«Вряд ли его любят партнеры, — подумал Пафнутьев. — И Объячева можно понять — наверняка без должной почтительности вел себя Скурыгин. А учитывая самолюбие и властность Объячева, тому было приятно посадить ершистого партнера в подвал. Что он и сделал. И не мне судить его за это», — усмехнулся про себя Пафнутьев.
— В таком случае я выражусь иначе, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова, достаточно точные. — Я запрещаю вам покидать этот дом без моего разрешения.
— Вы имеете на это право?
— Да.
— Вы меня подозреваете?
— Да.
— В чем?
— В убийстве.
— Кого же я убил?
— В интересах следствия не могу сказать... Но здесь все убийцы. Просто я пока не могу каждому дать по трупу. Хотя трупов на всех уже хватает. Но они не распределены. Между убийцами. Моя задача — распределить. Пока я этого не сделаю, никто из дома уйти не может. Не имеет права.
— Даже тайком?
— Об этом я тоже позаботился.
— Но когда тут происходили нехорошие дела, я сидел в подвале. Вы это учитываете?
— Учитываю. Так же, как и все остальные подробности вашего сидения в вышеупомянутом подвале.
— Я могу, наконец, сходить туда за своими вещами?
— Чуть попозже.
— Это когда, простите?
— Я сам скажу, когда будет можно.
— Вы обладаете столь полной властью? — уже злясь, взвинчиваясь, спросил Скурыгин.
— Да.
— Очевидно, мне следовало бы вести себя с вами обходительнее? Вежливее? Подобострастнее?
— Угодливости, которую вы проявляете, мне вполне достаточно.
— Я ничего не сказал об угодливости.
— А я сказал. Простите, мне нужно позвонить. Можете отправляться в свою комнату, можете в каминном зале смотреть телевизор, можете включить телевизор даже в комнате покойницы. Там в видик вставлена какая-то порнушка... После долгого воздержания в подвале вам понравится.
— А вы, оказывается, не столь прост и неуклюж, как это может показаться поначалу.
— О! Я хитер, коварен и злопамятен. От меня лучше держаться подальше.
Пафнутьев снова прошел к подоконнику, у которого они недавно стояли с Худолеем, и набрал номер Шаланды. Он знал, что в эти секунды трубка сотового телефона пищит в шаландинском кармане, но тот не откликался на вызов. Значит, важный разговор, значит, надо ждать.
— Слушаю! — наконец прозвучал голос Шаланды.
— Пафнутьев тревожит.
— Давай, тревожь.
— Ты подготовил выступление по телевидению?
— А что?
— Материала хватает?
— Можешь добавить?
— Могу, — усмехнулся Пафнутьев.
— Неужели... — голос Шаланды оборвался, он так и не решился произнести вслух мелькнувшую догадку. Слишком уж она была невероятной.
— Да, Жора, да. Еще один труп.
— Кто на этот раз?
— Маргарита Объячева. Жена хозяина.
— Убита?
— Возможно.
— Как?
— Не знаю. На теле видимых повреждений нет.
— Сколько же там осталось живых?
— Пятеро. Телохранитель, его жена, секретарша... Кстати, прекрасная девушка, красавица, умница...
— Остановись, Паша. Кто еще? — взмолился Шаланда.
— Друг семьи Вьюев и объячевский зек Скурыгин.
— Ты присматривай за ними.
— Твои ребята присматривают. Они надежные профессионалы, мимо них даже мышь не проскочит незамеченной. Птица не пролетит. Комар носа на подточит.
— Ладно, Паша. Я вот прикидываю, прикидываю... Осталось пятеро... Четверо из них наверняка убийцы... Они ведь не остановятся... Им следы надо заметать.
— Может, четверо убийц, но не исключено, что один... Может быть, в доме есть какая-нибудь потайная комната, в которой убийца и прячется? Будем думать. Что твой строитель? Как его... Вулых.
— Желает говорить с тобой.
— Да-а-а? — по-дурному заблажил Пафнутьев. — Созрел, значит.
— Чем-то ты ему приглянулся.
— Он мне тоже. Высылай машину за Маргаритой. Передавай большой привет ночным телезрителям.
— Может, подъедешь, выступишь?
— Да боюсь я их тут без присмотра оставлять! Боюсь! — признался Пафнутьев. — Приеду утром, а их уже трое осталось... Нет, Жора, не уговаривай. Кому-то на роду написано блистать в свете юпитеров, а кто-то должен вахтером служить, — жалостливо простонал Пафнутьев.
— Да, Паша, да! Кто для чего создан... С природой не поспоришь.
— Кстати, Худолей опять отличился.
— Все! Мне пора. О худолеевских подвигах расскажешь кому-нибудь другому.
