— заметил профессор Бурунов. — Другой масштаб времени — это же антинаучно! Скорее отражение и искажение в космосе земных сигналов Эффект Штермера. Начало XX века.
— Я не знаю расшифровки этого послания, но последнее слово никак не рыло, это подпись — Крылов. Папа жив!
— Тогда этот факт для новой теории, — заметил академик, выразительно взглянув на внучку.
— Обрыв? — сказала Кассиопея. — А я думала, что в космосе гладкая дорога.
— Я лечу в Звездный комитет, — объявил академик. — Вас, Константин Петрович, попрошу с помощью Нади запрограммировать мой компьютер на расшифровку послания. Все-таки миллиард попыток в секунду! Разгадает!
Наталья Витальевна и Кассиопея убирали со стола нетронутые тарелки.
СОТРЯСЕНИЕ НАУК
Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой вместе с другими академическими зданиями, был архитектурной моделью Солнечной системы.
В центре научного городка высилась огромная сфера — своеобразное здание в десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно зависло в пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные, подсвеченные изнутри колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных лучей.
Поодаль, на круглых лесных лужайках, изображающих разные планеты, располагались академические институты с величественными мраморными фасадами и скульптурами на античные мифологические сюжеты: крылатого бога, выходящей из мраморной пены прекрасной богини, могучего титана, удерживающего над землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме и с мечом в руке, грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями…
Взлетолеты по негласному правилу никогда не опускались близ храма науки, доставляя пассажиров лишь к окраине «Солнечной системы», откуда им приходилось идти пешком.
Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти «старческие причуды» академиков. Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело переходя на бег.
Добравшись до парящего в воздухе шара, он поднялся в лифте внутри прозрачных колонн на тридцать третий этаж, где располагался президиум Объединенной Академии наук.
В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие ученые с мировым именем, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж спасательного звездолета и руководители Штаба перелета.
На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал глухо и торжественно.
— Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: «В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта». Ради признания такого факта мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил утверждению теории абсолютности и ниспровержению теории относительности Эйнштейна. И вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание объявляю, — академик повысил голос: — Вся моя научная деятельность до сегодняшнего дня была ошибочной. Я не заслуживаю всех присужденных мне званий и почестей, ибо вынужден отречься от теории абсолютности, опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета, оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. — Вздохнув, Виталий Григорьевич продолжал: — В науке отрицательный результат
— все же шаг вперед, пусть полученный даже ценой целой жизни. Главное состоит в том, что ставший сегодня достоянием физики двадцать первого века факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в который перешел, достигнув субсветовой скорости, пропавший звездолет. Потеряв управление из-за обрыва троса, он мчится по инерции в бездны Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но такая экспедиция равнозначна уходу спасателей навсегда из нашего времени. Теория абсолютности оставила бы всех в неведении об этом. Теперь мы не вправе игнорировать создавшуюся ситуацию и вынуждены привести свои теоретические взгляды в соответствие с самыми последними данными. Свой вклад в устранение наших заблуждений внесла юный математик Надежда Крылова. Впрочем, по возрасту она недалеко ушла от Альберта Эйнштейна, когда он создал свою теорию относительности. Она нашла изящный математический прием, отводящий все возражения (в том числе и мои) против теории относительности, на которых и строилась теория абсолютности. При решении вопроса о судьбе исчезнувших звездолетчиков теперь следует отталкиваться от раскрытой Надеждой Крыловой «тайны нуля».
И академик познакомил ученых с существом Надиных выводов.
Сидя рядом с Еленой Михайловной у видеоэкрана, Надя вдруг расплакалась. Она прилетела в Звездный городок, чтобы передать деду на заседание комитета расшифровку «голоса из космоса». Получив ее, дед сразу же полетел на заседание президиума Объединенной Академии наук, а Надю из Дворца звезд увела к себе домой Елена Михайловна.
Мать Никиты обняла ее за плечи.
— Что с вами, Надя? Ведь вы, насколько я понимаю, оказались правы! Это всеобщее признание! Или это слезы счастья?
— Нет! Вовсе нет! — всхлипывая, ответила Надя. — Мне жаль дедушку. Какой он благородный, сильный!
— Но ведь ваше открытие верно? Не так ли?
— Ах, лучше бы я ошиблась! Наш… наш Никита, — начала было Надя, но умолкла, глядя на видеоэкран.
— Внимание! Прошу слова для чрезвычайного сообщения! — раздался в зале взволнованный голос.
