Мальчишки просто обгрызали их под корень, а Таня никак не могла решиться на столь неэстетичную и негигиеничную процедуру. Она была почти уже готова к ней, почти… но еще не успела.
Таня всегда гордилась своими ногтями, крепкими, красивыми… Она метила эсэсовцу в глаза, но ярость, затуманила ей взор черными и красными кругами, поэтому Таня не видела, куда точно вонзились ее ногти, поняла только, что – попала, что достала до мясистых щек, до рыхлой, нездоровой кожи.
Только бы добраться до глаз!
Таня не чувствовала боли, когда ее лупили кулаками, потом прикладом, потом ногами, перед глазами ее была тьма, в ее душе была только ярость и невероятное превышающее все другие чувства и желания – желание убивать.
Потом тьма… тьма… тьма…
И редкие вспышки молний, где-то далеко-далеко…
Восхитительный полет над горами, над лесом, над облаками, над небом.
Потом боль… боль… боль…
И пустота.
Димке показалось, что все произошло так быстро, что, наверное, одной вспышки молнии хватило бы, чтобы осветить всю сцену от начала и до конца.
С безумным и каким-то нечеловеческим криком Таня кинулась на эсэсовца, вцепившись ногтями ему в лицо.
Эсэсовец заревел, отпустил оглушительно визжавшую Мари-Луиз, нелепо взмахнул руками, потом стал колотить ими по повисшей на нем девочке, тщетно пытаясь оторвать от себя.
Таня была сильнее. Таня – была уже не Таня, это был демон или зверь, но совсем-совсем не Таня…
Оставшийся у дверей эсэсовец несколько мгновений только хлопал глазами, потом бросился на выручку орущему приятелю, тоже сперва пытался оторвать от него девочку, потом начал бить ее в лицо прикладом.
В дверь сунулся часовой и так застыл, не зная, то ли бежать за помощью, то ли кидаться на выручку, то ли просто оставаться на посту.
Недолги были его терзания.
Маленькая серая молния метнулась к нему, белое до синевы, оскаленное личико, вытаращенные глаза – черные-черные, и…
Немец согнулся пополам от невыносимой, гасящей сознание боли в паху.
Наверное, сработал инстинкт, данная самому себе давным-давно установка бежать как только обстоятельства сложатся нужным образом.
Обстоятельства сложились.
Благодаря неожиданному помрачению рассудка у Тани, вдруг ринувшейся защищать чужую ей в сущности девочку, как родного ребенка.
Благодаря растерянности слишком уверенных в своем превосходстве эсэсовцев.
Благодаря ненужному любопытству часового.
Димка юркнул в дверь, побежал по коридору, что было духу.
Верх по лестнице, направо, вперед, где совсем темно и пахнет плесенью, потом снова вверх, потом в темную нишу, чтобы зажав ладонью рот и уткнувшись лицом в колени, судорожно перевести дыхание, успокоить сердце, прислушаться.
Услышать тишину, увидеть в узком окне, расположенном в стене напротив и чуть справа – темно-синее вечернее небо и черные острые верхушки елей, ошалеть до головокружения от внезапного осознания своей свободы.
От того, что все-таки вырвался!
Димка плакал, судорожно глотая сопли и слезы, затыкая себе рот, зажимая нос, чтобы не шуметь, злился на себя, но никак не мог остановиться, словно бурным потоком изливалась из него тьма.
Тьма зловонная, тяжелая, подобная смерти, отравлявшая его организм бесконечно долго… она вдруг ушла. И только после этого Димка понял, что нельзя было жить с этой тьмой, просто ни единого денечка нельзя было выжить с такой отравой! Как же он жил?… А жил ли?
Тишина сохранялась не долго.
Она сменилась криками – откуда-то со двора, она сменилась глухим топотом – откуда-то из-за стены, и Димка вскочил на ноги, прижался спиной к холодным камням, с ужасом подумав, что его свобода, конечно же, окажется недолгой, что его найдут через несколько минут, потому что в замке он – все равно как в ловушке, из которой выхода нет!