— Я имею в виду, что он весь день не пьет. Ни капли в рот.
— Не верю! — заорал в трубку Шаланда и отключил телефон.
* * *
Снова и снова просчитывая события, случившиеся в объячевском доме, пытаясь понять суть происшедшего, Пафнутьев постоянно упирался в нечто необъяснимое — что произошло у строителей? Он мог понять поведение Вохмяниных, и Маргарита была ему понятна, и Света. Хотя и были к ней вопросы, недоумения, но по каким-то своим причинам он отодвигал Свету в сторонку — отойди, дескать, не мешай нашим серьезным разборкам.
Вьюев?
И с этим все в порядке, Пафнутьев мог предсказать его поведение, предвидеть решения — и спокойные, и истеричные, и попросту беспомощные.
Скурыгин становился все более спесивым, он возвращался в свой мир, где привык повелевать и решать судьбы. Так уж случилось, что судьбу его самого решил другой человек, и Скурыгину оставалось только подчиниться. Причем держался он не слишком твердо, не слишком, это Пафнутьев понял сразу. Чтобы без пыток, избиений, без голода дрогнуть и подписать все, что тебе подсовывают... Слабак этот Скурыгин. И все его высокомерие, какое-то больное, надсадное самолюбие, все только подтверждало — слабак.
— Мне нужно позвонить, — подошел он к Пафнутьеву через два часа. Я и об этом должен просить разрешения?
— Конечно. Но я разрешаю.
— Знаете... Мне уже расхотелось звонить.
— В таком случае ничем не могу помочь.
— Три месяца назад я пришел в этот дом с сотовым телефоном. Я могу затребовать его обратно?
— Затребовать, конечно, можете. Но получить — нет.
— Почему?
— А я не знаю, где он, куда вы его сунули! — расхохотался Пафнутьев, убеждаясь еще в одной закономерности — спесь и глупость идут рядом, да чего уж там: это проявление одного и того же человеческого качества — ограниченности.
— Я вижу, вам приятно видеть людей в дурацком положении? — спросил Скурыгин.
— Да. А вам?
Поперхнулся Скурыгин, закашлялся, хотел сказать что-то резкое, что сразу поставило бы на место эту прокурорскую крысу, но сдержался, взял себя в руки и промолчал. И правильно сделал. Таких людей Пафнутьев не любил и даже не боролся с этим своим чувством. В мимолетном споре Скурыгин поступил верно, грамотно. Но глупо и самонадеянно, более того, безрассудно он поступил часом позже — позвонил в свою контору, потребовал каких-то ответов, отчетов, кого-то пропесочил за нерадивость, кого-то сдержанно похвалил.
А напрасно, ох напрасно!
Не знал еще Скурыгин, насколько изменился его мир, насколько изменилось собственное положение в этом мире. Два месяца изоляции не проходят безнаказанно нигде, а уж тем более в том рискованном деле, которым он занимался. В течение следующего часа после его звонка о том, что он жив, здоров, что намерен вернуться и снова все взять в свои руки, о том, что он, как и прежде, тверд и решителен — обо всем этом уже знали его партнеры, конкуренты, соратники и прихлебатели.
А не надо бы, ох не надо!
Ну, да ладно, сделанного не вернешь, слово не воробей.
Главное в другом — и со Скурыгиным у Пафнутьева не было неясностей. Он этого человека видел и понимал до самого донышка. Затруднения и полная необъяснимость у Пафнутьева были связаны с Вулыхом и Петришко. Почему один убит, а второй сбежал? Как понимать миллион долларов, если Объячев год не платил им заработанных денег, ограничиваясь кормежкой и постелью? Правда, Шаланда сказал, что Вулых тронулся умом... Пафнутьев в это не верил. О строителях у него сложилось мнение, как о людях здоровых, выросших в ясных отношениях, в своих горах, окутанных чистым воздухом и ежедневной необходимостью зарабатывать на хлеб. Такие люди если и трогаются умом, то чаще это связано с потерей дома, семьи, близких людей, с потерей привычного образа жизни.
Но миллион долларов...
Это, конечно, серьезное обстоятельство. Такая куча денег может повредить любой разум, внести душевную сумятицу в самый сильный характер.
И Пафнутьев отправился в город на встречу с Вулыхом. Ничего не планируя и не намечая, он решил, что сообразит по ходу — что сказать, о чем спросить, какими словами.
Шаланда сидел в своем кабинете со всей монументальностью, которую только мог изобразить. Он уже видел себя на экране телевизора и, похоже, нравился себе. На нем была белоснежная рубашка, китель украшали подновленные колодки орденов и медалей — их у Шаланды оказалось на удивление много.