Академик Зернов нахмурился:
— Это профессор Бурунов Константин Петрович. Мой ученик и продолжатель. Надеюсь, он не собирается настаивать на наших прежних заблуждениях.
— Именно это я и собираюсь сделать, уважаемый Виталий Григорьевич и уважаемые коллеги! Защитить научную истину и непререкаемый авторитет академика Зернова, обратив сенсационный факт, о котором он только что говорил, в ничто. Для этого я прошу слова.
— Кто это? Кто? — заволновалась Елена Михайловна.
— А-а! Это Бурунов, воздыхатель нашей Звездочки. Но это не он, это все «Пи»!
— Какой «Пи»?
— Ну, Пифагор. Мы его так зовем.
— Пифагор? Древний ученый?
— Нет, так называется компьютер, расшифровавший «голос из космоса».
— Нас ознакомили с расшифровкой, которую предложил персональный компьютер академика Зернова, запрограммированный мною и упомянутой здесь Надеждой Крыловой. «Обрыв буксира помощь была бы нужна в серьезной беде Крылов». Если исходить из того, что первое и последнее слова правильны, легко подобрать и остальные, чтобы получилась просьба о помощи, которая включала бы в себя обрывки слов, зафиксированные радиотелескопом Мальбарской обсерватории. Но… я позволил себе продолжить с помощью компьютера эксперимент по расшифровке. Достаточно мне было познакомить компьютер с некоторыми стихотворными произведениями поэтов нашего двадцать первого и предшествующего ему столетия, как я получил от него совсем другие расшифровки, которые и позволю себе привести. — Бурунов достал из карманов модной куртки ворох бумаг. — Обращаю ваше внимание, — продолжал он, — на то, что первый фрагмент «ОБРЫ» вовсе не обязательно должен расшифровываться как «Обрыв», а последнее слово «Рыло» может быть просто Рылом, а не Крыловым. В самом деле:
«День кобры ревущей запомнить забыло,
Вновь ринувшись к сердцу, бесстыжее рыло!»
Не подумайте, что это набор слов. Я отыскал эти строчки в стихах популярного в начале двадцать первого века поэта Анатолия Фразы. А вот стихи уже современного поэта, неведомо как вернувшиеся к нам из космоса:
«Обрыв и горе — воспоминанье о былом!
Нужно ли сердцу бедному крыло?»
Проверяя самым придирчивым образом, мы убедимся в точном соответствии этих строк, рожденных чувствами и воображением поэта, с обрывками речи, которые были приняты нами за сигнал бедствия. Никакого сигнала бедствия, да и космической катастрофы не было! Нет нужды посылать звездолет на выручку по сигналу, в котором вторая строчка взята из популярной в прошлом веке песенки:
Добрыня горемыке напомнит о былом.
Качну серебряным тебе крылом.
Как видите, все, что угодно, можно подобрать по обрывкам речи. И с рифмой, и без рифмы!
Президент Академия наук, повернувшись к Бурунову, спросил:
— Не ответит ли в таком случае профессор Бурунов, почему сигналы, о которых идет речь, дошли до нашей планеты столь растянутыми во времени?
— Охотно, уважаемый президент и уважаемые коллеги. Я отвечу, как вы понимаете, научной гипотезой, и надеюсь, что после ее подтверждения грядущими исследованиями явление, ставшее причиной загадочных сигналов, будет названо «эффектом Бурунова».
Шорох прокатился по залу президиума.
— Я шучу, разумеется! — спохватился Бурунов. — Правильнее говорить о давно известном эффекте Штермера. Вы помните, что в начале прошлого века на Земле принимались сигналы, которые были посланы когда-то с нее и вернулись обратно, отразившись от неизвестного космического образования. Мы сталкиваемся с чем-то подобным, но, видимо, все-таки коренным образом отличающимся от эффекта Штермера. Другими словами, если когда-то в космос ушли сигналы с текстом приведенных мною стихов, то, пройдя сквозь неизвестные нам по своим свойствам космические среды, они замедлились. Вспомним об уменьшении скорости распространения света и радиоизлучений в разных средах. Можно предположить существование в вакууме и такой среды, которая в состоянии замедлить проходящие через нее сигналы. Уже сто лет известны флюктуации скорости света и вакуума, учитываемые в морской навигации. Вполне вероятно, что в «полупрозрачных» для радиоизлучений галактических областях передача электромагнитного возбуждения от одного кванта вакуума к другому тормозится, и это приводит к резкому уменьшению скорости во много раз! Я полагаю, что сигналы, принятые нашими английскими коллегами, как нельзя лучше доказывают правильность выдвинутой мной гипотезы. Буду счастлив, если мне удалось рассеять тучи, сгустившиеся над безупречной теорией абсолютности, отказываться от которой по меньшей мере преждевременно, даже если отказ исходит от самого авторитетного из ее создателей — академика Зернова. Признателен за оказанное мне внимание, рассчитываю на то, что высказанные мной идеи подтвердятся после глубоких и всесторонних исследований.