Несколько раз глубоко вздохнув мальчик заставил себя оторваться от стены, осторожно выглянуть из ниши, бросить взгляд – налево, потом направо, потом прокрасться к окошку…
Выглянуть в него и тут же спрятаться, потому что окошко выходило прямо во внутренний двор, через который несколько дней назад Димку вели в замок, потому что по двору сновали солдаты.
Никак не выйти из замка! Никак!
Значит надо спрятаться в замке. Замок старый, запутанный, неужели не найдется в нем маленькой норки, в которую можно забиться?
Тут Димка услышал голоса прямо за своей спиной, кто-то поднимался по той самой лестнице, по которой только что бежал он. Все! Пути к отступлению нет! И в нише отсидеться не удастся – как только заглянут в нее сразу же его увидят!
Тихонько сняв тяжелые, грубые ботинки, Димка на цыпочках побежал вперед – в неизвестность. Но там пока еще было тихо, там быстро сгущалась ночная темнота, торжественная, нетронутая…
Некоторое время Димка бежал по коридору, пока тот вдруг не изогнулся почти под прямым углом и вывел в широкую галерею, казавшуюся вполне обжитой из-за чистого толстого ковра на полу, из-за нескольких уже зажженных электрических ламп, не слишком ярких, но вполне способных разогнать сумрак. Лампы крепились на вбитых в стену крюках, соединялись толстым проводом, один конец которого уходил как раз в тот коридор из которого вышел Димка.
В стене справа были три двери.
В стене слева – две.
Впереди темнел прямоугольник следующего коридора. Бежать дальше? Или попытаться открыть какую-нибудь из дверей?
Бегать от преследователей пока они не загонят его в тупик? Или загнать себя самому в маленькую каморку, из которой уже не выбраться?
Наверное, Димка побежал бы в коридор, в котором все еще жила нетронутая темнота, если бы он не помнил о том серьезном мальчике, что смотрел на него из окна, когда охранники отчитывались перед злобной Магдой.
Где-то здесь это окно… за какой-то из закрытых дверей слева.
Димка прижался ухом к одной, к другой – тишина. То ли нет никого за дверями, то ли слишком толстые они для того, чтобы пропускать звук.
Глубоко вдохнув, мальчик толкнул первую. Сильно толкнул, но дверь не поддалась. А сзади уже слышался топот бегущих ног и голоса!
Димка заметался по коридору как испуганная птичка в сетях, он вдруг понял, что просто не переживет, если его сейчас поймают – сердце не выдержит и разорвется.
Изо всех сил, удесятеренных отчаянием, Димка толкнул вторую дверь, кубарем влетел в укрытую полумраком комнату, споткнулся обо что-то и растянулся, уткнувшись носом в ковер, тут же вскочил, захлопнул дверь и только потом огляделся.
Настольная лампа под зеленым абажуром стояла на массивной, украшенной витиеватой резьбой тумбочке, она освещала только один угол комнаты – угол, в котором стояла столь же массивная и столь же вычурно украшенная, как и тумбочка, огромная кровать. На кровати, прислонясь к высоко поднятой подушке и накрывшись толстенным как пушистый сугроб пуховым одеялом сидел темноволосый и темноглазый мальчик – тот самый мальчик. В момент, когда Димка ворвался к нему, мальчик читал книгу, теперь книга выпала из его рук и упала на пол, сминая страницы.
В очередной раз Димке повезло. В отличие от него, стоявшего столбом и хлопающего глазами, мальчик соображал поразительно быстро. Удивление лишь мельком скользнуло по его лицу, уже через мгновение сменившись непонятной бурной радостью.
Мальчишка молнией выскользнул из кровати, схватил Димку за руку и поволок за собой.
