— А-а-а… — уважительно протянул Мамал и обернулся к Тартунгу. — Но в Аррантиаде, как я слыхал, тоже есть рабы?
— Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, единственный знакомый мне аррант освободил меня от рабства сразу же после того, как выкупил и вылечил! — задиристо бросил парень, не обращая внимания на подаваемые ему Эврихом знаки.
— Н-да… Я бы тоже такого раба освободил и гнал с глаз долой, — задумчиво промолвил товарищ Мамала.
— Это чтобы Нтхай да со своим добром расстался? В такое с трудом верится. А ты что, и впрямь купил его, дабы освободить? — осведомился у Эвриха озерник. — Добренький такой или чоги девать некуда? — Он выразительно скосил глаза на Душегубов перстень с громадным изумрудом, красовавшийся на безымянном пальце арранта.
— Как тебе сказать… — замялся Эврих. — Я, видишь ли, думал тихого, скромного слугу куплю, а вместо этого… — Он выразительно развел руками и под понимающие смешки начал подниматься с циновки.
— Неужто сразу не распознал, что за товар берешь? — ухмыльнулся Нтхай.
— Юноша этот тогда помалкивал, вот я видом его скромным и купился, — ответствовал Эврих и, кивком распрощавшись с сотрапезниками, направился к выходу из трактира.
Тартунг, раздумав обижаться, громко фыркнув, последовал за аррантом.
— Постой-ка, любезнейший, — вскочивший из-за стола озерник устремился следом за Эврихом. — Добр ты, богат или грехи свои богоугодными делами замаливаешь, не ведаю, однако ж выслушай меня.
— Слушаю, — нехотя ответил аррант, испытывая острое сожаление по поводу того, что не ушел из-за стола раньше. — Но должен тебя предупредить, что в настоящее время все мое богатство заключено в привлекшем твое внимание перстне, и если ты желаешь предложить мне какую-то сделку, то я заранее вынужден от неё отказаться.
— Нет, ты погоди, ты прежде выслушай меня. Сделкой тут и не пахнет. Речь идет о спасении человеческой жизни. А ежели точнее — жизни раба. То есть рабыни, — выпалил озерник, придерживая арранта за край плаща, словно боясь, что тот вот-вот исчезнет. — Взгляни-ка — вон там сидит ранталук — Зепеком его кличут. Так вот он привел сюда девку в ошейнике с самоцветами. Ей-то цена — связка чогов, но ошейник и впрямь хорош. Зепек же, не сумев её продать, торжественно поклялся, что, ежели к концу дня несчастную эту у него не купят, он отрежет ей голову, дабы снять ошейник.
— Что за чушь! — возмутился Эврих. — Кто мешает ему снять с неё ошейник самому или к кузнецу свести? И при чем тут я?
— Ошейник так плотно на шее сидит, что ни один кузнец расклепать его не берется. А ежели ты девку не купишь, Зепек ей точно голову отрежет. Он, видишь ли, игрок страстный, а ставить на кон ему нынче нечего.
— Вай-ваг! Только рабыни нам для полноты счастья и не хватает! — проворчал Тартунг и потянул Эвриха к выходу из трактира.
— Ты же говорил, что тебе не нравится рабство! — с упреком обернулся к нему озерник. — Так, может, взглянешь на девку? Ей у ранталуков и без того туго пришлось, они ведь рабов не имеют и обращались с ней хуже, чем с тварью бессловесной, — вновь обратился он к арранту. — Ну а не купишь, авось совет дашь, как бедолагу от ошейника избавить?
— И не подумаю! — раздраженно отозвался Эврих, злясь на Мамала, озерника, Тартунга и себя самого за то, что опять оказался в дурацком положении. Стоило ли столько времени возиться с умирающим айогом, чтобы потом позволить какому-то дурню отрезать едва ли не на его глазах голову ни в чем не повинной и совершенно здоровой рабыне? — Ладно, веди, посмотрим, что там за ошейник.
— Опять тебя на приключения потянуло! Брось ты это дело, пора в шатер возвращаться! — попытался остановить его Тартунг, но аррант лишь упрямо тряхнул курчавой головой и двинулся за озерником вглубь трактира, туда, где с азартными выкриками метали на низкий столик кости ранталуки, обитатели Озерной крепости и несколько Газахларовых воинов.
— Эй, Зепек, где твоя девка? — окликнул спутник Эвриха высокого, разукрашенного красной охрой мужчину в бирюзовом плаще — неизменной принадлежности всех воинов-ранталуков.
— А, Джинлык! Никак покупателя нашел? — Зепек приветственно поднял руку, мельком взглянул на Эвриха и указал куда-то за свою спину. — Можешь посмотреть на товар. Афарга, поди к свету!
