Тут для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, закрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком…, смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! – улыбнулся больной. – Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза…, глазищи-то, что твое озеро – пучина без дня… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, – рассказывал больной, – потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого:
«Павел, Павел». Хочу проснуться и не могу, – продолжал Павел. – На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! – и опять слышу: «Рассчитаю, лентяи!»
Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и…, исчезла…, а…, голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
– Это не иначе, как опять «его» дело! – сказал Петро как бы в пространство.
– Кого «его», о ком ты говоришь? – обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.
– Известно, об этом дьяволе, об американце.
– Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
– Ага, небось сами тоже думаете…, а ранки-то у Павла на шее есть? – спросил он меня.
– Есть.
– Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, – начал Петро, – так и у меня сердце екнуло: «не быть добру», что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить…, и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти…, доктора… Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум – оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… – Петро замолчал.
– Ну и что же ты нашел?
– Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, – горестно говорил Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! – закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без «него» не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, – продолжал Петро, – что «он» не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место.
Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, – это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, – ораторствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а «он»…, все озорничает… – печально окончил старик.
– Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли тут закорюки?
Как, по-вашему, доктор? – и Петро пытливо посмотрел на меня.
– Не знаю! – пожал я плечами.
Вот что я надумал, – продолжал Петро. – На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы «он» не догадался да не улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: положил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтобы не обратить на него внимания графа.
– А слышите, как воет и стонет, – обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и где.
Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим в постели и он мог только прошептать: графиня, гра…
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из комнаты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вечеру…
* * *
– Господа, – прервал доктор, – как ни интересны все эти чудеса в решете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, – и доктор решительно встал с места.
– Делать нечего, подождем до завтра, – сказал один из гостей.
Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его «сказки» не сбегут, – шутил доктор.
– А разве вы думаете, что все это сказки? – спросил удивленно Жорж К.
– Какое вы еще дитя, Жорж, если могли в этом сомневаться, – заметил один старик.
Глава 19
День прошел очень оживленно. Катались верхами, много гуляли по лесу, молодежь занималась гимнастикой и борьбой. Никто ни разу и не вспомнил о вчерашнем чтении.
Вечером усталые, голодные, но в хорошем расположении духа все были в сборе.
Сытно поужинав, приступили к Карлу Ивановичу дочитать «сказки».
Тот, против обыкновения, очень неохотно взял свой портфель и долго в нем разбирался.
– Ну-с, какой ерундой вы нас сегодня угостите? – спросил доктор.
– Быть может, можно сегодня и не читать? – точно обрадовался Карл Иванович, закрывая портфель.
– О, нет, нет, мы хотим знать конец, – запротестовала молодежь.
– Вы кончили на том, Карл Иванович, что все слуги из замка убежали от страха, – напомнил Жорж К.
Карл Иванович вздохнул и начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПИСЬМА К АЛЬФУ
К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выследит «проклятого дьявола»…
Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего поста.
Он взял у меня только кусочек хлеба.
* * *
И день прошел хорошо.
Минули еще сутки.
Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не спит.
Долго ли он выдержит?
Еще сутки.
Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.
Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного порошка в вино и заставить его выпить.
Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два часа.
Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно мертвец, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на стул, он залился слезами.
Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.
Наконец я уловил:
– Графинюшка…, ужас…, наша графинюшка ходит…, мертвец…
– Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что виноват не американец, а графиня, – сказал я, стараясь казаться спокойным.
– Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир… – и он снова зарыдал.
Когда припадок прошел, Петро сообщил мне следующее:
И в эту ночь, как и ранее, он сидел на скамейке против входа в склеп и не спускал глаз с двери. Ключ от нее лежал у него в кармане.
Ночь лунная, и все видно отчетливо.
– Смотрю, – говорил он, – перед дверью стоит графиня. Белое, нарядное платье, локоны по плечам и на голове цветы и бриллианты. Ну, точь-в-точь, как она наряжалась, когда ехала на бал.