— Привет, Шаланда! — легкомысленно произнес Пафнутьев, сразу разрушая атмосферу неприступности. — Как поживаешь? Что новенького? Говорят, весна будет холодная и затяжная. Мне верные люди сказали. По секрету, конечно.
Шаланда не ответил. Посопел некоторое время, соображая, на какие пафнутьевские слова отвечать необходимо, а какие можно пропустить мимо ушей. И, решив, видимо, что тот не произнес ни единого серьезного слова, лишь буркнул недовольно:
— Привет.
— Говоришь, Вулых умом повредился?
— Что Вулых, Паша... А мое здоровье не стоит внимания?
— В тебе, Жора, я уверен. Ты не тронешься.
— Это почему же? — с обидой спросил Шаланда, будто его упрекнули в полной бесчувственности и уже потому он никогда не поплывет умственно и душевно.
— Потому что этого не может быть никогда! — твердо произнес Пафнутьев и даже губы сжал, показывая, как он уверен в своих словах и в самом Шаланде.
— Ну, ладно дурака валять... Что с Маргаритой?
— Мертва.
— Почему?
— Жора, никаких следов насилия. Лежит смирненькая такая, ручки, ножки вытянула, глазки прикрыла, бледная вся... В общем, совершенно неживая.
— А убивать есть за что?
— Есть. После смерти Объячева она осталась хозяйкой дома. А дом с участком по приблизительным прикидкам тянет на миллион долларов.
— Опять миллион! — проворчал Шаланда. Видимо, история с обнаружением у Вулыха долларов его достаточно потрепала.
— Так вот, если кто-то решит, что может на каких-то там основаниях этот дом присвоить... То Маргарита обречена.
— Может, самоубийство? — предположил Шаланда.
— Я уже думал... Но знаешь... Это ведь четвертый труп. До сих пор никакими самоубийствами не пахло. А здесь железный повод — дом. И, по моим глупым прикидкам, есть все-таки люди, которым жалко с этим домом расставаться.
— Кто эти люди? — спросил Шаланда таким тоном, будто готов немедленно мчаться на задержание преступников.
— Жора... Не гони волну. Мы с ними разберемся. Опять же я не уверен. Говорю осторожно — по моим глупым прикидкам...
— Я уже знаю, Паша, такую закономерность... Когда я слышу от тебя глупые прикидки, можно смело вызывать группу захвата. Мне кажется, сейчас именно такой случай. А там как знаешь... Не сбегут?
— Я сказал им, чтобы меня дожидались.
— Послушаются?
— Конечно. Дом-то ведь — это такая вещь, которую с собой в чемодане или за пазухой не унесешь.
— Павел Николаевич, — уважительно произнес Шаланда, — скажи мне откровенно... Что происходит? Как все понимать? Жители города взбудоражены! Четыре трупа за двое или трое суток из одного дома... Такого никогда не было, Паша! Что доложить народу? Ведь все эти события не имеют разумного объяснения!
— Худолей предполагает, что будут еще трупы.
— Что?!
— Так говорит Худолей. Последнее время он увлекся оккультными науками, мистикой, потусторонними связями.
— Ему мало четырех?!
— Дело не в том, что мало... Он говорит, что там ждут прибавления.
— Где ждут?
— В потустороннем мире.
— Он что, тоже тронулся? И ты вместе с ним?
— Поживем — увидим.
— И он знает... Он знает, кто будет пятым? — спросил Шаланда почему-то шепотом.
— Боюсь, что знает. Но не говорит. Ему запрещено.
— Кем?!
— Ну, это, — Пафнутьев помялся, скосил глаза в одну сторону, в другую, словно желая убедиться, что никто их не подслушивает, ничья призрачная тень не стоит за его спиной. — Те силы. Потусторонние. Он говорит, что если скажет, то это...
— Ну? Ну?
— Если скажет, то сам будет пятым.
— Чушь какая-то, — шумно выдохнул воздух Шаланда. — Вы что, все там с ума посходили?
— Я же предупредил тебя.
— О чем?!
— Что ты один не тронешься. Умом.
— Знаешь что?! — Шаланда встал, резко отодвинул стул, поддал ногой еще один, который оказался у него на дороге, с грохотом распахнул окно. Казалось, шумными звуками он разгонял тени из загробного мира, которые скопились, скопились у него в кабинете и мешали свободно дышать. — Я твоего Худолея, как ты знаешь, не очень люблю... Но теперь я его ненавижу!
— Вам просто надо выпить как-нибудь, а? Вы оба хорошие ребята, только в разных весовых категориях. Вот и все. Если бы ты знал, с каким уважением он отзывается о тебе!
— Худолей?! Обо мне?! — с гневом спросил Шаланда, но уловил хитроумный Пафнутьев, уловил все-таки слабую, почти неслышную нотку детского удивления и зарождающейся признательности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36