– Может быть, какая-то часть меня охотно бы посмотрела на это, Торни. Та моя часть, что жаждет мести. Я должна верить в этот автоматизированный театр. И я верю в него. Но я не хочу, чтобы ты провалился. Ты не знаешь, что для меня значит видеть тебя там, среди этих… этих… – Она подняла голову. – Это как злая насмешка, Торни. Твое место не там. Но пока ты на сцене, тебе нельзя сдаваться. Постарайся, ладно?
– Да, конечно.
– Это опасно. Я имею в виду, если зрители заметят, что ты не кукла… – Она отвернулась.
– И что тогда?
– Тогда они начнут хохотать, и своим смехом сгонят тебя со сцены.
Такая мысль не приходила ему в голову, но она подтверждала все его недобрые предчувствия.
– Больше я ничего не скажу, Торни. Это все, о чем я беспокоилась. Мне безразлично, хорошо ты сыграешь роль или плохо, лишь бы люди не заметили, кто ты и что ты. Я не хочу, чтобы тебя подняли на смех. Ты и так уже достаточно натерпелся.
Он покачал головой. Этого не могло быть.
– Другие актеры тоже играют с роботами, – запротестовал он. – На небольших сценах, но все-таки…
– Ты хоть раз видел подобную постановку?
– Нет.
– А я видела. Публика заранее знает, какие роли играют люди, поэтому им это не кажется ни странным, ни смешным. Послушай меня, Торни, играй хорошо, но не пытайся сыграть лучше, чем это делает кукла.
Он ощутил прежнюю горечь. И это все, о чем она беспокоится? Она надеется, что он станет подражать куклам, машинам, и не более того?
Она увидела, что он огорчился, и снова взяла его за руку.
– Торни, не сердись на меня за то, что я говорю это тебе. Я хотела бы, чтобы ты понял что здесь нужно, а что нет. Я надеюсь, что ты разберешься. Где-то внутри ты боишься, что они примут тебя не за того, кто ты есть на самом деле, а это делает твою игру не такой, как у кукол. Ты бы лучше боялся того, что тебя могут узнать, Торни.
Он смотрел в ее глаза и помалу осознавал, что она еще оставалась той самой женщиной, которую он знал и любил. Она хотела уберечь его от провала, но почему?
– Мела…
– Да?
– Боюсь, у меня ничего не получится. Почти гневно она тряхнула головой.
– Торни, ты живешь в прошлом, а я нет. Может быть, то, что происходит сейчас, мне тоже не очень нравится, но я живу здесь, в этом времени. Я не смогу вернуть прошлое, даже если захочу. Впрочем, и десять лет назад мы жили не в своем времени. Мы жили в магически-мифическом чудесном будущем. Мы жили радужными мечтами, но будущее оказалось другим. Я не хочу жить в воздушном замке. Я хочу душевного спокойствия, пусть даже за него приходится платить.
– Как глупо, что мы встретились именно сегодня, – тихо сказал он.
– Ах, Торни, я имела в виду не то, что ты подумал. Я не стала бы так говорить, если бы эти мечты и планы ничего для меня не значили.
– Я хотел бы, чтобы ты была со мной там, – сказал он с усилием. – Без кукол и без «маэстро». Я знаю, как бы тогда было.
– Прекрати, Торни! Пожалуйста! – Она повернулась, чтобы уйти. – Мы увидимся после спектакля. Но я не хочу, чтобы ты так говорил.
– По-другому я не умею.
– Хорошо. Пока, Торни. Удачи тебе.
Первый акт полностью провалился. Фириа, Ферн и Рик совещались, сидя в плотном сигаретном дыму. Торнье слышал возбужденные голоса, но не мог понять ни слова. Жадэ позвала рабочего сцены, поговорила с ним и куда-то отправила. Рабочий вскоре вернулся, нашел среди спорящих Мелу и что-то ей сказал, показывая на совещавшихся. Торнье видел, как она ушла, и прошел за кулису. Стараясь ни о чем не думать, он взял сценарий и пробежал глазами первые попавшиеся строчки. Кто-то дернул его за рукав.
– Жадэ… – Он расстроенно посмотрел на нее, пытаясь найти слова и объясниться, но так и не нашел. Она это заметила и махнула рукой.
– Мы подробно разобрали первый акт, – сказала она. – Рик, вы лучше сможете это объяснить.
– Это была не твоя вина, Торни. – Рик Томас невесело улыбнулся. – Или ты этого не заметил.
– Что ты хочешь сказать? – недоверчиво спросил Торнье.
– Возьмем, к примеру, пятую сцену, – вмешалась Жадэ.
– Допустим, в актерском составе были бы одни люди. Как бы ты отреагировал в перерыве?
