– И когда ты намерена стать генеральным консулом? К пасхе?
– Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Все генеральные консулы старые и седые.
– Тогда у тебя в запасе есть еще годика два! Одно мгновение казалось, что Грета сейчас швырнет в него диванной подушкой. Но мать помешала ей.
– Пожалуйста, перестаньте. Вы забыли, что сегодня папа возвращается домой?
– Не волнуйся, мы ничего не забыли.
– У вас в школе говорят об этом?
– Конечно. Ведь об этом писали в газетах.
– Но имя там не указывалось.
– Ну и что! Не так уж трудно и догадаться. И ребятам и учителям. Правда, наш воспитатель ничего не сказал. Но был сегодня добрей, чем обычно. Да и ребята тоже. Все, кроме Вилли, Он обозвал меня Зеленым побегом. Если бы переменка не кончилась, я бы ему задал.
– Да нет, Уве. Он просто хотел сострить. Тебе и Грете придется теперь запастись терпением. Бог терпел да и нам велел, как говорит дедушка. Если кто-нибудь станет вас дразнить, не отвечайте. Сделайте вид, будто ничего не слышали, и они отстанут.
– Мне-то никто ничего не скажет, – заявила Грета. – У нас все достаточно взрослые и тактичные люди.
Уве фыркнул.
– Тактичные! Просто это означает, что они чешут языки у тебя за спиной.
На мгновение Ингрид охватило чувство безысходности. Теперь вся затея казалась ей не просто трудной, но и безнадежной. Если даже дети не могут между собой договориться, если даже они препираются друг с другом… Да и сама она уже вчера чувствовала себя то больной и подавленной, то веселой и бодрой – такое чувство, будто ни тело, ни душа не понимают, чего им хочется.
Но отступать некуда. Им всем предстояло пережить то, что суждено.
– Перестаньте! – вдруг вырвалось у нее. – Не надо говорить об этом ни со мной, ни с другими.
– Но ведь об этом пишут газеты.
– Фамилия там не указана!
– А днем об этом передавали по радио.
– Без фамилии!
– А вечером это наверняка покажут по телевизору в последних известиях.
Брат и сестра произнесли эту фразу почти одновременно. Ингрид попыталась истолковать это к лучшему.
– Конечно, покажут. Как раз для того, чтобы люди не делали изумленных лиц и не задавали ненужных вопросов. Мы должны относиться к этому как к самой естественной вещи. Делать вид, будто ничего особенного не происходит. Если кто-нибудь будет смотреть на вас с любопытством или начнет дразнить, не обращайте на них внимания. – Легко сказать.
– Почему? Вы всегда должны помнить: он сделал это ради нас. Чтобы не разлучаться с нами. Ему надо помочь.
Она умолкла. Грета выглядит смущенной. Уве делает вид, что с головой ушел в учебник.
Тишину нарушает звонок в дверь.
– Это он. Надо погасить лишний свет.
Ингрид в последний раз оглядывает стол, накрытый для кофе, гасит верхний свет и торшер возле кресла.
– Что ж, мы так и будем сидеть в кромешном мраке?
– Да, пожалуй, так не годится. Зажгите настольную лампу и бра над телевизором. Сиди, Грета. Я сама открою.
Ингрид выбегает в маленькую прихожую и распахивает входную дверь. Но на лестнице, освещенной слабой лампочкой, стоит вовсе не Густафссон.
– Дедушка? – Ингрид немного разочарована. – А я думала…
– А кто же еще? Где новости, там и сорока. Дедушке, невысокому крепкому старику, трудно дать его восемьдесят лет. Он живет неподалеку и наведывается к ним по особым событиям. Нынче и есть такое особое событие. «Вообще-то, хорошо, что он пришел, – думает Ингрид. – Чем больше нас будет, тем легче будет беседовать».
– Мы всегда тебе рады, – говорит она. Дети выглядывают из гостиной и здороваются с дедушкой.
– Здорово, дед! – говорят они и снова утыкаются в свои книги.
Дедушка садится на тахту. Интересуется, когда должен приехать Пер.
– По телефону он сказал, что приедет в пять. Доктор обещал довезти его до самого дома. Он такой любезный. Надеюсь, что большинство людей будут также внимательны к Перу. Как тебе кажется, дедушка?
– В мои годы человек уже не верит ни хорошему, ни плохому. В молодости веришь в людей, а в старости – в бога. Но в случае с Пером я уж и не знаю, в кого лучше верить. Впрочем, в тебя я верю. Что скрепил бог, столяру переклеивать не придется.
Грета захлопнула книгу.
– У тебя, дедушка, на все найдется поговорка.
