Потрогал полу куртки, бесцеремонно ощупал карманы.
— Лепень классный, но не для «работы». Ништяк, в подвале подберем тебе рванину… Бабки имеешь? Ежели да — отдай мне на сохранение. В подвале все одно обшмонают и выпотрошат.
Догадавшись, что речь идет о деньгах, Марк отрицательно помотал головой. Он не врал, выделенные матерью деньги потратил на школьный завтрак, попросить у отца постеснялся.
— Значит, пустой? Не штормуй, кореш, я нынче при деньгах… Жрать охота? — последовал второй вопрос. Более приземленный. — Сичас малость похаваем.
В животе Сидякина — самый настоящий вакуум, с утра — ни крошки. Но признаваться не хотелось — стыдно. Сказывается материнское воспитание: то стыдно, это позорно. Неопределенно помотал головой.
Хмырь извлек из котомки кусок черняшки, покрытый толстым пластом плавленного сыра. Подумал и добавил к нехитрому угощению очищенную луковицу и початый огурец.
— Хаванина, конечно, не шибко вкусная, но потерпи — на хате поужинаем. Там я припрятал и сальце с розовыми прожилками, и сырокопченную колбаску. После почифирим и — на бок.
Марк с удовольствием вгрызался в черствый бутерброд, Хмырь безостановочно говорил.
Оказывается, нищие обосновались в подвале капитально. Главный вход в него заперт на два запора — висячий замок и внутренний, английский. Но ни в домоуправлении, ни в милиции не знают, что находчивые попрошайки пробили новую лазейку — через оконный приямок, выходящий в глухой переулок. Поэтому появляться днем около дома категорически запрещено — только под покровом темноты.
— Там неподалеку скверик — посидим на лавочке, побазарим. Часиков в одинадцать — в подвал… Участковый все одно пронюхал — наводку дала одна бабка, мы ее — на перо. С лягавым приходится делиться… Ну, что за житуха дерьмовая! С постовым делись, Зайцу отстегивай, лягавым отдавай. Что остается — мелочевка… А труд у нас нелегкий, корчишь страдальческие рожи, изображаешь психа…
Добираться до жилья новым друзьям пришлось пешком. На Хмыре — рабочая «униформа», в которой ни в трамвай, ни в автобус не пустят. До скверика добрались в начале одинадцатого. Устроившись на ломанной скамейке, Хмырь с важным видом взрослого жиган-лимона достал коробку «Казбека», с хрустом распечатал ее. Закурил, откидывая лохматую голову, пускал в звездное небо затейливые колечки табачного дыма.
— Цинкани про житуху. Страсть как люблю слушать побасенки.
— Обычная. Отец — герой войны, калека. Мать — медсестра в поликлинике. Братьев, сестер нету. Вот и все.
Услышав про героя войны Хмырь почему-то сожалеюще почмокал губами.
Будто испробовал новость на вкус. Когда Доходяга умолк, досадливо поморщился. Наверно, настроился на длительное повествование, а тут — несколько слов, которые по причине заикания и разобрать-то нелегко.
— Ништяк, кореш, наладится, все будет в цвете. Научу тебя шестерить, помогу. Знаешь, какой я удачливый! Однажды, модная бабенка одарила цельным червонцем. Пока копалась в хозяйственной сумке я исхитрился наколоть ее ридикюль. Ушатая баба!
— Украл? — поразился Марк. — Разве можно?
— Не только можно, фрайер, но и нужно, — наставительно проговорил мелолетний вор. — Погоди, войдешь во вкус, сам станешь промышлять не хуже меня!
Целый час проговорили новые друзья. Перед пораженным Сидякиным открылась красочная картина, основные фигуры которой — щипачи и попрошайки, грабители и убийцы, проститутки м карманники. Хмырь описывал их «подвиги» с хвастовством и завистью.
Наконец, подошло время, когда разрешался вход в подвал. Подчиняясь указаниям наставника, Марк осторожно спустился в приямок, согнулся и пролез в небольшое отверстие, замаскированное деревянным щитом.