Димка нацелился под кровать, но мальчик остановил его. Он откинул тяжелый край огромного пуховика и без лишних объяснений швырнул Димку к себе в постель. Сам забрался следом, прихватив с полу пострадавшую книгу и уткнулся в нее, как ни в чем не бывало, предварительно как следует пнув ногой Димку, чтобы тот не вздумал ерзать.
Дверь отворилась практически в тот же момент.
Мальчик лежал, согнув ноги в коленях, давая Димке тем самым необходимое жизненное пространство, в котором тот расположился как мог, обвившись кольцом вокруг ступней своего спасителя и постаравшись быть как можно более маленьким и плоским.
Под пуховиком было невыносимо жарко, и абсолютно нечем было дышать. Димка вспотел моментально – должно быть, скорее от страха, чем от жары – и при этом не переставал мелко трястись, очень надеясь, что трясется только изнутри, а не снаружи.
Когда он услышал шум открываемой двери, то перестал дышать.
Совсем.
В комнату мальчика зашли. И судя по всему зашедших было несколько.
– У тебя все в порядке? – услышал Димка прямо у себя над ухом.
– Да, – удивленно ответил мальчик, – А что-то случилось?
– Ты не слышал шум?
Мальчик шевельнулся – видимо пожал плечами.
– Слышал – из окна. А что случилось?
– А из коридора? Может быть кто-то пробегал мимо? Может быть даже заглянул к тебе?
Мальчик вздрогнул как будто от испуга и голос его прозвучал жалобно:
– А кто… там бегает?
Несколько пар ног глухо топали по толстому ковру, устилающему пол комнаты мальчика, грохали дверцы шкафа, промялся пуховик у самого димкиного лица, когда чья-то рука оперлась на него – кто-то заглядывал под кровать.
Димка уже не трясся, перед его глазами плавали черные мушки, звуки уплывали куда-то далеко, сменяясь все усиливающимся звоном, стало хорошо, тепло и не страшно. Совсем не страшно, как будто все, что происходило в тот момент в комнате, ни мало его не касалось…
Глоток свежего сладкого воздуха.
Невыразимо приятный холод на лице и – уже не столь приятные – довольно увесистые пощечины.
– Ну, ты чего… – пробормотал Димка, морщась, жмурясь и выныривая, как из омута, из тошнотворной маслянистой темноты.
– Шепотом говори! – яростно прошипел мальчик.
– Хорошо, – прошептал Димка по-немецки, и добавил проникновенно, – Спасибо тебе!
– Не за что!
Димка выбрался из душных объятий пуховика, подошел к наглухо запертому окну, глянул мельком за занавеску, ударился взглядом в непроглядную тьму, в свое кривое, дрожащее отражение с совершенно безумными глазами.
– Не выглядывай, – попросил мальчик.
– Да… извини… Я только хотел посмотреть смогу ли протиснуться сквозь решетку.
– Не сможешь, – покачал головой мальчик, – Да и не нужно этого… Ты здорово по-немецки говоришь, только акцент дурацкий. Откуда ты?
– Из СССР.
– А-а. А я думал – ты поляк. Думал, у них там поляки одни…
– Нет. Там еще девчонка одна – тоже из СССР. А одна вообще из Франции. И чех есть. А поляков всего двое.
Мальчик удивленно хмыкнул.
– Целый интернационал! А первые две девчонки – польки были… Тебя как зовут-то?
– Дима.
– А меня Михель… Хотя на самом деле Мойше.
– Мойше?! – изумился Димка, – Еврей?!
Мальчик кивнул.
– Наполовину. У меня папа еврей… был. А мама – немка. Тоже была… А вообще мне кажется, что она на самом деле не моя мама…
Димка не нашелся, что ответить. Слишком растерялся от такого странного признания. И Мойше не спешил продолжать, сидел на краешке кровати, вцепившись пальцами в пуховик, смотрел в пол – сосредоточенно и хмуро.
– Как это? – пробормотал Димка, наконец, – Я не понял! Папа – не папа, мама – не мама. Что ты здесь делаешь? Что вообще происходит?