– Они проверены временем. Сколько раз они помогали мне не падать духом! Дольше хранится та пища, что посолена слезами. Вспомни эти слова, когда тебе придется туго.
– У Пера большой выбор, – говорит Ингрид. – Сегодня утром звонили и предлагали ему место ночного сторожа на какой-то фабрике. Я записала номер телефона.
– По-моему, это как раз то, что нужно.
– Куратор тоже так считает, он заходил сюда днем. Но он говорит, что Пер уже дал согласие работать в мебельной мастерской.
– А это еще лучше, я всегда был за это. И его отец, и я были столярами, если б он захотел, то в любой день мог бы начать работать вместе с нами. Если не ошибаюсь, он и на косметической фабрике начинал столяром?
– Вообще-то да. Он подрядился, чтобы оборудовать у них контору, а потом они предложили ему остаться и посулили хорошее будущее.
– Ничего себе будущее, – буркнул дедушка. – Когда же он начнет работать, завтра утром?
– Нет. Он будет работать в вечернюю смену, в вечерней смене всего шесть человек, – объясняет Ингрид, напряженно прислушиваясь. Вдруг она поднимает руку:
– Пришел! Я слышу его шаги.
Она бежит к двери и распахивает ее, как раз когда Густафссон останавливается на темной площадке. Свет на площадке почему-то погас. А может, и вовсе не горел. Густафссон входит в переднюю. Тут тоже темно.
– Ну вот я и дома… какой ни на есть. Похоже, он заранее приготовил эти слова.
– А мы тебя уже ждем! – Ингрид берет его за руку и тут же спохватывается: – А где же доктор? Я думала, он зайдет с тобой?
– Нет. Он привез меня и сразу уехал. Куда-то спешил.
– Сейчас будет готов кофе.
– Прекрасно. Но, прежде всего, я отключу телефон. Доктор напоследок посоветовал. Он свой телефон тоже отключит. И еще он сказал, что нам с ним не следует принимать никаких посетителей.
Дети обняли его, дедушка пожал ему руку, его здесь действительно ждали. Никто им тут не помешает. Этот вечер семья проведет в своем узком кругу.
В гостиной царит полумрак, на столе кофе, бутерброды и торт. Густафссон ест, он блаженствует: его окружают люди, по которым он тосковал, а завтра его ждет настоящая работа.
– Я буду теперь зарабатывать гораздо больше, чем раньше, – весело говорит он. Но тут же спохватывается. – Если только у меня пойдет работа…
– И из заморенного жеребенка может вырасти отличный конь, – замечает дедушка.
– Главное – здоровье, – говорит Ингрид,
– В нашей семье на здоровье еще никто не жаловался, – говорит дедушка. – Здоровье нам посылает господь, хотя деньги за него получает врач.
– У дедушки на каждый случай найдется поговорка, – смеется Уве.
Они наслаждались этим вечером и присутствием друг друга, все пережитое исчезло, казалось, они никогда и не расставались. Время иногда делает такие скачки, глядишь, и оно уже скользит в своем пятом или шестом измерении. Встречаешь старого друга, которого не видал лет двадцать, сидишь, разговариваешь с ним, и вдруг расстояние между прошлым и настоящим начинает сжиматься, сжиматься, и вот уже кажется, будто вы только вчера расстались. Но случается и наоборот: солнечным осенним днем ты стоишь на берегу, любуешься гладким зеркалом воды, в которой отражается заросший камышом берег, и сам себе не веришь – неужели здесь два дня назад бушевал ураган, гнулись и ломались деревья, словно великан щелкал огромным кнутом, шипели и пенились волны, швыряя, точно рукавицы, привязанные к причалу лодки?
Этот феномен времени повторился теперь и дома у Густафссонов. Существовало только настоящее, горький промежуток с его тревогами, страхом и неумолимостью куда-то исчез, они знали только одно: они вместе, и им хорошо.
Но вот начинается разговор, который редко кто из отцов не заводит и который начинается словами:
– Ну, дети, как дела в школе? Как у тебя, Грета?
И Грета рассказывает, что они начали проходить статистику страхования жизни, расчеты и все прочее – это очень сложная вещь. Как раз сегодня они занимались расчетами взносов для различных возрастных групп при смешанном страховании жизни и капитала, если страховку придется выплачивать в шестьдесят лет. Учитель сказал, что это единственные деньги, на которые могут рассчитывать его ученики, и думал, что все будут смеяться.
– Чепуха! – фыркнул Уве, когда подошел его черед рассказывать о школьных делах. – Вот над стереометрией никому бы не пришло в голову смеяться. Можешь ты, например, рассчитать площадь поверхности усеченного конуса?