— Глянь, братва, новая плотвичка приплыла! — всплеснул грязными до черноты руками небольшого роста парень в рванной косоворотке и протертых на коленях штанах. — У Хмыря — собственная шестерка? Вот это номер, чтоб он помер!… Не придуряйся, кореш, не дави фасон, здесь не подают! — прикрикнул он, когда Доходяга вслед за Хмырем, шатаясь и придерживаясь за мокрые стены, направился к входу в крохотную каморку. — На улице будешь колыхаться!
— Отстань от парня, Желток, — прикрикнул Хмырь. — Доходяга — больной, он не придуряется. И вообще не трогай его, иначе пощекочу тебе пузо.
Хмырь выхватил финку, полоснул ею по воздуху в непосредственной близости от живота насмешника. Видимо, здесь отлично знали решительный характер малолетка — Желток отшатнулся, два его приятеля с безразличным видом пошли к сбитому из неструганных досок столу.
— Не штормуй, кореш, я без злости — по хорошему. Вдруг «больной» трекнет в милицию или его запустили к нам лягавые. Тогда — под молотки!
А сам нацелился на добротную куртку новичка, грязные пальцы зашевелились, будто он уже запустил их в чужой карман.
Обстановка в подвале накалялась. Возбужденные подозрениями Желтка нищие обступили Хмыря и Доходягу. Послышались требования пощупать новичка, обследовать гнилую его душонку. Финки Хмыря никто уже не боялся — ножи были у всех.
Сверкающие опухшие от алкоголя глаза мужчин, визгливые крики женщин… Назревает кровавая драка, в исходе которой можно не сомневаться — что могут сделать два пятнацатилетних паренька против двух десятков разьяренных людей?
Марк испуганно оглядывался. Сбежать не удастся — не успеет добраться до лаза в приямок, защищаться глупо — едва он поднимет немощную руку, нищие порежут его на части. Он даже хотел появления милиции, мысленно призывал ее. Вот сейчас в подвал ворвутся с наганами в руках защитники, разгонят нищих, выведут двух ни в чем неповинных ребят на улицу. Зряшные надежды — милиционеры не появлялись.
Помощь пришла не в виде милиции — в разборку вмешалась тощая, безгрудая и безбедрая женшина с лицом, исполосованным ужасными шрамами. Бесстрашно загородила дорогу толпе, уперла кулаки в тощие бедра. Голос — скрипучий, будто продернутый сквозь колючий шиповник.
— Чего разорались, вонючие козлы? Приличный человек забрался в стаю, да? Ату его, ату! Захотелось пощупать перышками внутренность мальчика, да? Кол вам в задницу! Райка-Вездеход не позволит это сделать! Марш по вонючим своим подстилкам!
Странно, но озлобленные, накачанные яростью нищие отступили. Кое-где раздался нервный смешок, один старик спрятал заточку и с облегченем выматерился.
— А ты, сука, чего раскомандовалась? — не отступил Желток. — Хочешь — выдеру последние космы, загоню в бабскую щель водочную бутылку? Давно не учил тебя, лярва — придется…
Закончить не успел — носок разлапистого, с полуоторванной подошвой, ботинка врезал ему между ног. Когда матерщиник от боли согнулся, Райка припечатала крепким, неженским кулаком по затылку. С такой силой и сноровкой, что сильный парень ткнулся носом в грязный, заплеванный пол.
Нищие рассмеялись. Женщины — визгливо, гордясь отвагой товарки, мужики — осторожно, будто нащупывая дорогу к отступлению.
— Ай, да Райка, ай, да Вездеход. Лярва — что надо!
— Хорошо поучила Желтка… За дело!
— Пошли водку пить — у меня еще — полбутылки…
— Людка, стерва, давай закус!
На Хмыря и Доходягу — нуль внимания. Будто недавно не на них были нацелены ножи, не их хотели порезать, избить, закатать в бетон.
У каждого из обитателей подвала — свои проблемы. Одни жрут водку, объясняются друг другу в вечной любви и верности, другие, не снимая тряпья, укладываются на свои подстилки, третии перешептываются.