Мойше поднял на него глаза, посмотрел долго и пристально. Удивительные глаза были у этого, с виду совершенно благополучного мальчика, спящего в теплой постели, читающего на ночь книжки – еврейского ребенка, пользующегося невероятными привилегиями в набитом эсэсовцами замке! – запутанного, испуганного, очень одинокого маленького человечка. Беспомощного…
– И как тебе удалось сбежать? – вдруг удивился он, – Я думал все время, как отвлечь охранников, как открыть дверь, как вывести вас всех… Я нашел тайное место в развалинах и натаскал туда консервов… Там ты сможешь просидеть несколько дней, никуда не выходя, а потом…
Мойше замолчал, поморщился и потер ладошкой лоб.
– Что-то будет…
– Что здесь происходит? – снова спросил Димка.
– Сам не знаю, – вздохнул Мойше, – Никто мне ничего не рассказывает. Сижу в этой комнате, иногда дед разрешает мне выйти погулять в сад… разрешал. Уже несколько дней творится что-то странное. Прогулки запретили – и вообще из комнаты выходить… а самое главное, мама перестала заходить ко мне… Я думаю, ее уже больше нет… мамы… Уж очень странно все о ней говорят… Расспрашивают…
Димка почувствовал, как холодок пробежал по коже, как снова болезненно сжалось в комочек то, что пребывало в приятной расслабленности вот уже несколько минут.
Потом Мойше рассказал все, что знал и выяснилось, что знал он не так уж и мало, несмотря на то, что сидел все время в своей комнате и никто ему ничего не рассказывал.
– Все это затеял, наверное, мой дед, – говорил Мойше, – Доктор Гисслер… Не знаю зачем, но они выпустили какую-то нежить, что была заперта в этом замке. Вампиров… Ты слышал что-нибудь о вампирах?
Димка кивнул. Не время сейчас было заниматься политграмотой и убеждать Мойше, как некогда Януша, что не бывает никаких вампиров, как не бывает бабок-ежек и кощеев бессмертных! И что это… это, наверное… скорее всего…
Димка кивнул, продолжая внимательно слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Таня всегда гордилась своими ногтями, крепкими, красивыми… Она метила эсэсовцу в глаза, но ярость, затуманила ей взор черными и красными кругами, поэтому Таня не видела, куда точно вонзились ее ногти, поняла только, что – попала, что достала до мясистых щек, до рыхлой, нездоровой кожи.
Только бы добраться до глаз!
Таня не чувствовала боли, когда ее лупили кулаками, потом прикладом, потом ногами, перед глазами ее была тьма, в ее душе была только ярость и невероятное превышающее все другие чувства и желания – желание убивать.
Потом тьма… тьма… тьма…
И редкие вспышки молний, где-то далеко-далеко…
Восхитительный полет над горами, над лесом, над облаками, над небом.
Потом боль… боль… боль…
И пустота.
Димке показалось, что все произошло так быстро, что, наверное, одной вспышки молнии хватило бы, чтобы осветить всю сцену от начала и до конца.
С безумным и каким-то нечеловеческим криком Таня кинулась на эсэсовца, вцепившись ногтями ему в лицо.
Эсэсовец заревел, отпустил оглушительно визжавшую Мари-Луиз, нелепо взмахнул руками, потом стал колотить ими по повисшей на нем девочке, тщетно пытаясь оторвать от себя.
Таня была сильнее. Таня – была уже не Таня, это был демон или зверь, но совсем-совсем не Таня…
Оставшийся у дверей эсэсовец несколько мгновений только хлопал глазами, потом бросился на выручку орущему приятелю, тоже сперва пытался оторвать от него девочку, потом начал бить ее в лицо прикладом.
В дверь сунулся часовой и так застыл, не зная, то ли бежать за помощью, то ли кидаться на выручку, то ли просто оставаться на посту.
Недолги были его терзания.
Маленькая серая молния метнулась к нему, белое до синевы, оскаленное личико, вытаращенные глаза – черные-черные, и…
Немец согнулся пополам от невыносимой, гасящей сознание боли в паху.
