А?
Протянул ему короткопалую руку и тихо, приблизив к щеке пахнущие та-
баком усы, шепнул:
- Ты ее не щупал насчет прибывания?..
- Спрашивал.
- Не говорит? Где ей сказать, своя буржуазная... я ихнюю подлую мысль
под землей вижу. Может тебя подвести, товарищ?..
У дверей Народного Дома, где снега трепали синие свои гривы, - Запуса
одернули:
- Товарищ Василий Антоныч... Товарищ...
Видит: на подбородке, весенним снегом - чуть грязноватым и синим, -
бородка. Поверх грязной дурно пахнущей шинели - полушубок. Собачьего ме-
ха шапка по-уши, а Запус все ж его узнал:
- Гражданин Качанов, вы на допросе были об организации восстания? Ес-
ли...
- Я совсем не про жену, я по делу мести... Мое мнение, товарищ Васи-
лий Антоныч, самый главный виновник всего злодейства Артюшка... и Олим-
пиада тут не при чем, пущай живет с кем хочет. Я ради жены убийству под-
вергся, подряды и имущество потерял...
И, отведя Запуса за фонарь, к сугробу, толкаясь валенком, туманно и
длинно стал рассказывать о заговоре в городе. Живет Кирилл Михеич в ме-
щанском домике на окраине и там же прячется в кладовке, "меж капустой" -
Артюшка, у него все планы, все нужное и списки. Пахло от него самогоном.
Идя улицей, вслед за Кирилл Михеичем подумал Запус, что пожалуй лучше
бы арестовать подрядчика и передать его в Чека. Пусть разбираются, а за-
чем он Запусу? Здесь - даже не думая, а так как то позади, прошло неудо-
вольствие, высказанное инструктором из центра и предусовдепа Яковлевым:
зачем живет с Олимпиадой. Нет, лучше самому раскрыть заговор и привести
Артюшку. Злясь недолго, - подумал он о смуглом желтоватом лице атамана,
захотелось увидать его напуганным, непременно со сна, чтоб одна щека бы-
ла еще в следах - от капусты что ли?
- А, сволочь, - сказал он вслух.
- По поводу чего? - спросил Кирилл Михеич.
Запус не просил вести и Кирилл Михеич не звал, а оба они - сгорбив-
шись, скользя по снегу, торопливо шагали к окраине. Еще Запус подумал:
"надо бы позвать с собой матроса Топошина" - и вспомнил: зачем-то вер-
нулся тот на ферму Сокой. Позвать с собой - можно было бы многих, хоть
бы из своего отряда.
- Сам!
Кирилл Михеич запыхаясь сказал:
- В хорошем хозяйстве все сам делаешь. Трудное...
Спросил Запус, - бьет ли жену Кирилл Михеич? Тот ответил - так как
Запус не живет с ней и жить не намерен...
- Не намерен, - подтвердил Запус.
- То, конечно, можно сказать по совести - бил и если найдет ее вновь,
бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же
в суд жаловаться не пойдет и если вернется, - значит подтверждение: жену
бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем
не занимается. Таков и Запус.
- Второй муж?
- Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь... Будьте
хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.
Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже
вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнув-
шись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег
на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся
еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.
- Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу
не гремит, а здесь оказывается пол... Шум произойдет.
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла
к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть...
спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и
опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребут-
ся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился
все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заго-
вор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла
найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и ра-
достно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил,
чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и
если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, про-
шел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный
так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели.
Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К
запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое.
Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувство-
вал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит.
Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем
близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко ска-
зал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склиз-
кий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отле-
те, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вя-
ло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно.
Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освобо-
дившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого,
Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и
необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему
- огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила
ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно
длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть,
сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы
попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегиба-
ясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и
не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер.
Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес
ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый
нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, ар-
хитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и
кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капус-
та, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро
с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени
(он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул
его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь.
Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по
отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже
раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикмет-
жанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отча-
янным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то,
мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бород-
ку, хмельно, туманно, рассмеялся:
- Запуса-то, могу!.. Пошел сначала к Олимпиаде, а та говорит: на за-
седании, я в Народный Дом... а Шмуро трусит, на картошке, на капусте си-
дит... Мне Запус что, я с Запусом самогон желаю пить!