Торнье закрыл глаза и мысленно прокрутил сцену.
– Вероятно, я бы рассердился, – медленно ответил он.
– Я упрекнул бы Коврина за то, что он едва давал мне говорить. И Аксинию, за то, что смазала эффект моего ухода со сцены. – Грустно улыбаясь, он добавил: – В качестве собственного оправдания. Но кукол я ни в чем не могу упрекнуть. Украсть у актера сцену может только актер, но не куклы.
– Ошибаешься, дорогой, – возразил техник. – Еще как могут. И твое наблюдение совершенно верно.
– Что?!
– Да. Ты испортил первые две сцены, и публика на это отреагировала. «Маэстро» же реагирует на реакцию публики, изменяя свою установку другим актерам, то есть куклам. Он видит всю сцену как единое целое, включая и тебя. Для него ты – та же марионетка, без личных характеристик, обусловленных пленкой, вроде куклы Пелтье, которую мы использовали на репетиции. Он посылает тебе сигналы, обусловленные только сценарием, без личностной интерпретации. Если бы не было публики, все это не имело бы никакого значения. Но поскольку он воспринимает и реакцию публики, то начинает выравнивать игру, исправлять. А так как на тебя он не может воздействовать, то делает это с куклами.
– Этого я не понимаю, – сказал Торнье.
– Короче, Торни, первые две сцены были плохими. Публике ты не понравился. «Маэстро» попытался это исправить и переключился на других персонажей, чтобы с помощью других актеров улучшить эффект от твоей игры.
– Моей? Разве это возможно?
– Все очень просто, Торни, – сказала Жадэ. – Когда Марка говорит: «Я его ненавижу. Он зверь», она может это выразить так, словно чувствует это на самом деле. Но она может сказать и так, что ненависть покажется зрителю лишь мимолетной вспышкой гнева. Это влияет на то, каким публика воспринимает тебя. Другие актеры влияют на восприятие твоей роли. Вспомни, как это было в старом театре. Здесь то же самое.
Он беспомощно посмотрел на них. – Можно что-нибудь изменить? Разве нельзя перенастроить «маэстро»?
– Нельзя, иначе отключится вся система. Эффект нарастает, как снежный ком. Чем сильнее влияние компьютера, тем труднее тебе. Чем труднее тебе, тем хуже спектакль в глазах зрителей. Чем они недовольней, тем больше вмешивается в игру «маэстро».
Торнье нервно взглянул на часы – две минуты до начала второго акта.
– Что же мне делать?
– Держаться, – ответила Жадэ. – Программист Смитфилда уже выехал.
– Мы попробуем отключить датчики, замеряющие реакцию в зале, – добавил Рик. – Правда, я не знаю, как это скажется на работе «маэстро».
Световой сигнал известил о начале второго акта.
– Удачи, Торни.
– Ее-то мне и не хватает.
Эта штука в операторской понаблюдала за ним, обработала полученную информацию и нашла, что он оставляет желать лучшего. «Возможно, – подумал он, – она меня даже ненавидит». Машина исследовала, контролировала и подавляла его.
Лица кукол, их руки, их голоса были частью этой машины. Это настраивало всех их против него, потому что он не подчинялся командам. Торнье подумал об извечном конфликте между режиссером и актером. Здесь был все тот же конфликт, только усугубленный органической неспособностью этого режиссера понять разницу между человеком и куклой. Для него было бы лучше, если бы он не имел собственного представления о том, как играть свою роль, если бы он был абсолютно пассивным. Но он был Андреевым, таким Андреевым, как он его понимал. Андреев стал его вторым я. Торнье не просто играл роль, но отождествлял себя с ней, иначе он просто не мог.
Словно изваяние, он стоял за своим письменным столом и холодно выслушивал, как оправдываются арестованные революционеры.
– Клянусь, генерал, я не имею с ними ничего общего, – закричал один из них. – Ничего!
– Вы его хорошо допросили? – недовольно спросил Андреев подпоручика, который привел к нему задержанного. – Он еще не подписал признания?
– Это излишне, господин генерал! Его сообщник во всем признался, – ответил подпоручик. Но произнес он это с неправильной интонацией. Его слова прозвучали так, словно он подозревал за задержанным что-то чудовищное, словно он еще надеялся выжать из него признание, возможно, даже под пыткой, в то время как налицо был достаточный повод для ареста. Слова были верные, но их значение было искажено интонацией. По сценарию это было простое утверждение: «Этого не требуется, господин генерал. Его сообщник во всем признался».