Часть женщин, на равных с мужьями и временными любовниками, пьют прямо из горлышек бутылок. Другие, разложив нищенскую «униформу», латают, подшивают или, наоборот, режут для образования прорех, через которые доброхоты могут увидеть злющие язвы, разъедающие тело страдалицы. Их искусно рисовала одна из нищебродок.
— Пошли, мальчики, побазарим малость и — на боковую. Вам определили каморку, да?
— Определили, Райка, — подтвердил Хмырь. — За помощь — спасибочко, но мы и сами бы управились.
Недоброжелательность по отношении к спасительнице объясняется просто — Хмыря мучает ущемленное самолюбие.
Марк помалкивал. По его мнению, он — что-то вроде гостя, не имеющего права на благодарность или недовольство.
— Ништяк, Хмырь, не штормуй, — рассмеялась Райка. — Я только малость подмогла… До чего же ты хлипкий, младенчик, — считая легкий конфликт с самолюбивым парнем разрешенным, она переключилась на его друга. — Пошли уложу в постельку, приласкаю. Матери, небось, нет?
— Есть.
— Чего же она, гнилая паскуда, бросила свово ребеночка? — разьярилась женщина. — Моргалы ей выбить за такое!
объяснять, что мать не бросила сына, наоборот, тот по собственнному желанию покинул ее, почему-то не хотелось. Марк по обыкновению промолчал.
В крохотной каморке — один топчан. Ни стола, ни стула. Все еще ворча, Хмырь расстелил на полу нечто среднее между тряпкой и одеялом, положил под голову стопку газет и улегся. Через несколько минут безмятежно уснул.
— Где болит, младенчик? — заботливо спросила Вездеход, ощупывая жесткими пальцами тщедушное тело Марка. — Давай помассажирую, а? Когда-то жила у бабки-знахарки, научилась и травные отвары готовить и массажировать.
— Не надо… Не болит, — увертывался от женских рук Марк. — Сама ложись спать — устала, небось.
— Есть малость — устала, — призналась женщина. — Подвинься, прилягу. Топчан — широченный, будто двухспальная кровать… А отец-то живой?
— Да…
— Почему же он, козел вонючий, спокинул свово сынка? Или другую семью завел? Все одно — козел!
— Больной он. Израненный.
— Тоже больной?… Все нынче больные да калеки — времячко такое. В Москве живет?
— Не знаю.
Открывать местожительство старшины и его компаньона Марку категорически запрещенно.
— Ништяк, — успокоила Доходягу женщина. — Авось, найдет тебя батя, приголубит, обиходит.
Скрипнула дверь. В каморку заглянул униженный Желток. Увидев Райку, лежащую с «интеллигентом», злорадно рассмеялся.
— Нового хахаля нашла, шлюха вокзальная? Гляди, как бы не сдох на тебе. От такого не жди бабской сладости, а ты щщупаешь, надеешься. Одно слово — Вездеход!
Марк боязливо съежился. Женщина схватила здоровенный кол, которым прежний владелец каморки, которого «переселили» в Бутырку, подпирал дощатую дверь. Желток исчез. Донесся злорадный смешок. Пусть словами, но отплатил унизившей его бабе.
— Не бойся, младенчик, пока я рядом никто тебя не обидит.
— Спасибо.
— А почему заикаешься? Хочешь — вылечу? Насобираю трав — знаю, какие нужны, сварю лекарство.
Марк не ответил. Кажется, в женских руках таилась целебная сила — не прошло и пяти минут, как он уснул. Спокойно, без подрагиваний и храпа.
Лекарка осторожно, чтобы не побеспокоить «младенчика», вытянулась рядом с ним…
Глава 19
Романов отложил коричневую тетрадь, потер уставший глаза, потянулся. Архив деда — на подобии героина, не оторваться. Три часа ночи, завтра рано подниматься — дел невпроворот, а он все еще не в постели.