- Шмуро был любовником?
- Чьим?
- Фиезы?
- Фиезки-то? а я знаю?.. У ней любовников не было, у ней мужья были.
Ты мне вот что скажи, пуганул ты Шмуро?.. Здорово?..
Он, наклонившись, рыгая, достал из-под стола четверть самогона. Тощая
старуха принесла синеватые стаканы.
- Надоел он мне... на картошку и ходит!.. Шмуро-о!..
Бикметжанов, азиат, - был в русской поддевке и лаковых сапогах. Глуб-
же, в комнате на сундуке, прикрытом стеганым одеялом, лежала раскрашен-
ная девка. Бикметжанов улыбнулся Запусу и сказал:
- Не подумайте, я теперь - раз закона нет - ни-ни... Это у меня дочь,
Вера. Вера, поздоровайся с гостем...
Вера, выпячивая груди и качаясь, медленно прошла к столу.
Запус всунул револьвер и, отворачиваясь от Веры, сказал в лицо Бик-
метжанову:
- Я вашего гостя, в кладовой, кончил.
Бикметжанов отставил стакан, отрезвленный выпрямился и вышел. Старуха
ушла за ним. Вера подвинула табурет и, облокачиваясь на стол, спросила:
- А на войне страшно?
В сенях завизжали. Визг этот как-то мутно отдался внутри Запуса. Вера
отодвинулась и лениво сказала:
- Господи, опять беспокойство.
Впопыхах, опять опьяневший, вбежал Бикметжанов и, тряся кулаками,
закричал на Кирилл Михеича. Сквозь пьяную, липкую кожу, глянули на Запу-
са хитрые глазенки - пермские. Скрылись. Кирилл Михеич расплеснул по
столу руки и промычал, словно нарочно, длинно:
- Я-я... при-и!.. онии!.. меж со-обой... я здесь!..
Тогда Бекметжанов отдернул четверть с самогоном. Пред Запусом, совсем
у шинели, метнулось лицо его и крик:
- Господин... господин матрос!.. господин комиссар!.. Ведь я же под
приют свой дом отдал, малолетних детей! Добровольно от своего рукомесла
отказался! У меня же в Русско-Азиатском банке на текущем счету, вам ведь
все, досталось!..
И тут ломая буквы:
- Нэ губи, нэ губи душу!.. скажи - сам убил, собственноручно... Мнэ
жэ!.. э-эх!..
И еще ниже к уху, шопотом:
- Девку надо, устрою?.. Ты не думай, это не дочь, кака?.. ширма есть,
поставлю... отвернемся... девка с норовом и совсем чистый... а?..
И Вера, тоже шопотом:
- Матросик, душка, идем!
Бикметжанов из стола выхватил тетрадку:
- Собственноручно напиши: убил и за все отвечаю. Зачем тебе порядоч-
ного человека губить?.. Я на суде скажу: в пьяном виде. А сюда напиши,
не поверят. Я скажу - пьяный. Вот те бог, скажу: в пьяном виде. И девка
потвердит. Вера?..
- Вот те крест, матросик.
Запус поднял (легкое очень) перо. Чернила мазали и брызгали. Он напи-
сал: "Шмуро убил я. За все отвечаю. Василий Запус". Налил два стакана
самогона, сплюнул липкую влагу, заполнившую весь рот, выпил один за дру-
гим. Придерживая саблю, вышел.
В сенях уже толпились мещане. Кирилл Михеич спал, чуть задевая се-
ренькой бородкой синюю звонкую четверть самогона.
XIII.
Встретила Олимпиада Запуса тихо. Подумал тот:
"Так же встречала мужа"...
Озлился, она сказала:
- Кирилл Михеич приходил, хотела в милицию послать, чтоб арестовали
его, не посмела... а если важное что?
Она широко открыла глаза.
- А если бы я к Артюшке пришел, ты бы тоже в милицию послала, чтоб
меня арестовали?
- Зачем ты так... Вася? Ты же знаешь...
