) ловко огрел Петрушку Шмакова по загривку и приказал своим людям вывести его из Успенского собора. По свидетельству подьячего (делопроизводителя) Протасьева, выйдя из собора, Петрушка Шмаков не унялся и сказал, судя по всему, в адрес Гаврилы Пушкина: «Погодь, взойдет солнышко красное и на нашем подворье».
С той поры след Шмаковых теряется до тех славных времен, когда начиналась на Руси эпоха великих преобразований Петра I. Тут мы встречаем Шмаковых во всех уголках государства Российского и на самых разнообразных местах. Ферапонт Шмаков был в стремянном, приказе, оберегал государя и сопровождал его во всех походах. Известны Шмаковы — полуголовы в стрелецких полках, известны и сотники. Служили Шмаковы и в других приказахг казенном, сытенном, житном и Конюшенном.
И все-таки обращает на себя внимание удивительно постоянное стремление представителей рода Шмаковых к морскому делу. Так, Панкрат Шмаков, которого царь зашиб ставнем, за какую-то провинность был разжалован в корабельные плотники и в тысяча семьсот двадцатом году определен к постройке «потаенного судна», которое сооружалось по мысли под руководством Ефима сына Прокофия Никонова на верфи Галерного двора. Таясь от чужого глазу, трудились плотники пять лет, но, как известно, первая в истории кораблестроения подводная лодка так и не смогла выйти в плавание по причине того, что вода проникала в корпус лодки, обшитый для герметичности «кожами юхотными». После смерти Петра I Панкрат Шмаков был отправлен вместе со своим старшим товарищем Никоновым в Архангельск, для работы на тамошних верфях, где и умер вскорости, не выдержав полуарестантского житья.
Можно высказать предположение, что замечательная идея Никонова, правильная в своей сути, но неспособная к осуществлению в те времена,юхотные кожи были мало годны для такого дела, — оставалась жить в роду Шмаковых и, подобно магниту, влекла его отдельных представителей к освоению морских глубин. Сохранился собственноручный доклад адмирала Кушелева императору Павлу Первому, в котором писалось: «…Означенный Данилка Шмаков тщится удобно плавающее судно под водами морей и рек построить, но понеже изобретение оное, будучи выдумано без смысла и правил, не может быть употреблено на дело с пользой, то покорнейшая просьба к Вашему Императорскому Величеству тому Данилке Шмакову отказать».
Император Павел I, знавший, как известно, пять европейских языков и своей начитанностью далеко превосходивший всех российских царей прошлого и будущего, собственноручно начертал на рапорте: "Проверить надлежит, а что, тому следуют пункты:
1. Не имел ли означенный Данилка Шмаков каких сношений с Американскими Штатами, генерал которых по имени Джордж Вашингтон, по точным сведениям, интересант до подводных лодок.
2. По сведениям посла английского, противу флота английского употреблена была подводная лодка под названием «Черепаха» на веслах, которая произвела такой силы взрыв мины вблизи фрегата «Игл», что многие английские офицеры растеряли свои парики, нарушив тем все правила воинского устава.
3. Буде в тех пунктах Данилка Шмаков окажется без вины, то для острастки бить его плетьми и отправить под строгим надзором в Сибирь до той поры, пока не будет потребен".
Над Шмаковым тяготел какой-то морской рок. Уже в двадцатом веке, когда во время русско-японской войны с Балтийского завода были отправлены во Владивосток подводные лодки «Сом» и «Дельфин», в команде которых не было ни одного Шмакова, произошел памятный трагический случай, в котором все-таки был замешан некий Афанасий Шмаков, судя по всему, прадед Василия Шмакова, впоследствии получившего имя Нептуна Великого.
Лодка «Дельфин» выходила в Тихий океан на испытания и боевой поиск по бухтам, где могли оказаться японские боевые суда. Неисправность вертикальных рулей заставила ее капитана поставить лодку на ремонт, причем были вскрыты горловины кормовых бензиновых цистерн.
Команда была вынуждена покинуть лодку из-за сильной густоты бензиновых паров, а для наблюдения за вентиляцией лодки были оставлены вахтенными матросы Сюткин и Хамченко. И нужно было так случиться, что к Хамченко в тот вечер пришел его друг с крейсера «Громобой» — Иван Шмаков. Остальное известно из рапорта капитана «Дельфина». Хамченко, поддавшись на уговоры своего приятеля Шмакова, спустился с ним вместе внутрь лодки для ее осмотра. По всей вероятности, взволнованный необычным устройством подводного корабля, которым он уже давно интересовался, Шмаков закурил папироску, в результате чего произошел взрыв паров бензина и лодка затонула на глубине семи саженей. Хамченко едва спасся, а Шмакова нашли, когда лодка была поднята и доставлена к ремонтному причалу военного порта Владивостока.