С завистью поглядел на спящую Дашка. Раскинулась девчонка, жарко ей. Интересно, что снится? Школьные забавы или парнишка с соседнего дома? Шестнадцать лет — самый опасный возраст. Особенно, для девушек. Природу не обманешь и не исправишь — дает о себе знать.
С того памятного дня, когда соседка оставила родителей-алкоголиков и переселилась к частному детективу, незаметно прошел целый год. К присутствии в квартире девушки Роман привыкал трудно. В начале чувствовал какое-то неудобство, потом ненавязчивая забота «дочери» сгладила это чувство, а в последние месяцы он вообще не мог представить себе жизни без обязательных завтраков и ужинов, выстиранного и наглаженного белья, вычищенных до зеркального блеска башмаков.
Невольно, Роман вспомнил праздник, устроенный Дашкой в ознаменование своего совершенолетия. Тогда «отец» предложил ей пригласить одноклассников, подруг и друзей по двору, устроить грандиозный сабантуй. Дерзкая своевольница презрительно фыркнула и наотрез отказалась.
— Ничего интересного. Напьются пацаны — примутся щипать девчонок, петь дурацкие песни, кривляться. Подружки — кокетничать, закатывать глазки, призывно повизгивать… Тьфу! Нет уж, папаня, избавь меня от такого праздника! Лучше мы с тобой выпьем шампанского, я наготовлю всяких вкусностей. Прелесть!
— Какая там прелесть — отмечать совершенолетие в обществе старого брюзги, — попытался переубедить девушку Романов. — Что до подвыпивих пацанов — от одного фужера шампанского не закосеют. Если тебе неприятно мле присутствие — могу переночевать в офисе или у Петьки.
— Во первых, ты — далеко не старикан — стоящий мужик. Не зря моя учителка до сих пор не может тебя забыть — небось смачивает подушку слезами. Во вторых, без тебя праздник — не праздник, одна тошнота. Не зли меня, папанька, не раздражай — все равно будет по моему!
Так и произошло.
Праздничный стол переполнен тарелками и тарелочками, вазами и блюдами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Лепень классный, но не для «работы». Ништяк, в подвале подберем тебе рванину… Бабки имеешь? Ежели да — отдай мне на сохранение. В подвале все одно обшмонают и выпотрошат.
Догадавшись, что речь идет о деньгах, Марк отрицательно помотал головой. Он не врал, выделенные матерью деньги потратил на школьный завтрак, попросить у отца постеснялся.
— Значит, пустой? Не штормуй, кореш, я нынче при деньгах… Жрать охота? — последовал второй вопрос. Более приземленный. — Сичас малость похаваем.
В животе Сидякина — самый настоящий вакуум, с утра — ни крошки. Но признаваться не хотелось — стыдно. Сказывается материнское воспитание: то стыдно, это позорно. Неопределенно помотал головой.
Хмырь извлек из котомки кусок черняшки, покрытый толстым пластом плавленного сыра. Подумал и добавил к нехитрому угощению очищенную луковицу и початый огурец.
— Хаванина, конечно, не шибко вкусная, но потерпи — на хате поужинаем. Там я припрятал и сальце с розовыми прожилками, и сырокопченную колбаску. После почифирим и — на бок.
Марк с удовольствием вгрызался в черствый бутерброд, Хмырь безостановочно говорил.
Оказывается, нищие обосновались в подвале капитально. Главный вход в него заперт на два запора — висячий замок и внутренний, английский. Но ни в домоуправлении, ни в милиции не знают, что находчивые попрошайки пробили новую лазейку — через оконный приямок, выходящий в глухой переулок. Поэтому появляться днем около дома категорически запрещено — только под покровом темноты.
