Она стригла волосы не слишком коротко и не слишком длинно и то распускала их по плечам, то собирала на затылке. Никогда не красилась, фасоны платьев выбирала старомодные, но такие, какие были ей к лицу, и таким образом достигла того, что ни на кого не была похожа. Дарвари был безумно в нее влюблен и поскольку носил мундир курсанта военного училища, то считал себя неотразимым, хотя Замфира и говорила ему...
В это время зазвонил телефон. Думитреску протянул руку и поднял трубку. Ему что-то сказали, и он покраснел как рак.
— Да, у меня, — проговорил Думитреску и замолчал, слушая, что ему говорят на другом конце провода. — Будет сделано. Понял, — отчеканил он, положил трубку на рычаг и повернулся к старику: — На сегодня хватит. Слишком много дел.
Фэрымэ вдруг проникся к нему симпатией.
— Вы еще неоднократно будете рассказывать свои истории, — поднял глаза Думитреску. — Но в ваших же интересах не упоминать больше о Василе Борзе. Ограничьтесь Ликсандру и Дарвари. Этот Борза никогда не учился в вашей школе на улице Мынтулясы. Он вообще не учился, даже в начальной школе. Установлено, что он был известным хулиганом в околотке Тей и агентом сигуранцы. Обманным путем он проник в партию. Надеюсь, вы меня поняли, — закончил он, нажимая на кнопку.
— Понял и премного вам благодарен. — Фэрымэ вскочил и почтительно поклонился.
6
В течение целой недели следователь Думитреску не вызывал Фэрымэ на допрос, но Фэрымэ продолжал писать, и охранник регулярно забирал исписанные листы и приносил чистую бумагу. Как-то утром он зашел в камеру и, улыбаясь, заявил:
— Попрошу вас немножечко прогуляться, вас ждет сюрприз...
Фэрымэ положил ручку на промокашку, заткнул пузырек с чернилами и поднялся. В коридоре его ожидал элегантно одетый молодой человек.
— Вы будете Захария Фэрымэ?
— Да, я.
— Пройдемте со мной.
Они спустились во двор, пересекли его и вошли в другой корпус. Потом поднялись на лифте. Фэрымэ заметил, что молодой человек с любопытством поглядывает на него, украдкой чему-то улыбаясь.
— Я тоже писатель, — сообщил он, когда лифт остановился. — Меня очень интересуют ваши воспоминания.
Миновав несколько коридоров, молодой человек остановился перед массивной дверью, постучался и сделал знак Фэрымэ, чтобы тот заходил. Старик вошел, по привычке сгорбившись и опустив голову, но, увидев за столом женщину с надменной улыбкой, почувствовал, как у него дрожат колени.
— Ты меня знаешь? — спросила женщина.
— Как вас не знать? — с низким поклоном ответил Фэрымэ. — Госпожа министр Анка Фогель.
— Товарищ министр, — поправила женщина.
— Грозная Анка Фогель, — добавил Фэрымэ, пытаясь улыбнуться. — Так вас все называют: грозный борец...
— Знаю, — подтвердила женщина и повела плечами. — Но почему люди боятся меня, этого я никак не могу понять. Я мягка, точно хлеб. А если бываю жесткой, то только со своими домашними, да и то не всегда...
Фэрымэ впервые в жизни видел эту женщину, а потому с удивлением рассматривал ее. Она оказалась даже более суровой, чем на фотографиях в газетах. Выглядела она лет на пятьдесят, грузная, с широкоскулым лицом, прорезанным глубокими складками, большим ртом, короткой жирной шеей и седеющими волосами, стриженными под мальчика. Она сама курила и протянула Фэрымэ через стол пачку «Лаки Страйк».
— Куришь? Садись и возьми сигарету.
Фэрымэ еще раз поклонился и опустился в кресло. С опаской принял пачку сигарет.
— Зажигалка рядом. Ты даже не подозреваешь, зачем я тебя пригласила, — продолжала Анка Фогель, пристально глядя на старика и улыбаясь. — Я прочитала несколько десятков страниц твоих показаний. Больше прочитать не могла, потому что ты ужасающе многословен, а у меня мало времени для чтения. Но мне понравилось, как ты пишешь. Если бы ты мог контролировать поток воспоминаний, ты бы стал большим писателем. Но ты теряешь нить и вязнешь в подробностях. Я попросила выделить все куски, связанные с Оаной, потому что мне хочется узнать всю эту историю от начала до конца, но мне так и не удалось понять, что же с ней случилось.