Из темного угла трактира появилась тощая темнокожая девчонка в замурзанном травяном переднике, и за столиком, прервав игру, обернулись в её сторону. Смотреть, впрочем, было решительно не на что — замухрыга с надутыми губами разобиженного на весь мир ребенка выглядела точь-в-точь, как большинство здешних кочевниц, только ещё более жалко и затравленно. В отличие от мужчин, носивших затейливые прически со всевозможными украшениями, женщины стриглись наголо, оставляя ершик волос лишь по центру головы. Из-за отсутствия воды они совершали свой утренний туалет, натирая тело верблюжьим жиром. Пыль, оседая на этот жир, образовывала грязевую корку, и пахли ранталуки, айоги и прочие степняки весьма характерно, что, ясное дело, не прибавляло им привлекательности в глазах как имперцев, так и озерников, не говоря уже об Эврихе, который, подобно большинству своих соотечественников, питал неистребимое пристрастие к частым омовениям, за что его нередко дразнили чистюлей.
— Поди ближе! — скомандовал Зепек, и рабыня, не поднимая глаз, мелкими шажками приблизилась к игрокам. — А ты, белокожий, взгляни на её ошейник и назови свою цену.
Подхватив со стола масляный светильник, Зепек поднялся во весь свой немалый рост и ткнул рабыню пальцем в подбородок, дабы та вздернула голову.
— Ну, полюбуйся! Да подойди ты ближе, взгляни повнимательней на эти камушки! Правда, недурны?
Обойдя стол, по которому вновь застучали костяные кубики, Эврих приблизился к рабыне. Один глаз у неё заплыл, длинная шея была в свежих царапинах, но вблизи девушка уже не казалась такой тощей и юной. Было ей лет восемнадцать, а то и двадцать. Рост средний, плечи широкие, подбородок круглый, с ямочкой, лицо вытянутое, что же до ошейника…
Эврих тихо ахнул. Начищенное бронзовое кольцо в два пальца шириной и в палец толщиной оказалось сплошным и украшено было россыпью полудрагоценных, плохо обработанных камней, среди которых он узнал нефрит, бирюзу и сердолик.
— Ну что, берешь? — нетерпеливо, с жадным блеском в глазах спросил Зепек.
— Эврих, одумайся! Что ты с ней будешь делать?! — простонал за спиной арранта Тартунг. — Камешки дрянь, да и не снять их с живого человека!
— Пожалуй, я… Куплю ее… — после некоторых колебаний произнес Эврих, так и не привыкший к тому, что в Нижнем мире людей можно покупать и продавать, точно одежду, коней, глиняные горшки, дерево или камень. — Однако денег у меня нет, и я могу предложить за эту девушку лишь вот это кольцо.
— Ух ты! — восхитился кто-то из игроков.
— Что ты делаешь, Эврих! — возмущенно воскликнул Тартунг.
— Смотри, аррант, не продешеви, — пробормотал Обрел — один из восседавших за игорным столом воинов Газахлара.
— Нет! Я не желаю менять ошейник с девкой на кольцо! Ежели хочешь её получить, заплати мне настоящими деньгами! — решительно заявил Зепек. — Я не знаю, сколько стоят эти камни. И сколько стоит твое кольцо. Но если я не смогу поставить его и участвовать в игре, зачем оно мне?
— Да ты что, Зепек?! Этот изумруд стоит дюжины девок с такими ошейниками! — попытался образумить его Джинлык. — Соглашайся, пока аррант не раздумал!
— Пусть заплатит серебряными дакками! — упрямо возразил ранталук. — Девку я хотя бы могу отдать на ночь за пару медяков, а что мне делать с кольцом?
— Ты же говорил, что голову ей отрежешь!
— И отрежу! Ранталуки слов на ветер не бросают! Ошейник без девки у меня бы уже сегодня купили!
— Послушай умных людей, обменяй свою Афаргу на перстень. Завтра в крепость приедут купцы из Мванааке, и ты получишь у них за него не меньше сотни дакков! — подал голос один из соплеменников Зепека, но упрямец лишь отрицательно мотнул головой.
— Не было случая, чтобы купцы не обманули меня! Я не желаю с ними торговаться. Пшла вон! — рявкнул он на рабыню и отвесил ей затрещину, от которой та кубарем покатилась в темноту.
— Кажется, я смогу помочь вам уладить это дело, — вкрадчиво произнес Серекан, поднимаясь из-за дальнего торца стола. — Я готов сыграть с вами, поставив против ошейника с девкой и перстня с изумрудом настоящие деньги.
Лицо ранталука просветлело.
— Вай-ваг! Наконец-то начнется крупная игра! — воскликнул кто-то из озерников, радостно потирая руки.