— Там неподалеку скверик — посидим на лавочке, побазарим. Часиков в одинадцать — в подвал… Участковый все одно пронюхал — наводку дала одна бабка, мы ее — на перо. С лягавым приходится делиться… Ну, что за житуха дерьмовая! С постовым делись, Зайцу отстегивай, лягавым отдавай. Что остается — мелочевка… А труд у нас нелегкий, корчишь страдальческие рожи, изображаешь психа…
Добираться до жилья новым друзьям пришлось пешком. На Хмыре — рабочая «униформа», в которой ни в трамвай, ни в автобус не пустят. До скверика добрались в начале одинадцатого. Устроившись на ломанной скамейке, Хмырь с важным видом взрослого жиган-лимона достал коробку «Казбека», с хрустом распечатал ее. Закурил, откидывая лохматую голову, пускал в звездное небо затейливые колечки табачного дыма.
— Цинкани про житуху. Страсть как люблю слушать побасенки.
— Обычная. Отец — герой войны, калека. Мать — медсестра в поликлинике. Братьев, сестер нету. Вот и все.
Услышав про героя войны Хмырь почему-то сожалеюще почмокал губами.
Будто испробовал новость на вкус. Когда Доходяга умолк, досадливо поморщился. Наверно, настроился на длительное повествование, а тут — несколько слов, которые по причине заикания и разобрать-то нелегко.
— Ништяк, кореш, наладится, все будет в цвете. Научу тебя шестерить, помогу. Знаешь, какой я удачливый! Однажды, модная бабенка одарила цельным червонцем. Пока копалась в хозяйственной сумке я исхитрился наколоть ее ридикюль. Ушатая баба!
— Украл? — поразился Марк. — Разве можно?
— Не только можно, фрайер, но и нужно, — наставительно проговорил мелолетний вор. — Погоди, войдешь во вкус, сам станешь промышлять не хуже меня!
Целый час проговорили новые друзья. Перед пораженным Сидякиным открылась красочная картина, основные фигуры которой — щипачи и попрошайки, грабители и убийцы, проститутки м карманники. Хмырь описывал их «подвиги» с хвастовством и завистью.
Наконец, подошло время, когда разрешался вход в подвал. Подчиняясь указаниям наставника, Марк осторожно спустился в приямок, согнулся и пролез в небольшое отверстие, замаскированное деревянным щитом.
— Глянь, братва, новая плотвичка приплыла! — всплеснул грязными до черноты руками небольшого роста парень в рванной косоворотке и протертых на коленях штанах. — У Хмыря — собственная шестерка? Вот это номер, чтоб он помер!… Не придуряйся, кореш, не дави фасон, здесь не подают! — прикрикнул он, когда Доходяга вслед за Хмырем, шатаясь и придерживаясь за мокрые стены, направился к входу в крохотную каморку. — На улице будешь колыхаться!
— Отстань от парня, Желток, — прикрикнул Хмырь. — Доходяга — больной, он не придуряется. И вообще не трогай его, иначе пощекочу тебе пузо.
Хмырь выхватил финку, полоснул ею по воздуху в непосредственной близости от живота насмешника. Видимо, здесь отлично знали решительный характер малолетка — Желток отшатнулся, два его приятеля с безразличным видом пошли к сбитому из неструганных досок столу.
— Не штормуй, кореш, я без злости — по хорошему. Вдруг «больной» трекнет в милицию или его запустили к нам лягавые. Тогда — под молотки!
А сам нацелился на добротную куртку новичка, грязные пальцы зашевелились, будто он уже запустил их в чужой карман.
Обстановка в подвале накалялась. Возбужденные подозрениями Желтка нищие обступили Хмыря и Доходягу. Послышались требования пощупать новичка, обследовать гнилую его душонку. Финки Хмыря никто уже не боялся — ножи были у всех.
Сверкающие опухшие от алкоголя глаза мужчин, визгливые крики женщин… Назревает кровавая драка, в исходе которой можно не сомневаться — что могут сделать два пятнацатилетних паренька против двух десятков разьяренных людей?
Марк испуганно оглядывался. Сбежать не удастся — не успеет добраться до лаза в приямок, защищаться глупо — едва он поднимет немощную руку, нищие порежут его на части. Он даже хотел появления милиции, мысленно призывал ее. Вот сейчас в подвал ворвутся с наганами в руках защитники, разгонят нищих, выведут двух ни в чем неповинных ребят на улицу. Зряшные надежды — милиционеры не появлялись.