Торнье покраснел от злости. Его следующей фразой было: «Позаботьтесь о том, чтобы признался и этот». Но он не хотел ее произносить. Это только оправдывало бы ошибочную интонацию подпоручика, и без того вызывающую удивление. Он лихорадочно соображал. Подпоручик был второстепенным персонажем и снова появлялся только в третьем акте. Если он чуть-чуть подкорректирует его поведение, это не повредит.
Сузив глаза, он пристально посмотрел на куклу и холодно спросил:
– А что вы сделали с его сообщником?
«Маэстро» не мог сам составлять фразы и отклонения от текста определял как функциональные нарушения, которые необходимо компенсировать. «Маэстро» вернулся на строчку назад и заставил лейтенанта повторить реплику, слегка изменив ее.
– Я ведь уже доложил – он признался.
– Так! – разозлился Андреев. – Вы его убили, да? Он не вынес вашего допроса, не так ли?
– Он признался, – беспомощно повторил подпоручик.
– Торни, – тревожно зашелестел в ушном динамике голос Рика. – Что ты несешь?
– Вы арестованы, Николаев! – пролаял Андреев. – Доложите майору и доставьте арестованного в его камеру. – Он сделал паузу. «Маэстро» не мог продолжать, пока не было реплики из текста, но сейчас ее уже можно было произнести.
– И чтоб этот признался тоже.
– Есть, господин генерал. – Поручик щелкнул каблуками и вышел. Но прежде Торнье позволил себе маленькое удовольствие, крикнув ему вслед и тем самым смазав его уход:
– Позаботьтесь о том, чтобы этот после допроса остался в живых!
Повинуясь команде «маэстро», тот вышел вместе с заключенным, не повернув головы. Торнье был доволен собой. У выхода на сцену он увидел Жадэ. Она подавала ему ободряющие знаки, но он не мог импровизировать без конца.
Больше всего он боялся выхода Марки. Ее роль «маэстро» выводил на первый план и оправдывал ее в ущерб Андрееву. Роль Марки была слишком важной, чтобы обращаться с ней как захочется.
Занавес упал. Сцена повернулась. Сейчас предстоял эпизод в жилой комнате, обставленной в мещанском вкусе. Торнье занял свое место, и занавес снова поднялся.
– Больше никаких арестов! – пролаял он в телефон. – После наступления комендантского часа применять оружие!
Он повесил трубку.
Когда он повернулся, она стояла на пороге. Она подслушивала, но, ничуть не смутившись, пожала плечами и прошла вперед, в то время, как он недоверчиво наблюдал за ней. Она вернулась к нему, но уже как шпионка Петра, вождя рабочих. Но он подозревал ее лишь в неверности, а не в предательстве. Это была критическая сцена, «маэстро» мог представить Марку либо коварной продажной девкой, либо народной героиней, обращенной в революционную веру, что автоматически делало из Андреева грубого сатрапа.
– Ты не хочешь даже поздороваться со мной? – спросила она, походив по комнате.
Он только улыбнулся в ответ. С высокомерным и вызывающем видом она встала перед зеркалом и начала приводить в порядок растрепанные волосы. Она говорила нервно и отрывисто, чувствуя возможность разоблачения и пытаясь спрятаться за общими фразами. Выглядела она уставшей и измученной, даже больше, чем некогда настоящая Мела Стоун. «Маэстро» мастерски управлял ее мимикой.
– Что тебе надо?! – неожиданно взорвался он.
Все еще стоя перед зеркалом, она замерла, прервав свое занятие, целью которого было, скорее, унять нервную дрожь, чем исправить прическу.
– Я все еще живу здесь, или нет?
– Ты сбежала!
– Только потому, что ты меня вынудил.
– Ты ясно дала понять, что не хочешь здесь больше оставаться.
– Неправда!
– Это ты лжешь!
Так они говорили еще некоторое время, затем он начал вытряхивать содержимое ящиков стола в чемодан.
– Я живу здесь и я здесь останусь! – закричала она.
– Делай все, что хочешь.
– А что собираешься делать ты?
– Я ухожу.
Спор продолжался. «Маэстро» не делал ни малейших попыток изменить сцену. Неужели у них все же получалось? Может быть, экспромт в сцене с подпоручиком повлиял на машину?
Что-то изменилось. Это была удачная сцена, пока что самая лучшая.
В гневе она продолжала что-то выкрикивать. Тем временем он закрыл чемодан и пошел к двери. Она замолчала на середине фразы, выкрикнула его имя и, зарыдав, упала на диван. Он остановился, повернулся вполоборота. Постепенно его холодная неприязнь проходила. Он поставил чемодан и подошел к ней.
Ее рыдания стали затихать. Она боязливо взглянула на него, увидела, что он не в состоянии оставить ее, и робко улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9