Наверное, сработал инстинкт, данная самому себе давным-давно установка бежать как только обстоятельства сложатся нужным образом.
Обстоятельства сложились.
Благодаря неожиданному помрачению рассудка у Тани, вдруг ринувшейся защищать чужую ей в сущности девочку, как родного ребенка.
Благодаря растерянности слишком уверенных в своем превосходстве эсэсовцев.
Благодаря ненужному любопытству часового.
Димка юркнул в дверь, побежал по коридору, что было духу.
Верх по лестнице, направо, вперед, где совсем темно и пахнет плесенью, потом снова вверх, потом в темную нишу, чтобы зажав ладонью рот и уткнувшись лицом в колени, судорожно перевести дыхание, успокоить сердце, прислушаться.
Услышать тишину, увидеть в узком окне, расположенном в стене напротив и чуть справа – темно-синее вечернее небо и черные острые верхушки елей, ошалеть до головокружения от внезапного осознания своей свободы.
От того, что все-таки вырвался!
Димка плакал, судорожно глотая сопли и слезы, затыкая себе рот, зажимая нос, чтобы не шуметь, злился на себя, но никак не мог остановиться, словно бурным потоком изливалась из него тьма.
Тьма зловонная, тяжелая, подобная смерти, отравлявшая его организм бесконечно долго… она вдруг ушла. И только после этого Димка понял, что нельзя было жить с этой тьмой, просто ни единого денечка нельзя было выжить с такой отравой! Как же он жил?… А жил ли?
Тишина сохранялась не долго.
Она сменилась криками – откуда-то со двора, она сменилась глухим топотом – откуда-то из-за стены, и Димка вскочил на ноги, прижался спиной к холодным камням, с ужасом подумав, что его свобода, конечно же, окажется недолгой, что его найдут через несколько минут, потому что в замке он – все равно как в ловушке, из которой выхода нет!
Несколько раз глубоко вздохнув мальчик заставил себя оторваться от стены, осторожно выглянуть из ниши, бросить взгляд – налево, потом направо, потом прокрасться к окошку…
Выглянуть в него и тут же спрятаться, потому что окошко выходило прямо во внутренний двор, через который несколько дней назад Димку вели в замок, потому что по двору сновали солдаты.
Никак не выйти из замка! Никак!
Значит надо спрятаться в замке. Замок старый, запутанный, неужели не найдется в нем маленькой норки, в которую можно забиться?
Тут Димка услышал голоса прямо за своей спиной, кто-то поднимался по той самой лестнице, по которой только что бежал он. Все! Пути к отступлению нет! И в нише отсидеться не удастся – как только заглянут в нее сразу же его увидят!
Тихонько сняв тяжелые, грубые ботинки, Димка на цыпочках побежал вперед – в неизвестность. Но там пока еще было тихо, там быстро сгущалась ночная темнота, торжественная, нетронутая…
Некоторое время Димка бежал по коридору, пока тот вдруг не изогнулся почти под прямым углом и вывел в широкую галерею, казавшуюся вполне обжитой из-за чистого толстого ковра на полу, из-за нескольких уже зажженных электрических ламп, не слишком ярких, но вполне способных разогнать сумрак. Лампы крепились на вбитых в стену крюках, соединялись толстым проводом, один конец которого уходил как раз в тот коридор из которого вышел Димка.
В стене справа были три двери.
В стене слева – две.
Впереди темнел прямоугольник следующего коридора. Бежать дальше? Или попытаться открыть какую-нибудь из дверей?
Бегать от преследователей пока они не загонят его в тупик? Или загнать себя самому в маленькую каморку, из которой уже не выбраться?
Наверное, Димка побежал бы в коридор, в котором все еще жила нетронутая темнота, если бы он не помнил о том серьезном мальчике, что смотрел на него из окна, когда охранники отчитывались перед злобной Магдой.