На минуту я забыл, что она умерла, и бросился к ней:
– Графинюшка, милая! – Она ласково посмотрела, да и говорит:
– Петро, за что ты меня преследуешь? Тут я вспомнил, что она мертвая, отскочил, а она за мной.
– Оставь меня в покое, и я тебя не трону, – и голосок у ней такой нежный.
– Бог с вами, – говорю, – графиня, ведь вы же умерли…, и похоронены.
* * *
– Умерла…, и все-таки живу. Не мешай же мне. – И сама отстраняет это меня с дороги рукой.
Я хотел перекрестить ее, а она как бросится да схватит меня за плечи.
Сильная такая, глаза злые и лицо совсем, как чужое. Хочу вырваться и не могу, вот-вот повалит… Так мы все пятились, пятились и дошли до грядки с чесноком.
Я запнулся и упал к подножию креста. Она тоже повалилась.
Ну, думаю, загрызет!…
Да Бог помиловал.
Почуяла чеснок, соскочила, застонала тяжко, тяжко и исчезла.
Долго я лежал: боялся пошевелиться. Ну, а потом и к вам, доктор.
– Что нам делать? Ведь графинюшку-то я не могу колом, рука не выдержит… – прошептал верный слуга и опять заплакал.
До утра мы сидели с Петро обдумывая, как поступить. Надо обезопасить замок и деревню от вампира, а в то же время, ради Карло и старого графа, пощадить имя графини в народе.
Мы еще ничего не решили, как пришли мне сказать, что умер сынишка кучера, мальчик лет десяти.
А затем потянулись, один за другим, слуги, прося расчета. Причина была одна:
– У нас в замке не чисто.
Пришлось всех отпустить. Осталось два-три человека, которым абсолютно некуда и не к кому было идти.
Надо было волей-неволей посвятить в дело и твоего отца.
С большими предосторожностями и понемногу я сообщил ему все.
К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. И только спросил, кто, кроме меня и Петро, знает про «то». И когда узнал, что никто, остался очень доволен.
Видимо, он уже знал страшную тайну покойницы. Не оттого ли он и сидел целые дни в склепе?
Немедленно граф распорядился продать лошадей, коров и прочую живность, одним словом все, что требовало ухода, заперев почти все комнаты замка, и отпустил слуг с наградою.
Затем по его приказу поденщики из города живо приготовили новый склеп в скале, на два гроба.
* * *
Не решаясь пригласить священника, на восходе солнца, когда по чистому воздуху так хорошо доносится колокольный звон из деревни, перенесли мы сами гроб с графиней из старого склепа в новое помещение и с разными предосторожностями заделали его в стену.
После того отец твой взял с меня и Петро страшную клятву молчать обо всем случившемся.
Он щедро обеспечил нас.
Петро, как милости, выпросил позволения остаться с ним в замке, где и прожил пятнадцать лет.
Как твой отец намерен был поступить с тобой и замком – он нас не посвятил.
Смерть унесла его неожиданно для него самого.
Мы похоронили его в новом склепе, в том месте, которое он себе приготовил.
Петро по обещанию пошел пешком в Рим, а я вернулся домой.
Теперь, Карло, уходи. Я нарушил ради тебя клятву, оставь меня, дай отдохнуть, – и старик скорбно, тяжело поник головою. Я вышел.
Где и как я провел эту ночь, не могу вспомнить…, ходил и ходил… И вот на заре пишу тебе, Альф. Это последнее средство хоть немного разобраться в своих ощущениях и попробовать успокоиться и обсудить. Что это?
Не сошел ли я с ума? А все слышанное, да и сам старик доктор в придачу – не что иное, как один бред больного мозга.
Или доктор существует и он сошел с ума б, м, от старости?., или же, или это все страшная правда?
Какая правда?…
Правда… я сын вампира!