- Ничего я не знаю. Зачем мне из-за вас людей убивать?
Но здесь злость прошла. Он улыбнулся и сказал:
- На фронте. Окопы брали, с винтовкой бежал, наткнулся - старикашка
мирный как-то попал. Руки кверху поднял и кричит, одно слово должно быть
по русски знал: "мирнай... мирнай"... А я его приколол. Не судили же ме-
ня за это?
- Неправда это... Ну, зачем ты на себя так...
- Насквозь!
- Неправда!
- Так и Шмуро...
- Чаю хочешь?
- Кто же после водки чай пьет.
Она наклонилась и понюхала:
- Нельзя, Вася, пить.
- И пить нельзя и с тобой жить нельзя...
- Я уйду. Хочешь?
- Во имя чего мне пить нельзя, а жить и давить можно? Монголия, Ки-
тай, Желтое море!..
Он подскочил к карте и, стуча кулаком в стену, прокричал:
- Сюда... слева направо... Тут по картам, по черточкам. Как надо итти
прямо к горлу! Вот. Поучение, обучение!
Он протянул руку, чтоб сдернуть карту, но, оглянувшись на Олимпиаду,
отошел. Сел на диван, положил нога на ногу. Веселая, похожая на его зо-
лотистый хохолок, усмешка - смеялась. Сидел он в шинели, сабля тускло
блестела у сапога - отпотела. Олимпиаде было холодно, вышла она в одной
кофточке, комнаты топили плохо.
- Где же Кирилл Михеич? - спросила она тихо.
- Убил. Его и Шмуро, в одну могилу. Обрадовалась? Комиссар струсил,
крови пожалел! Ого-о!.. Рано!
Он красным карандашом по всей карте Азии начертил красную звезду, по-
ложил карандаш, скинул шинель и лег:
- И от того, что убил одного - с тобой не спать? Раскаяние и грусть?
Ого! Ложись.
- Сейчас, - сказала Олимпиада, - я подушку принесу из спальни.
XIV.
Бывало - каждый вторник и пятницу за Кладбищенской церковью на площа-
ди продавали сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Протянул ему короткопалую руку и тихо, приблизив к щеке пахнущие та-
баком усы, шепнул:
- Ты ее не щупал насчет прибывания?..
- Спрашивал.
- Не говорит? Где ей сказать, своя буржуазная... я ихнюю подлую мысль
под землей вижу. Может тебя подвести, товарищ?..
У дверей Народного Дома, где снега трепали синие свои гривы, - Запуса
одернули:
- Товарищ Василий Антоныч... Товарищ...
Видит: на подбородке, весенним снегом - чуть грязноватым и синим, -
бородка. Поверх грязной дурно пахнущей шинели - полушубок. Собачьего ме-
ха шапка по-уши, а Запус все ж его узнал:
- Гражданин Качанов, вы на допросе были об организации восстания? Ес-
ли...
- Я совсем не про жену, я по делу мести... Мое мнение, товарищ Васи-
лий Антоныч, самый главный виновник всего злодейства Артюшка... и Олим-
пиада тут не при чем, пущай живет с кем хочет. Я ради жены убийству под-
вергся, подряды и имущество потерял...
И, отведя Запуса за фонарь, к сугробу, толкаясь валенком, туманно и
длинно стал рассказывать о заговоре в городе. Живет Кирилл Михеич в ме-
щанском домике на окраине и там же прячется в кладовке, "меж капустой" -
Артюшка, у него все планы, все нужное и списки. Пахло от него самогоном.
Идя улицей, вслед за Кирилл Михеичем подумал Запус, что пожалуй лучше
бы арестовать подрядчика и передать его в Чека. Пусть разбираются, а за-
чем он Запусу? Здесь - даже не думая, а так как то позади, прошло неудо-
вольствие, высказанное инструктором из центра и предусовдепа Яковлевым:
зачем живет с Олимпиадой. Нет, лучше самому раскрыть заговор и привести
Артюшку. Злясь недолго, - подумал он о смуглом желтоватом лице атамана,
захотелось увидать его напуганным, непременно со сна, чтоб одна щека бы-
ла еще в следах - от капусты что ли?