— Победитель получает все? — осведомился Зепек, вздымая бровь, и, вперив в Серекана испытующий взор, потребовал: — Покажи деньги!
Молодой воин высыпал из кожаного кошеля пяток маленьких блестящих цвангов и дюжины полторы массивных шестиугольных дакков.
Позабывшие о костях игроки затаили дыхание. Предстояла действительно крупная игра, такая, о которой долго ещё будут вспоминать в Озерной крепости. Столь долго, что, возможно, это событие станет заметной вехой в жизни поселка, подумал Эврих, представив, как впоследствии, вспоминая минувшие дни, Мамал, например, будет говорить Нтхаю: «Это случилось через год после Большой игры» — и оба будут мечтательно закатывать глаза, сладко жмуриться и с чудовищными преувеличениями толковать молодежи о незабвенных днях своей молодости, когда и солнце светило ярче, и девушки были не чета нынешним, и на кон ставили не позеленевшие чоги, а серебро, золото и драгоценные каменья неземной красоты.
— Мало! — презрительно процедил ранталук, глаза которого сияли, а лоб покрылся мелкими бисеринками пота.
— Имей совесть, Зепек! Ошейник твоей Афарги не стоит и половины этих денег! — попытался урезонить его более здравомыслящий соплеменник.
— А я говорю: мало!
Нехорошо улыбаясь, Серекан вытащил из лежащей у его ног сумы пару вытесанных из каменной соли кирпичей со сглаженными гранями и вызывающе поинтересовался:
— Этого, надеюсь, даже тебе будет достаточно? На Эвриха он не смотрел, но все понимали: в игру Серекан намерен вступить не из-за ошейника с паршивыми камешками, а ради изумруда Амаши. Как и прочие сопровождавшие Газахлара воины, он знал, каким образом попал к арранту перстень с чудесным камнем, и знание того, что прежде он украшал руку Душегуба, увеличивало его ценность в их глазах по меньшей мере вдвое.
— Я буду играть, — чуть заметно склонил голову Зепек.
— Ну, слава Великому Духу, снизошел! — хмыкнул над ухом арранта Тартунг, смирясь, по-видимому, с неизбежным.
Соляные кирпичи произвели на ранталука должное впечатление. Такие деньги в глазах здешних кочевников имели неизмеримо большую ценность, чем связки чогов, серебряные дакки и даже золотые цванги. Они являлись не только символом богатства, но были к тому же жизненно необходимы, и, возможно, если бы Серекан начал торг с них, ему не понадобилось бы полностью опустошать свой весьма, как выяснилось, вместительный кошель. За один такой брусок он мог бы купить на торжище двух, а то и трех буйволов…
— В сквор будете играть или в боть-боть?
— Нет! Будем метать кто больше, — заявил Зепек, к немалому удивлению и разочарованию любителей изощренных и вдумчивых игр.
— Каждый кидает три кости сразу или по одной, по очереди? — деловито обратился Серекан к арранту и ранталуку.
— По одной! — решил Зепек и гаркнул на весь трактир: — Хозяин, принеси ещё огня! Я не вижу даже собственных пальцев!
Пока шел торг, народу в помещении заметно прибыло, причем, прежде чем приступить к трапезе и возлияниям, каждый, конечно, пожелал узнать, зачем присутствующие сгрудились в дальнем конце зала. А услыхав о ставках в предстоящей игре, сочли своим долгом хотя бы одним глазком посмотреть на то, о чем завтра будет болтать все Торжище. Потому-то из-за плотной толпы, обступившей стол игроков, сделалось и впрямь темнее, так что требование ранталука принести огня было встречено одобрительным гулом.
Два притащенных хозяином трактира светильника установили посреди стола. Серекан перебрался поближе к ранталуку, для арранта освободили циновку напротив них, и Зепек, перекатывая на ладони три отобранных для игры кубика, спросил, кто намерен испытать свое счастье первым.
Серекан сделал отрицательный жест, и Эврих, протянув руку, взял один из кубиков. Он не любил играть, по крайней мере в те игры, где победу определяло не умение игрока, а слепой случай или же капризы судьбы. Ему очень не хотелось расставаться с Душегубовым перстнем, поскольку это была единственная по-настоящему ценная в его хозяйстве вещь, с помощью которой он рассчитывал купить себе место на корабле, покидавшем Мавуно. И все же, с душевным скрежетом, аррант приготовился отдать его ради спасения жизни чернокожей Афарги. Но делать перстень ставкой в игре… Такого поворота событий он никак не ожидал, а ведь мог бы, глядя на Зепека, догадаться, что бузотер этот стремится не столько выручить за свою рабыню как можно больше денег, сколько заставить говорить о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58