Нет, я сумасшедший…
Впрочем, что лучше? – Реши сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, закрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком…, смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! – улыбнулся больной. – Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза…, глазищи-то, что твое озеро – пучина без дня… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, – рассказывал больной, – потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого:
«Павел, Павел». Хочу проснуться и не могу, – продолжал Павел. – На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! – и опять слышу: «Рассчитаю, лентяи!»
Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и…, исчезла…, а…, голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
– Это не иначе, как опять «его» дело! – сказал Петро как бы в пространство.
– Кого «его», о ком ты говоришь? – обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.
– Известно, об этом дьяволе, об американце.
– Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
– Ага, небось сами тоже думаете…, а ранки-то у Павла на шее есть? – спросил он меня.
– Есть.
– Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, – начал Петро, – так и у меня сердце екнуло: «не быть добру», что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить…, и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти…, доктора… Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум – оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… – Петро замолчал.
– Ну и что же ты нашел?
– Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, – горестно говорил Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! – закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без «него» не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, – продолжал Петро, – что «он» не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место.
Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, – это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, – ораторствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а «он»…, все озорничает… – печально окончил старик.
– Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли тут закорюки?
Как, по-вашему, доктор? – и Петро пытливо посмотрел на меня.
– Не знаю! – пожал я плечами.
Вот что я надумал, – продолжал Петро. – На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы «он» не догадался да не улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: положил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтобы не обратить на него внимания графа.
– А слышите, как воет и стонет, – обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и где.
Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим в постели и он мог только прошептать: графиня, гра…
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из комнаты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вечеру…
* * *
– Господа, – прервал доктор, – как ни интересны все эти чудеса в решете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, – и доктор решительно встал с места.
– Делать нечего, подождем до завтра, – сказал один из гостей.
Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его «сказки» не сбегут, – шутил доктор.
– А разве вы думаете, что все это сказки? – спросил удивленно Жорж К.
– Какое вы еще дитя, Жорж, если могли в этом сомневаться, – заметил один старик.
Глава 19
День прошел очень оживленно. Катались верхами, много гуляли по лесу, молодежь занималась гимнастикой и борьбой. Никто ни разу и не вспомнил о вчерашнем чтении.
Вечером усталые, голодные, но в хорошем расположении духа все были в сборе.
Сытно поужинав, приступили к Карлу Ивановичу дочитать «сказки».
Тот, против обыкновения, очень неохотно взял свой портфель и долго в нем разбирался.
– Ну-с, какой ерундой вы нас сегодня угостите? – спросил доктор.
– Быть может, можно сегодня и не читать? – точно обрадовался Карл Иванович, закрывая портфель.
– О, нет, нет, мы хотим знать конец, – запротестовала молодежь.
– Вы кончили на том, Карл Иванович, что все слуги из замка убежали от страха, – напомнил Жорж К.
Карл Иванович вздохнул и начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПИСЬМА К АЛЬФУ
К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выследит «проклятого дьявола»…
Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего поста.
Он взял у меня только кусочек хлеба.
* * *
И день прошел хорошо.
Минули еще сутки.
Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не спит.
Долго ли он выдержит?
Еще сутки.
Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.
Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного порошка в вино и заставить его выпить.
Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два часа.
Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно мертвец, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на стул, он залился слезами.
Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.
Наконец я уловил:
– Графинюшка…, ужас…, наша графинюшка ходит…, мертвец…
– Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что виноват не американец, а графиня, – сказал я, стараясь казаться спокойным.
– Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир… – и он снова зарыдал.
Когда припадок прошел, Петро сообщил мне следующее:
И в эту ночь, как и ранее, он сидел на скамейке против входа в склеп и не спускал глаз с двери. Ключ от нее лежал у него в кармане.
Ночь лунная, и все видно отчетливо.
– Смотрю, – говорил он, – перед дверью стоит графиня. Белое, нарядное платье, локоны по плечам и на голове цветы и бриллианты. Ну, точь-в-точь, как она наряжалась, когда ехала на бал.