- А, сволочь, - сказал он вслух.
- По поводу чего? - спросил Кирилл Михеич.
Запус не просил вести и Кирилл Михеич не звал, а оба они - сгорбив-
шись, скользя по снегу, торопливо шагали к окраине. Еще Запус подумал:
"надо бы позвать с собой матроса Топошина" - и вспомнил: зачем-то вер-
нулся тот на ферму Сокой. Позвать с собой - можно было бы многих, хоть
бы из своего отряда.
- Сам!
Кирилл Михеич запыхаясь сказал:
- В хорошем хозяйстве все сам делаешь. Трудное...
Спросил Запус, - бьет ли жену Кирилл Михеич? Тот ответил - так как
Запус не живет с ней и жить не намерен...
- Не намерен, - подтвердил Запус.
- То, конечно, можно сказать по совести - бил и если найдет ее вновь,
бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же
в суд жаловаться не пойдет и если вернется, - значит подтверждение: жену
бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем
не занимается. Таков и Запус.
- Второй муж?
- Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь... Будьте
хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.
Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже
вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнув-
шись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег
на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся
еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.
- Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу
не гремит, а здесь оказывается пол... Шум произойдет.
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла
к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть...
спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и
опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребут-
ся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился
все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заго-
вор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла
найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и ра-
достно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил,
чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и
если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, про-
шел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный
так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели.
Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К
запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое.
Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувство-
вал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит.
Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем
близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко ска-
зал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склиз-
кий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отле-
те, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вя-
ло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно.
Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освобо-
дившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого,
Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и
необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему
- огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила
ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно
длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть,
сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы
попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегиба-
ясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и
не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер.
Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес
ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый
нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, ар-
хитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и
кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капус-
та, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро
с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени
(он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул
его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь.
Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по
отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже
раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикмет-
жанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отча-
янным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то,
мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бород-
ку, хмельно, туманно, рассмеялся:
- Запуса-то, могу!.. Пошел сначала к Олимпиаде, а та говорит: на за-
седании, я в Народный Дом... а Шмуро трусит, на картошке, на капусте си-
дит... Мне Запус что, я с Запусом самогон желаю пить!
- Шмуро был любовником?
- Чьим?
- Фиезы?
- Фиезки-то? а я знаю?.. У ней любовников не было, у ней мужья были.
Ты мне вот что скажи, пуганул ты Шмуро?.. Здорово?..
Он, наклонившись, рыгая, достал из-под стола четверть самогона. Тощая
старуха принесла синеватые стаканы.
- Надоел он мне... на картошку и ходит!.. Шмуро-о!..
Бикметжанов, азиат, - был в русской поддевке и лаковых сапогах. Глуб-
же, в комнате на сундуке, прикрытом стеганым одеялом, лежала раскрашен-
ная девка. Бикметжанов улыбнулся Запусу и сказал:
- Не подумайте, я теперь - раз закона нет - ни-ни... Это у меня дочь,
Вера. Вера, поздоровайся с гостем...
Вера, выпячивая груди и качаясь, медленно прошла к столу.
Запус всунул револьвер и, отворачиваясь от Веры, сказал в лицо Бик-
метжанову:
- Я вашего гостя, в кладовой, кончил.
Бикметжанов отставил стакан, отрезвленный выпрямился и вышел. Старуха
ушла за ним. Вера подвинула табурет и, облокачиваясь на стол, спросила:
- А на войне страшно?
В сенях завизжали. Визг этот как-то мутно отдался внутри Запуса. Вера
отодвинулась и лениво сказала:
- Господи, опять беспокойство.
Впопыхах, опять опьяневший, вбежал Бикметжанов и, тряся кулаками,
закричал на Кирилл Михеича. Сквозь пьяную, липкую кожу, глянули на Запу-
са хитрые глазенки - пермские. Скрылись. Кирилл Михеич расплеснул по
столу руки и промычал, словно нарочно, длинно:
- Я-я... при-и!.. онии!.. меж со-обой... я здесь!..