К этому остается добавить, что дед Нептуна Великого служил на подводной лодке «Пантера» и проделал вместе с нею героический ледовый поход из Гельсингфорса в революционный Питер в апреле тысяча девятьсот восемнадцатого года, воевал на Волге и Балтике, а отец строил, а потом и служил уже после войны на одном из крейсеров Балтийского флота.
По-иному сложилась судьба Василия Шмакова, но море сыграло в ней необычайную роль.
КАК Я ПОЗНАКОМИЛСЯ С НЕПТУНОМ ВЕЛИКИМ
Шутка ли, выйти перед всем миром и сказать: «Я разговаривал с Нептуном Великим!» Своей удачей мы обязаны исключительно нашей наблюдательности.
Действительно, не обратив внимания на редкую татуировку («195?»), не узнай Нептуна Великого в автобусе номер «тридцать восемь» Малаховка — Коренево, все последующее не смогло бы случиться. А так, едва я только взглянул на Шмакова, автоматически зафиксировал татуировку на пальцах левой руки, так меня и кольнуло что-то в сердце, предвещая поразительное по своим последствиям знакомство.
Тогда, в Крыму, я был пятым. Трое из нас, на правах «старожилов», помещались внутри дома, а двое — я и шахтер из Донбасса Дмитрий — на веранде. Отдыхающих в тот год кормили изо всех сил, но, к великому моему сожалению, все машины подвозили продукты только ночью, разворачиваясь чуть ли не у самых окон нашей веранды. Свет фар, скрежет тормозов, натужный рев моторов (сразу же за нашим домом начинался крутой подъем в гору) порядком надоедали нам по ночам. Вполне возможно, что, если бы не присутствие в соседней комнате Нептуна Великого, я постарался бы найти пристанище поспокойнее, но вскоре я привык к шуму, а утомившись от морского купанья, солнца, стояния в бесконечных очередях за завтраками, обедами и ужинами, засыпал сном крепким и нерушимым. Во всех моих скитаниях по морскому берегу Нептун Великий сопровождал меня неотлучно. Уже позже я понял причину: Нептун Великий, который в то время не был не только «Нептуном», но даже и «Великим», был человеком робким. Но его робость была подобна плотине на горной реке. Не будь ее, воды текли бы с шумом и резво катились бы вниз, увлекая за собой камни-голыши.
Иногда я раздумываю над вопросом: почему же Василий Шмаков так потянулся ко мне? Был он моложе меня лет на двадцать с ролидным хвостиком..Город южный, курортный, соблазны разные, а Василии бредет за мной по прибрежной гальке в самое отдаленное место, где купаются пенсионеры и портовые рабочие и где ему придется выслушать от меня какое-нибудь бессодержательное поучение о вреде табака или пользе учения. В одной ли робости тут дело? Может быть, тут главную роль сыграло то обстоятельство, что мы из одних мест: я из Краскова, а он из Малаховки.
О чем мы говорили с Василием Шмаковым в те дни, я уже не помню.
Так, понемногу обо всем. Он рассказывал мне, что служил в армии, а потом плавал на торговом судне, что не женат, что есть у него знакомые девушки, и при этом он помотал кистью руки в воздухе и сказал что-то вроде «тэк-тэк-тэк».
Не помню уже, по какому поводу я затеял с Василием шуточную борьбу; борьба классическая вскоре приняла форму вольной, и вдруг я почувствовал острую боль и некоторое время не мог ни повернуться, ни вздохнуть.
Утром пришел врач, ощупал меня, заставил присесть, выслушал мой рассказ о случившемся.
— Ребра у вас целы, — сказал он. — Просто вы человек рыхлый, ведете, вероятно, сидячий образ жизни, а ваш партнер привык иметь дело с такими же крепкими парнями, как и сам. Вот так… А бок ваш еще недельку-другую поболит и перестанет.
Чувство вины охватило Василия, хотя виноват-то, по сути дела, был я сам, и устранило холодок между нами.
— Пощупайте у меня вот здесь, — сказал как-то Василий, наклонив мокрую голову.
Я, теперь в этом можно признаться, без всякого интереса нащупал странный перекатывающийся под пальцами шарик на его голове, как раз там, где начинали расти волосы. Шарик этот, затянутый синеватым рубцом, был чуть больше двухкопеечной монеты и глубоко вдавался в кость черепа.