Где-то здесь это окно… за какой-то из закрытых дверей слева.
Димка прижался ухом к одной, к другой – тишина. То ли нет никого за дверями, то ли слишком толстые они для того, чтобы пропускать звук.
Глубоко вдохнув, мальчик толкнул первую. Сильно толкнул, но дверь не поддалась. А сзади уже слышался топот бегущих ног и голоса!
Димка заметался по коридору как испуганная птичка в сетях, он вдруг понял, что просто не переживет, если его сейчас поймают – сердце не выдержит и разорвется.
Изо всех сил, удесятеренных отчаянием, Димка толкнул вторую дверь, кубарем влетел в укрытую полумраком комнату, споткнулся обо что-то и растянулся, уткнувшись носом в ковер, тут же вскочил, захлопнул дверь и только потом огляделся.
Настольная лампа под зеленым абажуром стояла на массивной, украшенной витиеватой резьбой тумбочке, она освещала только один угол комнаты – угол, в котором стояла столь же массивная и столь же вычурно украшенная, как и тумбочка, огромная кровать. На кровати, прислонясь к высоко поднятой подушке и накрывшись толстенным как пушистый сугроб пуховым одеялом сидел темноволосый и темноглазый мальчик – тот самый мальчик. В момент, когда Димка ворвался к нему, мальчик читал книгу, теперь книга выпала из его рук и упала на пол, сминая страницы.
В очередной раз Димке повезло. В отличие от него, стоявшего столбом и хлопающего глазами, мальчик соображал поразительно быстро. Удивление лишь мельком скользнуло по его лицу, уже через мгновение сменившись непонятной бурной радостью.
Мальчишка молнией выскользнул из кровати, схватил Димку за руку и поволок за собой.
Димка нацелился под кровать, но мальчик остановил его. Он откинул тяжелый край огромного пуховика и без лишних объяснений швырнул Димку к себе в постель. Сам забрался следом, прихватив с полу пострадавшую книгу и уткнулся в нее, как ни в чем не бывало, предварительно как следует пнув ногой Димку, чтобы тот не вздумал ерзать.
Дверь отворилась практически в тот же момент.
Мальчик лежал, согнув ноги в коленях, давая Димке тем самым необходимое жизненное пространство, в котором тот расположился как мог, обвившись кольцом вокруг ступней своего спасителя и постаравшись быть как можно более маленьким и плоским.
Под пуховиком было невыносимо жарко, и абсолютно нечем было дышать. Димка вспотел моментально – должно быть, скорее от страха, чем от жары – и при этом не переставал мелко трястись, очень надеясь, что трясется только изнутри, а не снаружи.
Когда он услышал шум открываемой двери, то перестал дышать.
Совсем.
В комнату мальчика зашли. И судя по всему зашедших было несколько.
– У тебя все в порядке? – услышал Димка прямо у себя над ухом.
– Да, – удивленно ответил мальчик, – А что-то случилось?
– Ты не слышал шум?
Мальчик шевельнулся – видимо пожал плечами.
– Слышал – из окна. А что случилось?
– А из коридора? Может быть кто-то пробегал мимо? Может быть даже заглянул к тебе?
Мальчик вздрогнул как будто от испуга и голос его прозвучал жалобно:
– А кто… там бегает?
Несколько пар ног глухо топали по толстому ковру, устилающему пол комнаты мальчика, грохали дверцы шкафа, промялся пуховик у самого димкиного лица, когда чья-то рука оперлась на него – кто-то заглядывал под кровать.
Димка уже не трясся, перед его глазами плавали черные мушки, звуки уплывали куда-то далеко, сменяясь все усиливающимся звоном, стало хорошо, тепло и не страшно. Совсем не страшно, как будто все, что происходило в тот момент в комнате, ни мало его не касалось…
Глоток свежего сладкого воздуха.
Невыразимо приятный холод на лице и – уже не столь приятные – довольно увесистые пощечины.