Густафссон был вынужден признаться, что не может. Он не помнил, чтобы в его время проходили такие сложные вещи.
– Ты мне начерти, может, я и соображу что к чему.
– Я уже сделал чертеж. Смотри, папа!
Он берет блокнот и подходит к отцу. Но в гостиной слишком темно, чтобы разбираться в чертежах, они даже не видят линий и потому только рады, когда Грета услужливо предлагает:
– Подождите, я сейчас включу верхний свет.
Она щелкает выключателем и в комнате становится светло.
Уве смотрит на отца. Теперь, при ярком свете, он видит его зеленую кожу, у отца все зеленое – нос, веки, лоб, мочки ушей, зелень спускается на шею и исчезает под воротничком рубашки, потом она появляется из рукавов, заливает ладони и доходит до самых кончиков пальцев.
– Папа!
Застыв на мгновение, Уве отшатывается от отца. Блокнот падает на пол, и воцаряется мертвая тишина.
Обычно минутой молчания чтут память покойников, Густафссон не покойник. Но минутой молчания он был удостоен.
9
Известны люди, которым пришлось пережить нечто подобное тому, что пережил сейчас Густафссон. Например, одна фрейлина, самая красивая и самая веселая, та, кому отдали свое сердце самые блестящие кавалеры. Эта фрейлина заболела оспой. К счастью, она не умерла, но ее кожа покрылась рубцами и потеряла блеск, брови вылезли, волосы потускнели, с пунцовых губ исчезла улыбка, и бедная девушка больше никогда не показывалась никому на глаза. Или молодой рыцарь, который вернулся с войны, принесшей славу его фельдмаршалу, оставив на поле брани половину носа. А когда несчастный рыцарь появился в замке, он потерял в придачу ко всему еще и невесту. Или человек, который попал в автомобильную катастрофу, и в результате его лицо оказалось изуродованным. Лицо-то ему зашили, однако он потерял способность улыбаться, он не мог даже сморщить нос.
«На эту застывшую маску невозможно смотреть», – объясняла адвокату преданная супруга, возбудив дело о разводе.
Многие колдовали над своей кожей с помощью всевозможных средств. Что касается женщин, они начали с маленьких черных мушек и кончили поголовным гримом. Они красят волосы и ногти, даже на ногах, они капают в глаза белладонну и делают пластические операции груди, чтобы не отстать от моды.
А сколько мужчин покрывают себя татуировкой! Иногда татуировка делается на таких интимных частях тела, что бывает видна, лишь когда они раздеваются донага.
Среди людей, покрытых татуировкой, зашпаклеванных и раскрашенных вплоть до ногтей на ногах, всегда будет выделяться тот, кто этого не делает.
Но Густафссон один стал зеленым благодаря препарату, изобретенному доктором Верелиусом. Он отличался от нормы. И это было ужасно. Непереносимо. Никто не сказал ему ни слова, но ведь такие вещи человек чувствует и без слов.
И Густафссон почувствовал. Это обрушилось на него, как ураган. Совсем недавно с непередаваемым облегчением он захлопнул за собой двери тюрьмы и вернулся домой. Здесь все было таким привычным, любимым, естественным, казалось, теперь-то уж все пойдет как по маслу.
И вдруг этот шок. Он увидел, как все оцепенели, как отшатнулись от него дети, как на мгновение Ингрид закрыла глаза и уронила на колени руки, как дедушка, грохнул чашку на блюдце.
Он сидит с открытым ртом. В нем закипает горечь разочарования, ведь он слепо верил, что люди встанут на его сторону, но оказывается его испугались даже близкие.
Те, ради кого он решился на это!
Эта мысль сверлит его мозг, и он чувствует, как разочарование уступает место неукротимому гневу.
«Как все несправедливо, – думает он, – дьявольски несправедливо». Подавив рыдание, он выпрямляется, поднимает лицо к свету и кричит:
– Пожалуйста! Глядите! Глазейте, сколько влезет… Любуйтесь бесплатным зрелищем!
Он вскакивает и смотрит на них. Сын стоит, потупив глаза, дочь закрыла лицо руками, дедушка мигает за запотевшими стеклами очков, Ингрид сидит, не поднимая головы.
– Глядите же! – кричит он. – Все глядите, все… завтра меня увидит весь город. Я пойду и покажусь всем, буду стоять на каждом углу, на каждой улице, на площадях… пусть на меня смотрят все люди.
Ингрид кладет руку ему на плечо.
– Пер, милый, – говорит она, – никто не хотел тебя обидеть. Мы все желаем тебе только добра.
– Знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21