— Возможно, вы и правы, — стал оправдываться Фэрымэ, склонив голову, — я же не писатель и записываю все, что приходит в голову. Но историю Оаны нельзя воспринимать только как ее собственную жизнь, потому что Оана была дочерью Фэникэ Тунсу и, самое главное, внучкой лесника. И все, что случилось с ней, с Оаной, было обусловлено тем, что он нарушил клятву, данную им старшему сыну паши из Силистрии...
— Это ты расскажешь потом, — прервала его Анка Фогель. — Я бы хотела знать, что случилось с Оаной после войны, когда она отправилась в горы. Когда это произошло?
— Летом двадцатого года.
— Ты ее видел в то время? Как она выглядела?
— Она была прекрасна, как богиня. Она была точно живая Венера. Светлые рыжеватые волосы рассыпались по плечам — она всегда ходила с обнаженными плечами. Под блузкой обрисовывалась развитая упругая грудь, от которой нельзя было отвести глаз, выражение лица мягкое, ласковое, губы пухлые, яркие, а от взгляда жгучих черных глаз бросало в дрожь. Да что толку? Ведь, надо вам сказать, ростом она была два метра сорок сантиметров. В обычном виде, одетая в платье, она повергала в ужас. Если бы она ходила обнаженной, к ней можно было бы привыкнуть, она была сложена как богиня, величественная и прекрасная...
— Ну, ну, рассказывай, — подбодрила Анка Фогель, закуривая очередную сигарету.
— В один прекрасный день Оана явилась к отцу и заявила: «Пришел мой срок, я ухожу в горы, потому что оттуда должен спуститься мой муж...» И ушла. Она села в поезд, но в Плоешти ее ссадили, потому что к ней привязались солдаты, а она поколотила их и опозорила. Она была сильна, как Геркулес, невероятно сильна, даже для великанши в два с половиной метра ростом. Я сказал, что она опозорила солдат, и это правда: она спустила с них штаны и всех по очереди отшлепала, как нашкодивших детишек. Дальше она пошла пешком, от села до села, с котомкой за плечами, распевая песни, и через неделю добралась до Карпат. Останавливалась она в корчмах, покупала еду, поскольку отец снабдил ее деньгами, и шла дальше. Она купалась в речках, сняв с себя платье и заходя в воду совершенно нагая средь бела дня. Мальчишки в деревнях бросали в нее камни, натравливали собак, но Оана не обращала внимания. Она пела и упорно продвигалась к горам. Натравливать на нее собак было и вовсе бессмысленно, потому как стоило ей обернуться и позвать: «Куцу, куцу!» — собаки начинали ластиться к ней. Вечером пятого дня Оана добралась до кошары под горою Пьятра-Краюлуй. Чабаны просто обомлели, видя, как она приближается к ним, босоногая, с сумой за плечами, да еще распевая песню. Они науськали на нее собак, но Оана вошла в кошару вместе с этими собаками, которые терлись об ее ноги. Подойдя к старшему чабану, она попросила: «Примите меня к себе, я буду бесплатно на вас работать, буду делать все, что прикажете. Мне нужно дождаться своего мужа...» Сначала старшой уперся и не разрешил ей остаться при кошаре: мол, никакая великанша ему не нужна. Но Оана, переночевав неподалеку, в какой-то пещере, на другой день опять явилась в кошару и принялась наводить порядок. Старшой сделал вид, что не замечает ее, и тем как бы разрешил ей остаться. А вечером, когда собрались все пастухи с овцами, Оана предложила им устроить борьбу. Она опустилась на колени, а чабаны выступали против нее стоя. Одного за другим всех она уложила на лопатки. В сумерки Оана отправилась к источнику купаться, а чабаны смотрели на нее издали и не могли наглядеться. Оана их так распалила, что они по очереди подбирались к ней, когда она спала, и пытались овладеть ею, но Оана спускала их с горы и снова укладывалась спать. Как-то ночью парни собрались впятером, чтобы одолеть ее. Навалились на сонную, схватили ее за руки и за ноги, но Оана напряглась и скинула их с себя, а потом так отколошматила, что пастухи, охая и ахая, разбежались кто куда...
— Потрясающая женщина! — воскликнула, улыбаясь, Анка Фогель.