Помощь пришла не в виде милиции — в разборку вмешалась тощая, безгрудая и безбедрая женшина с лицом, исполосованным ужасными шрамами. Бесстрашно загородила дорогу толпе, уперла кулаки в тощие бедра. Голос — скрипучий, будто продернутый сквозь колючий шиповник.
— Чего разорались, вонючие козлы? Приличный человек забрался в стаю, да? Ату его, ату! Захотелось пощупать перышками внутренность мальчика, да? Кол вам в задницу! Райка-Вездеход не позволит это сделать! Марш по вонючим своим подстилкам!
Странно, но озлобленные, накачанные яростью нищие отступили. Кое-где раздался нервный смешок, один старик спрятал заточку и с облегченем выматерился.
— А ты, сука, чего раскомандовалась? — не отступил Желток. — Хочешь — выдеру последние космы, загоню в бабскую щель водочную бутылку? Давно не учил тебя, лярва — придется…
Закончить не успел — носок разлапистого, с полуоторванной подошвой, ботинка врезал ему между ног. Когда матерщиник от боли согнулся, Райка припечатала крепким, неженским кулаком по затылку. С такой силой и сноровкой, что сильный парень ткнулся носом в грязный, заплеванный пол.
Нищие рассмеялись. Женщины — визгливо, гордясь отвагой товарки, мужики — осторожно, будто нащупывая дорогу к отступлению.
— Ай, да Райка, ай, да Вездеход. Лярва — что надо!
— Хорошо поучила Желтка… За дело!
— Пошли водку пить — у меня еще — полбутылки…
— Людка, стерва, давай закус!
На Хмыря и Доходягу — нуль внимания. Будто недавно не на них были нацелены ножи, не их хотели порезать, избить, закатать в бетон.
У каждого из обитателей подвала — свои проблемы. Одни жрут водку, объясняются друг другу в вечной любви и верности, другие, не снимая тряпья, укладываются на свои подстилки, третии перешептываются.
Часть женщин, на равных с мужьями и временными любовниками, пьют прямо из горлышек бутылок. Другие, разложив нищенскую «униформу», латают, подшивают или, наоборот, режут для образования прорех, через которые доброхоты могут увидеть злющие язвы, разъедающие тело страдалицы. Их искусно рисовала одна из нищебродок.
— Пошли, мальчики, побазарим малость и — на боковую. Вам определили каморку, да?
— Определили, Райка, — подтвердил Хмырь. — За помощь — спасибочко, но мы и сами бы управились.
Недоброжелательность по отношении к спасительнице объясняется просто — Хмыря мучает ущемленное самолюбие.
Марк помалкивал. По его мнению, он — что-то вроде гостя, не имеющего права на благодарность или недовольство.
— Ништяк, Хмырь, не штормуй, — рассмеялась Райка. — Я только малость подмогла… До чего же ты хлипкий, младенчик, — считая легкий конфликт с самолюбивым парнем разрешенным, она переключилась на его друга. — Пошли уложу в постельку, приласкаю. Матери, небось, нет?
— Есть.
— Чего же она, гнилая паскуда, бросила свово ребеночка? — разьярилась женщина. — Моргалы ей выбить за такое!
объяснять, что мать не бросила сына, наоборот, тот по собственнному желанию покинул ее, почему-то не хотелось. Марк по обыкновению промолчал.
В крохотной каморке — один топчан. Ни стола, ни стула. Все еще ворча, Хмырь расстелил на полу нечто среднее между тряпкой и одеялом, положил под голову стопку газет и улегся. Через несколько минут безмятежно уснул.
— Где болит, младенчик? — заботливо спросила Вездеход, ощупывая жесткими пальцами тщедушное тело Марка. — Давай помассажирую, а? Когда-то жила у бабки-знахарки, научилась и травные отвары готовить и массажировать.
— Не надо… Не болит, — увертывался от женских рук Марк. — Сама ложись спать — устала, небось.
