А что?..
– Такая груда трофеев?.. А чья под обломками одежда? Может быть, тоже трофеи?..
– Максим, – невозмутимо остановил меня дядя, – спроси-ка, пожалуйста, о какой хочешь одежде у своего фотографа Кобальского. Стыдно, Максим, так вот, ни за что ни про что тиранить!.. Не успел дядя приехать, а тут!..
Я выбежал из дому. Вместе с чужой одеждой положил в багажник алмаз и выкатил машину на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик… Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой.
Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул.
Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, – в трех шагах от меня! – стоял старик Рахмет, наш сосед.
– Доброе утро, Максим! – привычно улыбаясь, закивал он мне. – Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь.
– Салям, Аннадурдиев… – как в тумане бросил я ему.
– Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда.
– И я тебя, Рахмет, не видел.
– А как ты меня увидишь? – засмеялся старик. – Я рано встаю, а ты всегда поздно… Что ты, Максим, собираешься делать?
– Хочу пересадить тенелюбивое растение.
– Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?..
– Значит, Аннадурдиев, так надо! – не разгибаясь, грубо ответил я старику.
– Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? – удивился он.
– Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!!
– Но ты, Максим, порубишь корни айвы!..
Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик – и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил.
– Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву!
– Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! «Почему рано? – передразнил я его. – Почему летом?..»
– Ай, Максим!.. Ай, Максим… – качая головой, затянул старик. – Какой ты стал… А я думал, студент будет совсем культурный человек…
«А ведь эта глубокая яма, – подумал я, – может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа».
Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти прошло.
Я бросил лопату и побежал в дом.
– Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. – услыхал я дядин голос. – Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?..
Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня.
– А-а, это ты, Максим… Я даже не слыхал, как ты вошел.
– Я босиком, – растерянно ответил я. – Про кого это вы, кто паршивец?
Нарушив тягостное молчание, дядя спросил:
– Откуда он здесь, этот несчастный?..
– Это фотограф, который всю ночь звонил мне… У него сотрясение мозга…
– Какое там сотрясение!.. – в отчаянии качая головой, простонал дядя. – Вот этим страшным предметом… ты его по голове?
– Молоток отскочил от алмаза… – сказал я. – Надо вызвать врача. И позвонить в милицию…
Я снял трубку.
– Обожди, обожди, дружок… – Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. – Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет.
Дядя склонился над телом, потрогал его.
Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой.
– Он совсем не холоден, – сказал я. – Только бы побыстрей приехал врач.
Я пойду… Надо сказать хотя бы старику Рахмету.
– Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще… А мне нужно в Хорезм!
– Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. – лепетал я.
– Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть.
– При чем здесь развалины, когда такое несчастье!..
– Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! – раздраженно потребовал он.
– Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать!
– Ты копал яму? – насторожился он. – Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья… Да, кстати… Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду.
Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве.
«Как же так, – лихорадочно соображал я, – что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызывал?.. Но ведь кому-то он звонил?»
Я едва соображал.
И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений – моих или дядиных…
Да алмаз ли это в самом деле?
Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?..
Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю.
Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры.
Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности – ни единой царапины, несмотря на все мои усилия.» Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо – что это не алмаз, а что-то так себе!.. – я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх.
За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить – оба!
– Максим, он жив! – подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. – Смотри, кто идет! Он живой! Живой!..
– Вы целы?! – не помня себя от радости, вскочил и закричал я – И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы!
– Хоть бы что! – подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. – Жив и здоров, кость от кости!
– Вот хорошо-то! – радовался я. – Но с вашими ушами что-то сделалось?!.
В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены.
– А, ерунда… – задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. – Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь?
– Да, да, конечно! – с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. – Я рад вам помочь.
– Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, – резюмировал Кобальский. – Но есть одно «но»: человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил.
– Мой племянник, – широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, – в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!..
Дядя захохотал, мы тоже засмеялись.
– Куда мы поедем? – спросил я.
– Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку.
– И это все?
– Это главное. А потом… Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол.
– Вы с ума сошли! – удивился я. – Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый «Москвич», первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но…
– Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, – самонадеянно возразил Кобальский. – Думаю, что все-таки доедем!.. – И засмеялся, глядя на дядю.
– Да и отец, – засомневался я, – за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет…
– Автомобиль останется целым и невредимым, – заверил меня Кобальский. – Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле… но не в полном смысле слова, что ли… Итак, по рукам? – решительно спросил он меня.
– «По рукам! Я не заставлю вас ждать, – твердо ответил я.
– Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье.
Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом – досыпать.
Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что «слишком многое» из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. «Не может быть, – все твердил я, – что дядя Станислав такой беспардонный человек… Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен – вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека… Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским…»
Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери.
Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, «широкая и щедрая» натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом.
«Да, – подумал я, – неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава…»
Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький «Москвич». Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае.
Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было!
Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись… и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка… Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки… Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это?
Я побежал в дом. Дядя не спал. Он поливал комнатные цветы.
– Дядя Станислав, – решительно спросил я, – что все это значит в конце концов? Что там за черепки в сарае?
– Это мои археологические трофеи. А что?..
– Такая груда трофеев?.. А чья под обломками одежда? Может быть, тоже трофеи?..
– Максим, – невозмутимо остановил меня дядя, – спроси-ка, пожалуйста, о какой хочешь одежде у своего фотографа Кобальского. Стыдно, Максим, так вот, ни за что ни про что тиранить!.. Не успел дядя приехать, а тут!..
Я выбежал из дому. Вместе с чужой одеждой положил в багажник алмаз и выкатил машину на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14