Тогда Бекметжанов отдернул четверть с самогоном. Пред Запусом, совсем
у шинели, метнулось лицо его и крик:
- Господин... господин матрос!.. господин комиссар!.. Ведь я же под
приют свой дом отдал, малолетних детей! Добровольно от своего рукомесла
отказался! У меня же в Русско-Азиатском банке на текущем счету, вам ведь
все, досталось!..
И тут ломая буквы:
- Нэ губи, нэ губи душу!.. скажи - сам убил, собственноручно... Мнэ
жэ!.. э-эх!..
И еще ниже к уху, шопотом:
- Девку надо, устрою?.. Ты не думай, это не дочь, кака?.. ширма есть,
поставлю... отвернемся... девка с норовом и совсем чистый... а?..
И Вера, тоже шопотом:
- Матросик, душка, идем!
Бикметжанов из стола выхватил тетрадку:
- Собственноручно напиши: убил и за все отвечаю. Зачем тебе порядоч-
ного человека губить?.. Я на суде скажу: в пьяном виде. А сюда напиши,
не поверят. Я скажу - пьяный. Вот те бог, скажу: в пьяном виде. И девка
потвердит. Вера?..
- Вот те крест, матросик.
Запус поднял (легкое очень) перо. Чернила мазали и брызгали. Он напи-
сал: "Шмуро убил я. За все отвечаю. Василий Запус". Налил два стакана
самогона, сплюнул липкую влагу, заполнившую весь рот, выпил один за дру-
гим. Придерживая саблю, вышел.
В сенях уже толпились мещане. Кирилл Михеич спал, чуть задевая се-
ренькой бородкой синюю звонкую четверть самогона.
XIII.
Встретила Олимпиада Запуса тихо. Подумал тот:
"Так же встречала мужа"...
Озлился, она сказала:
- Кирилл Михеич приходил, хотела в милицию послать, чтоб арестовали
его, не посмела... а если важное что?
Она широко открыла глаза.
- А если бы я к Артюшке пришел, ты бы тоже в милицию послала, чтоб
меня арестовали?
- Зачем ты так... Вася? Ты же знаешь...
- Ничего я не знаю. Зачем мне из-за вас людей убивать?
Но здесь злость прошла. Он улыбнулся и сказал:
- На фронте. Окопы брали, с винтовкой бежал, наткнулся - старикашка
мирный как-то попал. Руки кверху поднял и кричит, одно слово должно быть
по русски знал: "мирнай... мирнай"... А я его приколол. Не судили же ме-
ня за это?
- Неправда это... Ну, зачем ты на себя так...
- Насквозь!
- Неправда!
- Так и Шмуро...
- Чаю хочешь?
- Кто же после водки чай пьет.
Она наклонилась и понюхала:
- Нельзя, Вася, пить.
- И пить нельзя и с тобой жить нельзя...
- Я уйду. Хочешь?
- Во имя чего мне пить нельзя, а жить и давить можно? Монголия, Ки-
тай, Желтое море!..
Он подскочил к карте и, стуча кулаком в стену, прокричал:
- Сюда... слева направо... Тут по картам, по черточкам. Как надо итти
прямо к горлу! Вот. Поучение, обучение!
Он протянул руку, чтоб сдернуть карту, но, оглянувшись на Олимпиаду,
отошел. Сел на диван, положил нога на ногу. Веселая, похожая на его зо-
лотистый хохолок, усмешка - смеялась. Сидел он в шинели, сабля тускло
блестела у сапога - отпотела. Олимпиаде было холодно, вышла она в одной
кофточке, комнаты топили плохо.
- Где же Кирилл Михеич? - спросила она тихо.
- Убил. Его и Шмуро, в одну могилу. Обрадовалась? Комиссар струсил,
крови пожалел! Ого-о!.. Рано!
Он красным карандашом по всей карте Азии начертил красную звезду, по-
ложил карандаш, скинул шинель и лег:
- И от того, что убил одного - с тобой не спать? Раскаяние и грусть?
Ого! Ложись.
- Сейчас, - сказала Олимпиада, - я подушку принесу из спальни.
XIV.
Бывало - каждый вторник и пятницу за Кладбищенской церковью на площа-
ди продавали сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25