Мы поздоровались за руку, и никаких попыток целоваться она не делала, что могло бы меня успокоить, если бы не ее вид, который отнюдь не внушал спокойствия. Она выглядела совершенно изнуренной. Я съел половину всех бутербродов, пока ждал, чтобы она заговорила, но в конце концов был вынужден сам спросить, откуда вокруг нее атмосфера такой мрачной безнадежности.
– Это из-за Кевина?
Я был уверен, что не ошибся.
Она кивнула и разразилась слезами. Я гладил ее руку, но не был уверен, что этого достаточно. Я стал ненароком гладить ей плечо, и наконец она сказала:
– Я боюсь, что он потеряет работу.
– Что за глупости! Почему?
– Понимаете, он стал такой дикий, очевидно, и на работе тоже. Он уже Бог знает сколько времени меня не целует и даже слова доброго никогда не скажет. Он ссорится всегда и со всеми. Что случилось – он мне не говорит, а если я спрашиваю, он бесится. Вчера зашел друг, с которым Кевин работает в аэропорту. Он сказал, что Кевин работает с таким угрюмым и несчастным видом, что начальство уже стало замечать. Я уверена, что его собираются уволить, но что же мне делать?
Чего-то в этом роде я ожидал с нашей последней встречи и решил, что надо рассказать ей правду, и черт с ним, с Азазелом. Я прокашлялся:
– Рози! Эта вот фотография…
– О да, я знаю, – воскликнула Рози, хватая фотографию и прижимая ее к груди. – Она дает мне силы это переносить. Эта – настоящий Кевин, и что бы ни случилось – он всегда будет со мной, – Она начала всхлипывать.
Я понял, что сказать то, что надо сказать, будет крайне трудно, однако другого пути не было. И я сказал:
– Рози, вы не поняли. Вся беда в этой фотографии, и я е этом уверен, Все обаяние, вся жизнерадостность этой фотографии должны были откуда-то взяться. Так вот, ах отобрали у самого Кевина. Понимаете?
Рози перестала плакать.
– Вы это о чем? Фотография – это просто свет, собранный линзой, и еще эмульсия на пленке, и всякие там проявители – и все.
– Обычная фотография – да, но эта… – Я знал ограниченность возможностей Азазела. Волшебную фотографию из ничего ему было бы создать не под силу, но боюсь, что научную сторону вопроса, некий закон сохранения жизнерадостности я бы не смог объяснить Рози.
– Давайте я скажу так. Пока здесь будет стоять эта фотография, Кевин будет несчастен, сердит и раздражителен.
– Но здесь будет стоять эта фотография, – сказала Рози, решительно водружая ее на место, – и я не понимаю, зачем вы говорите такие ужасы про такую хорошую вещь. Ладно, давайте я сварю кофе.
Она вышла на кухню, и я видел, что она оскорблена до глубины души. Тогда я сделал то, что было единственно возможным. В конце концов, ведь это я сделал снимок. И опосредованно – через Азазела – на меня ложилась ответственность за его волшебные свойства. Я схватил рамку, осторожно снял задник, вынул фотографию. И порвал ее пополам, потом на четыре части, на восемь, на шестнадцать и сунул клочки себе в карман. Как только я закончил, зазвонил телефон, и Рози бросилась к нему в гостиную. Я вдвинул задник на место и поставил рамку обратно. Она была бела и пуста.
И тут я услышал, как Рози счастливо взвизгнула.
– Кевин! – донеслось до меня. – Это же чудесно! Я так рада! Но почему же ты мне ничего не говорил? Никогда больше так не делай!
Она вернулась с сияющим лицом.
– Вы знаете, что сделал этот ужасный Кевин? У него был камень в почке, и он ходил к врачу, и вообще, переживал. Это же была дикая, адская боль, и могла быть нужна операция, а мне он не говорил, потому что не хотел меня волновать. Вот болван! Конечно, он ходил такой несчастный. Ему и не пришло в голову, что я еще больше переживала, не зная, что с ним творится. Нет, серьезно, мужчин нельзя оставлять без надзора.
– А отчего вы сейчас так радуетесь?
– А камень вышел. Вот только что, и он первым делом сказал мне, что очень мило с его стороны – и как раз вовремя. У него такой счастливый голос, и такой радостный. Как будто вернулся прежний Кевин. Он совсем такой, как на этой фотографии…
Рози обернулась и взвизгнула:
– Где фотография?
Я встал, собираясь уходить. На ходу, идя к двери, я произнес:
– Я ее уничтожил. Потому-то камень и вышел.
– Уничтожил? Ах ты…
Я уже был за дверью. Я не ждал благодарности, но и до убийства доводить не хотел. Не дожидаясь лифта, я поспешил вниз с той скоростью, которую мог себе позволить, и добрых два этажа до моих ушей доносился ее дикий вой.
Дома я сжег клочки.
С тех пор я не видел Рози. Как я слышал, Кевин стал нежным и любящим мужем, и они очень счастливы, но одно письмо я все же от нее получил. Семь страниц мелким почерком, сбивчивых и почти бессмысленных. Из них я только мог понять, что она считает, будто настроение Кевина полностью объясняется историей с камнем, а что появление и выход камня так совпали по времени с фотографией – чистая случайность.
Еще там было несколько совершенно сумасшедших обещаний меня убить, а также – абсолютно непоследовательно – повредить некоторые части моего тела, причем называемые такими словами, которые, как я готов был бы поклясться, она не только не употребляет, но и вообще никогда не слышала.
И я так понимаю, что никогда больше она не полезет ко мне целоваться, и это, как ни странно, меня несколько огорчает.

1 2