— Вы мне, конечно, не поверите, — сказал Василий, — но это след от пули, калибр сорок четыре. В упор, подлец, стрелял.
— Кто стрелял? Это когда ты в армии служил? — высказал я догадку.
— В армии по мне никто не стрелял, — ответил Василий. — Это кто в погранвойсках служил, тем иной раз доставалось, а я механик по самолетам, знаете, может быть: «Вечно грязный, но зато в воздушном флоте»? Наше дело какое было? В ночь-заполночь к самолетам — бегом, и под руководством старших товарищей там клепку, там чеку, там гайку, а там тросик расчехлить, зачехлить, расконтрить, законтрить. В этих заботах два года как не бывало.
Василий присел рядом со мной на горячий бетон плиты, надел темные очки и неподвижно уставился на море. Позже я понял, что в нем происходила внутренняя борьба, рассказать или не рассказать… Но я был в совершенно беспомощном состоянии, время от времени издавал жалобные стоны, способные тронуть камень, и Василий решился.
— Только вот что, — сказал он мне. — До времени молчок.
— Где служил я, — начал свой рассказ Василий, — сказать не могу: подписку давал, сами понимаете. Скажу только, что время наше, местное время, на десять часов от московского отличалось. Видел как-то и белого медведя. Вдалеке, правда, точка такая грязно-желтая колыхалась.
Я у своего техника спрашиваю: «Что это?» А он смеется: «Белый медведь, говорит, вот уж своей зазнобе распишешь, как один, на один с ним у самолета боролся». Я тогда посмеялся, а все-таки написал. Ну, не про борьбу, а что видел… и близко видел. Песцы к нам захаживали, так на них капканы ставили прямо у летного поля. Демобилизовали меня три года назад, а тут у меня размолвка вышла, поссорились, одним словом, и вроде ехать мне домой и не к чему. Только расстраиваться. Месяца два я в порту околачивался, то погрузишь, то разгрузишь, и привык я к деньгам.
«Зачем, — думаю, — ехать, когда от добра добра не ищут?» Приятелей хоть пруд пруди, многие из демобилизованных, в нашей же части служили.
Некоторые уже записными бичами стали, знаете про таких, ведь в газетах писали. Вот меня бичи и на коробочку устроили, да еще радистомстажером…
— Прямо так сразу и радистом?
— Не прямо, а радистом. Потому что я ведь три курса института связи окончил полностью, меня в армию взяли, когда из института отчислили. Даже радость у меня была, когда отчислили, облегчение.
«Ладно, — думаю, — наука от нас не уйдет, послужим в армии, а потом…» Да не вышло это «потом».
В Холмске экзамены сдал, и меня на другую коробочку, на танкер один устроили, теперь уже судовым радистом на полном окладе, как положено.
И чего я только не повидал! Я ведь и в Хайфоне был, и самолеты американские нас «пужали». Ниже борта летают, черти. Лицо видно, все видно. Заходил и в Сингапур, и в Калькутту. Ходили в Южную Америку, порт Вальпараисо такой видел. В Сиднее два дня провел. И случилась тут со мной беда. Поначалу так, ничего, а обернулось таким, что, расскажи мне кто такую историю, сам бы в нее ни за что в жизни не поверил бы.
Были мы.как-то на пути в Момбасу. И схватил меня живот. Боли страшные, ходить не могу, с койки вел передачу по рации.
— Аппендицит?
— Он… Когда прибыли в Момбасу, меня сразу в госпиталь, да пока мы добрались до порта, у меня осложнение произошло. В общем, я без сознания был трое суток. Хорошо, там кениец один был, в Москве учился и по-русски мог говорить совсем без акцента даже, так он от меня не отходил и операцию сделал, и все прочее. Из консульства меня посещали, фрукты разные приносили, да только коробочка без меня ушла… Договорились тогда наши из посольства, что меня отправят во Владивосток на английском трампе «Рич Джек», это по-нашему «Богатый Джек». Только мы из Момбасы вышли, как шторм, и одного моряка за борт смыло. Еще день, и опять несчастье: заболел их радист Тэдд — отличный парень.
Вызывает меня капитан, а я, конечно, в институте немного английский учил, а когда плавал, понемногу и говорить научился, не так чтобы, а понятно, когда надо.
— Нужны руки, — говорит капитан, — вы моряк?
Руки «хэндс» — это у них простые матросы, еще с давних времен у них так, а совсем простой матрос у них называется «руки перед мачтой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17