— Потрясающая, — повторил и Фэрымэ, качая головой. — С той поры никто уже не решался к ней приставать, только подглядывали. Когда она ходила к источнику, чабаны следовали за ней и обмирали, глядя, как она плещется. Когда светила полная луна, Оана бродила по поляне нагая, распустив по спине волосы. Она плясала, прыгала, пела, иногда складывала ладони и простирала их в молитве, но пастухи никогда не слышали, о чем она молилась. Лишь однажды старший чабан выследил ее и, подобравшись поближе, перекрестился, расслышав, что она говорит. «Выдай меня замуж, великая госпожа, — умоляла Оана, вздымая руки к Луне. — Найди мне мужа по моему росту. Ненавистно мне мое девичество. Господь Бог ошибся, когда творил меня, а потом и вовсе забыл. А ты, великая госпожа Луна, владычица ночи, ты обходишь небосвод и видишь все, что вблизи и вдали. Поищи хорошенько и найди мне мужа. Пусть явится добрый человек и, обручившись со мной, станет моим мужем!» В эту ночь старшой принял решение. Он дождался, когда луна сошла на нет и у Оаны пропало желание бродить по ночам, и под покровом темноты явился к ней. «Оана!» — окликнул он. Девушка проснулась, подошла к нему, но, поскольку была сонная, не почувствовала опасности. И вдруг старшой хлестнул ее бичом из воловьих жил, да так, что тот обвился вокруг шеи. Оана безвольно повалилась прямо к его ногам. Чабан доволок ее до постели и овладел ею. Потом вылез из пещерки и крикнул в сторону кошары: «Идите сюда!» Прибежали все чабаны и последовали его примеру. А поутру Оана, очнувшись от забытья, отправилась к источнику. Вернувшись, она сказала старшему чабану: «Спасибо тебе, старшой. Это злоключение мне в поучение». И расхохоталась.
— Потрясающая женщина! — вздохнула Анка Фогель.
— Потрясающая. Да только старшой сам накликал беду на свою голову. Потому как со следующей же ночи Оана принялась зазывать всех чабанов на свое ложе и не давала им передышки до самого утра, а пастухи потом весь день бродили сонные, думая только о том, как бы где-нибудь спрятаться да завалиться спать. А овец так и вовсе забросили, оставив их под присмотром собак. Но Оана ходила за парнями по пятам и как увидит, что чабан прикорнул где-нибудь в тени, тут же будит и принимается мучить. Чабаны стали избегать ее, но у Оаны пылу не убавлялось. Она всех их теперь прекрасно знала и не давала спуску никому. «Ты кто такой?» — спрашивала она во тьме, когда пастух просил отпустить его в кошару поспать. «Думитру», — отвечал чабан. «Иди и приведи ко мне Петру, а не приведешь, буду тебя мучить до утра!» — угрожала Оана. Думитру плелся в кошару. «Вставай, браток, если ты не пойдешь, Оана одного меня будет терзать до самого утра, а я не выдержу». — «Что-то я устал, — отвечал Петру, — разбуди Марина». — «Марин уже был у нее, еще до меня. Иди, иди, ты лучше всех отдохнул...» За две недели Оана так измочалила чабанов, что они стали прятаться от нее, кто в чащобе, кто в пещере, чтобы отоспаться, возвращаясь в кошару только к вечеру, когда нужно было загонять для дойки овец. Не один раз Оана являлась по ночам и в постель старшего чабана, но тот вскоре стал праздновать труса и ложился спать, положив рядом бич из воловьих жил. «Ты ко мне не подходи! — кричал он. — Я уже в годах и хочу, чтобы дети похоронили меня в родном селе, в долине. Не подходи, бичом ожгу!» Оане становилось жалко его возраста, и она отправлялась блуждать по горам, отыскивая молодых чабанов. Слух про норов Оаны вскоре разнесся по всей округе. Потекли к ней и другие пастухи, но Оана так умучивала их на своем ложе, что утром у них не хватало сил добраться до своих кошар, они валились с ног и засыпали где попало. Овцы, брошенные на собак, разбредались во все стороны, скатывались с крутых склонов в ущелья и жалобно блеяли там, покинутые всеми. Слух об Оане докатился и до сел в долине, откуда повалили в горы самые видные да тщеславные мужики. Оана принимала всех подряд и до того их умучивала, что на второй или третий день, изможденные и обессиленные, они валились где-нибудь на обочине дороги и отсыпались целыми сутками, словно после жестокой лихорадки. Всполошились по окрестным селам и женщины. Многие стали опасаться, не потеряют ли окончательно своих мужей, такими бессильными выпускала их из своих объятий Оана, помучив несколько дней и ночей в своей постели.
И вот женщины сговорились избавиться от нее: сначала одурманить, а потом избить, растоптать, искалечить. Собралось с полсотни женщин из всех долинных сел, но, когда увидели, как она купается в источнике, оглядываясь вокруг, отыскивая глазами на скалах или за кустами мужчину, какого еще не отведала, женщины сначала окаменели, а потом принялись креститься. Оана вышла к ним в чем мать родила и спросила: «Что вам надобно?» Тогда шагнула вперед одна из женщин и ответила: «Пришли мы заколдовать тебя, девушка, чтобы ты оставила наших мужиков в покое. Но теперь, увидавши тебя, поняли, что никакое колдовство не поможет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14