На минуту я забыл, что она умерла, и бросился к ней:
– Графинюшка, милая! – Она ласково посмотрела, да и говорит:
– Петро, за что ты меня преследуешь? Тут я вспомнил, что она мертвая, отскочил, а она за мной.
– Оставь меня в покое, и я тебя не трону, – и голосок у ней такой нежный.
– Бог с вами, – говорю, – графиня, ведь вы же умерли…, и похоронены.
* * *
– Умерла…, и все-таки живу. Не мешай же мне. – И сама отстраняет это меня с дороги рукой.
Я хотел перекрестить ее, а она как бросится да схватит меня за плечи.
Сильная такая, глаза злые и лицо совсем, как чужое. Хочу вырваться и не могу, вот-вот повалит… Так мы все пятились, пятились и дошли до грядки с чесноком.
Я запнулся и упал к подножию креста. Она тоже повалилась.
Ну, думаю, загрызет!…
Да Бог помиловал.
Почуяла чеснок, соскочила, застонала тяжко, тяжко и исчезла.
Долго я лежал: боялся пошевелиться. Ну, а потом и к вам, доктор.
– Что нам делать? Ведь графинюшку-то я не могу колом, рука не выдержит… – прошептал верный слуга и опять заплакал.
До утра мы сидели с Петро обдумывая, как поступить. Надо обезопасить замок и деревню от вампира, а в то же время, ради Карло и старого графа, пощадить имя графини в народе.
Мы еще ничего не решили, как пришли мне сказать, что умер сынишка кучера, мальчик лет десяти.
А затем потянулись, один за другим, слуги, прося расчета. Причина была одна:
– У нас в замке не чисто.
Пришлось всех отпустить. Осталось два-три человека, которым абсолютно некуда и не к кому было идти.
Надо было волей-неволей посвятить в дело и твоего отца.
С большими предосторожностями и понемногу я сообщил ему все.
К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. И только спросил, кто, кроме меня и Петро, знает про «то». И когда узнал, что никто, остался очень доволен.
Видимо, он уже знал страшную тайну покойницы. Не оттого ли он и сидел целые дни в склепе?
Немедленно граф распорядился продать лошадей, коров и прочую живность, одним словом все, что требовало ухода, заперев почти все комнаты замка, и отпустил слуг с наградою.
Затем по его приказу поденщики из города живо приготовили новый склеп в скале, на два гроба.
* * *
Не решаясь пригласить священника, на восходе солнца, когда по чистому воздуху так хорошо доносится колокольный звон из деревни, перенесли мы сами гроб с графиней из старого склепа в новое помещение и с разными предосторожностями заделали его в стену.
После того отец твой взял с меня и Петро страшную клятву молчать обо всем случившемся.
Он щедро обеспечил нас.
Петро, как милости, выпросил позволения остаться с ним в замке, где и прожил пятнадцать лет.
Как твой отец намерен был поступить с тобой и замком – он нас не посвятил.
Смерть унесла его неожиданно для него самого.
Мы похоронили его в новом склепе, в том месте, которое он себе приготовил.
Петро по обещанию пошел пешком в Рим, а я вернулся домой.
Теперь, Карло, уходи. Я нарушил ради тебя клятву, оставь меня, дай отдохнуть, – и старик скорбно, тяжело поник головою. Я вышел.
Где и как я провел эту ночь, не могу вспомнить…, ходил и ходил… И вот на заре пишу тебе, Альф. Это последнее средство хоть немного разобраться в своих ощущениях и попробовать успокоиться и обсудить. Что это?
Не сошел ли я с ума? А все слышанное, да и сам старик доктор в придачу – не что иное, как один бред больного мозга.
Или доктор существует и он сошел с ума б, м, от старости?., или же, или это все страшная правда?
Какая правда?…
Правда… я сын вампира!
Нет, я сумасшедший…
Впрочем, что лучше? – Реши сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22