— Есть малость — устала, — призналась женщина. — Подвинься, прилягу. Топчан — широченный, будто двухспальная кровать… А отец-то живой?
— Да…
— Почему же он, козел вонючий, спокинул свово сынка? Или другую семью завел? Все одно — козел!
— Больной он. Израненный.
— Тоже больной?… Все нынче больные да калеки — времячко такое. В Москве живет?
— Не знаю.
Открывать местожительство старшины и его компаньона Марку категорически запрещенно.
— Ништяк, — успокоила Доходягу женщина. — Авось, найдет тебя батя, приголубит, обиходит.
Скрипнула дверь. В каморку заглянул униженный Желток. Увидев Райку, лежащую с «интеллигентом», злорадно рассмеялся.
— Нового хахаля нашла, шлюха вокзальная? Гляди, как бы не сдох на тебе. От такого не жди бабской сладости, а ты щщупаешь, надеешься. Одно слово — Вездеход!
Марк боязливо съежился. Женщина схватила здоровенный кол, которым прежний владелец каморки, которого «переселили» в Бутырку, подпирал дощатую дверь. Желток исчез. Донесся злорадный смешок. Пусть словами, но отплатил унизившей его бабе.
— Не бойся, младенчик, пока я рядом никто тебя не обидит.
— Спасибо.
— А почему заикаешься? Хочешь — вылечу? Насобираю трав — знаю, какие нужны, сварю лекарство.
Марк не ответил. Кажется, в женских руках таилась целебная сила — не прошло и пяти минут, как он уснул. Спокойно, без подрагиваний и храпа.
Лекарка осторожно, чтобы не побеспокоить «младенчика», вытянулась рядом с ним…
Глава 19
Романов отложил коричневую тетрадь, потер уставший глаза, потянулся. Архив деда — на подобии героина, не оторваться. Три часа ночи, завтра рано подниматься — дел невпроворот, а он все еще не в постели.
С завистью поглядел на спящую Дашка. Раскинулась девчонка, жарко ей. Интересно, что снится? Школьные забавы или парнишка с соседнего дома? Шестнадцать лет — самый опасный возраст. Особенно, для девушек. Природу не обманешь и не исправишь — дает о себе знать.
С того памятного дня, когда соседка оставила родителей-алкоголиков и переселилась к частному детективу, незаметно прошел целый год. К присутствии в квартире девушки Роман привыкал трудно. В начале чувствовал какое-то неудобство, потом ненавязчивая забота «дочери» сгладила это чувство, а в последние месяцы он вообще не мог представить себе жизни без обязательных завтраков и ужинов, выстиранного и наглаженного белья, вычищенных до зеркального блеска башмаков.
Невольно, Роман вспомнил праздник, устроенный Дашкой в ознаменование своего совершенолетия. Тогда «отец» предложил ей пригласить одноклассников, подруг и друзей по двору, устроить грандиозный сабантуй. Дерзкая своевольница презрительно фыркнула и наотрез отказалась.
— Ничего интересного. Напьются пацаны — примутся щипать девчонок, петь дурацкие песни, кривляться. Подружки — кокетничать, закатывать глазки, призывно повизгивать… Тьфу! Нет уж, папаня, избавь меня от такого праздника! Лучше мы с тобой выпьем шампанского, я наготовлю всяких вкусностей. Прелесть!
— Какая там прелесть — отмечать совершенолетие в обществе старого брюзги, — попытался переубедить девушку Романов. — Что до подвыпивих пацанов — от одного фужера шампанского не закосеют. Если тебе неприятно мле присутствие — могу переночевать в офисе или у Петьки.
— Во первых, ты — далеко не старикан — стоящий мужик. Не зря моя учителка до сих пор не может тебя забыть — небось смачивает подушку слезами. Во вторых, без тебя праздник — не праздник, одна тошнота. Не зли меня, папанька, не раздражай — все равно будет по моему!
Так и произошло.
Праздничный стол переполнен тарелками и тарелочками, вазами и блюдами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66