– Ну, ты чего… – пробормотал Димка, морщась, жмурясь и выныривая, как из омута, из тошнотворной маслянистой темноты.
– Шепотом говори! – яростно прошипел мальчик.
– Хорошо, – прошептал Димка по-немецки, и добавил проникновенно, – Спасибо тебе!
– Не за что!
Димка выбрался из душных объятий пуховика, подошел к наглухо запертому окну, глянул мельком за занавеску, ударился взглядом в непроглядную тьму, в свое кривое, дрожащее отражение с совершенно безумными глазами.
– Не выглядывай, – попросил мальчик.
– Да… извини… Я только хотел посмотреть смогу ли протиснуться сквозь решетку.
– Не сможешь, – покачал головой мальчик, – Да и не нужно этого… Ты здорово по-немецки говоришь, только акцент дурацкий. Откуда ты?
– Из СССР.
– А-а. А я думал – ты поляк. Думал, у них там поляки одни…
– Нет. Там еще девчонка одна – тоже из СССР. А одна вообще из Франции. И чех есть. А поляков всего двое.
Мальчик удивленно хмыкнул.
– Целый интернационал! А первые две девчонки – польки были… Тебя как зовут-то?
– Дима.
– А меня Михель… Хотя на самом деле Мойше.
– Мойше?! – изумился Димка, – Еврей?!
Мальчик кивнул.
– Наполовину. У меня папа еврей… был. А мама – немка. Тоже была… А вообще мне кажется, что она на самом деле не моя мама…
Димка не нашелся, что ответить. Слишком растерялся от такого странного признания. И Мойше не спешил продолжать, сидел на краешке кровати, вцепившись пальцами в пуховик, смотрел в пол – сосредоточенно и хмуро.
– Как это? – пробормотал Димка, наконец, – Я не понял! Папа – не папа, мама – не мама. Что ты здесь делаешь? Что вообще происходит?
Мойше поднял на него глаза, посмотрел долго и пристально. Удивительные глаза были у этого, с виду совершенно благополучного мальчика, спящего в теплой постели, читающего на ночь книжки – еврейского ребенка, пользующегося невероятными привилегиями в набитом эсэсовцами замке! – запутанного, испуганного, очень одинокого маленького человечка. Беспомощного…
– И как тебе удалось сбежать? – вдруг удивился он, – Я думал все время, как отвлечь охранников, как открыть дверь, как вывести вас всех… Я нашел тайное место в развалинах и натаскал туда консервов… Там ты сможешь просидеть несколько дней, никуда не выходя, а потом…
Мойше замолчал, поморщился и потер ладошкой лоб.
– Что-то будет…
– Что здесь происходит? – снова спросил Димка.
– Сам не знаю, – вздохнул Мойше, – Никто мне ничего не рассказывает. Сижу в этой комнате, иногда дед разрешает мне выйти погулять в сад… разрешал. Уже несколько дней творится что-то странное. Прогулки запретили – и вообще из комнаты выходить… а самое главное, мама перестала заходить ко мне… Я думаю, ее уже больше нет… мамы… Уж очень странно все о ней говорят… Расспрашивают…
Димка почувствовал, как холодок пробежал по коже, как снова болезненно сжалось в комочек то, что пребывало в приятной расслабленности вот уже несколько минут.
Потом Мойше рассказал все, что знал и выяснилось, что знал он не так уж и мало, несмотря на то, что сидел все время в своей комнате и никто ему ничего не рассказывал.
– Все это затеял, наверное, мой дед, – говорил Мойше, – Доктор Гисслер… Не знаю зачем, но они выпустили какую-то нежить, что была заперта в этом замке. Вампиров… Ты слышал что-нибудь о вампирах?
Димка кивнул. Не время сейчас было заниматься политграмотой и убеждать Мойше, как некогда Януша, что не бывает никаких вампиров, как не бывает бабок-ежек и кощеев бессмертных! И что это… это, наверное… скорее всего…
Димка кивнул, продолжая внимательно слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60