И профессор Бурунов, чрезвычайно довольный собой, сошел с трибуны.
В зале ощущалось некоторое замешательство.
Недоумение овладело людьми и у видеоэкранов.
— Как же все это понимать, дорогая моя Надюша, наделавшая такой переполох в храме науки? — спросила Елена Михайловна.
— Я не верю «Пи». Просто Константин Петрович воспользовался его фокусами в своих целях.
— Значит, его стихотворные расшифровки неверны?
— Конечно! Никогда машина не сравняется с человеком, потому что в состоянии лишь отсчитывать по указке варианты, и никогда не поднимется до интуиции ученого, поэта, влюбленного человека, наконец! Компьютер может «думать», но не «придумывать»! Гадать, перебирая все возможности, но не отгадывать с ходу!
— И все-таки что же теперь будет?
— Ах, если бы я знала! — воскликнула Надя.
Созданный в двадцатом веке международный космический Центр был расположен у подножия Гималайского хребта.
В заоблачной выси, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.
Главный радиоастроном — смуглолицый и бородатый Рамеш Тхапар любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп был ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория располагалась даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в синих горах с белыми вершинами, но пряталась за легендарным туманом и была почти недоступна. И наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории вели вниз.
Он жил уже пятый год в «заоблачном эфире», вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно прощупывал Вселенную. Здесь не было радиопомех. На гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. («Как в Шамбале» — шутил ученый.)
Потому Рамеш Тхапар, «Махатма Тхапар», как называли его помощники, поручил жене и бородатым «мальчикам» (брились здесь лишь перед спуском на Землю) проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые были указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.
И вот с одной из гималайских вершин пришла в адрес Объединенной Академии наук радиограмма:
«Высотным радиотелескопом международного космического центра в Гималаях принято сообщение из космоса. После расшифровки на большой скорости получен такой текст:
«Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде. Крылов».
Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук, была оглашена президентом вскоре после объявленного за выступлением профессора Бурунова перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— Я не знаю расшифровки этого послания, но последнее слово никак не рыло, это подпись — Крылов. Папа жив!
— Тогда этот факт для новой теории, — заметил академик, выразительно взглянув на внучку.
— Обрыв? — сказала Кассиопея. — А я думала, что в космосе гладкая дорога.
— Я лечу в Звездный комитет, — объявил академик. — Вас, Константин Петрович, попрошу с помощью Нади запрограммировать мой компьютер на расшифровку послания. Все-таки миллиард попыток в секунду! Разгадает!
Наталья Витальевна и Кассиопея убирали со стола нетронутые тарелки.
СОТРЯСЕНИЕ НАУК
Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой вместе с другими академическими зданиями, был архитектурной моделью Солнечной системы.
В центре научного городка высилась огромная сфера — своеобразное здание в десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно зависло в пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные, подсвеченные изнутри колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных лучей.
Поодаль, на круглых лесных лужайках, изображающих разные планеты, располагались академические институты с величественными мраморными фасадами и скульптурами на античные мифологические сюжеты: крылатого бога, выходящей из мраморной пены прекрасной богини, могучего титана, удерживающего над землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме и с мечом в руке, грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями…
Взлетолеты по негласному правилу никогда не опускались близ храма науки, доставляя пассажиров лишь к окраине «Солнечной системы», откуда им приходилось идти пешком.
Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти «старческие причуды» академиков. Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело переходя на бег.
Добравшись до парящего в воздухе шара, он поднялся в лифте внутри прозрачных колонн на тридцать третий этаж, где располагался президиум Объединенной Академии наук.
В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие ученые с мировым именем, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж спасательного звездолета и руководители Штаба перелета.
На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал глухо и торжественно.
— Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: «В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта». Ради признания такого факта мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил утверждению теории абсолютности и ниспровержению теории относительности Эйнштейна. И вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание объявляю, — академик повысил голос: — Вся моя научная деятельность до сегодняшнего дня была ошибочной. Я не заслуживаю всех присужденных мне званий и почестей, ибо вынужден отречься от теории абсолютности, опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета, оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. — Вздохнув, Виталий Григорьевич продолжал: — В науке отрицательный результат
— все же шаг вперед, пусть полученный даже ценой целой жизни. Главное состоит в том, что ставший сегодня достоянием физики двадцать первого века факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в который перешел, достигнув субсветовой скорости, пропавший звездолет. Потеряв управление из-за обрыва троса, он мчится по инерции в бездны Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но такая экспедиция равнозначна уходу спасателей навсегда из нашего времени. Теория абсолютности оставила бы всех в неведении об этом. Теперь мы не вправе игнорировать создавшуюся ситуацию и вынуждены привести свои теоретические взгляды в соответствие с самыми последними данными. Свой вклад в устранение наших заблуждений внесла юный математик Надежда Крылова. Впрочем, по возрасту она недалеко ушла от Альберта Эйнштейна, когда он создал свою теорию относительности. Она нашла изящный математический прием, отводящий все возражения (в том числе и мои) против теории относительности, на которых и строилась теория абсолютности. При решении вопроса о судьбе исчезнувших звездолетчиков теперь следует отталкиваться от раскрытой Надеждой Крыловой «тайны нуля».
И академик познакомил ученых с существом Надиных выводов.
Сидя рядом с Еленой Михайловной у видеоэкрана, Надя вдруг расплакалась. Она прилетела в Звездный городок, чтобы передать деду на заседание комитета расшифровку «голоса из космоса». Получив ее, дед сразу же полетел на заседание президиума Объединенной Академии наук, а Надю из Дворца звезд увела к себе домой Елена Михайловна.
Мать Никиты обняла ее за плечи.
— Что с вами, Надя? Ведь вы, насколько я понимаю, оказались правы! Это всеобщее признание! Или это слезы счастья?
— Нет! Вовсе нет! — всхлипывая, ответила Надя. — Мне жаль дедушку. Какой он благородный, сильный!
— Но ведь ваше открытие верно? Не так ли?
— Ах, лучше бы я ошиблась! Наш… наш Никита, — начала было Надя, но умолкла, глядя на видеоэкран.
— Внимание! Прошу слова для чрезвычайного сообщения! — раздался в зале взволнованный голос.
Академик Зернов нахмурился:
— Это профессор Бурунов Константин Петрович. Мой ученик и продолжатель. Надеюсь, он не собирается настаивать на наших прежних заблуждениях.
— Именно это я и собираюсь сделать, уважаемый Виталий Григорьевич и уважаемые коллеги! Защитить научную истину и непререкаемый авторитет академика Зернова, обратив сенсационный факт, о котором он только что говорил, в ничто. Для этого я прошу слова.
— Кто это? Кто? — заволновалась Елена Михайловна.
— А-а! Это Бурунов, воздыхатель нашей Звездочки. Но это не он, это все «Пи»!
— Какой «Пи»?
— Ну, Пифагор. Мы его так зовем.
— Пифагор? Древний ученый?
— Нет, так называется компьютер, расшифровавший «голос из космоса».
— Нас ознакомили с расшифровкой, которую предложил персональный компьютер академика Зернова, запрограммированный мною и упомянутой здесь Надеждой Крыловой. «Обрыв буксира помощь была бы нужна в серьезной беде Крылов». Если исходить из того, что первое и последнее слова правильны, легко подобрать и остальные, чтобы получилась просьба о помощи, которая включала бы в себя обрывки слов, зафиксированные радиотелескопом Мальбарской обсерватории. Но… я позволил себе продолжить с помощью компьютера эксперимент по расшифровке. Достаточно мне было познакомить компьютер с некоторыми стихотворными произведениями поэтов нашего двадцать первого и предшествующего ему столетия, как я получил от него совсем другие расшифровки, которые и позволю себе привести. — Бурунов достал из карманов модной куртки ворох бумаг. — Обращаю ваше внимание, — продолжал он, — на то, что первый фрагмент «ОБРЫ» вовсе не обязательно должен расшифровываться как «Обрыв», а последнее слово «Рыло» может быть просто Рылом, а не Крыловым. В самом деле:
«День кобры ревущей запомнить забыло,
Вновь ринувшись к сердцу, бесстыжее рыло!»
Не подумайте, что это набор слов. Я отыскал эти строчки в стихах популярного в начале двадцать первого века поэта Анатолия Фразы. А вот стихи уже современного поэта, неведомо как вернувшиеся к нам из космоса:
«Обрыв и горе — воспоминанье о былом!
Нужно ли сердцу бедному крыло?»
Проверяя самым придирчивым образом, мы убедимся в точном соответствии этих строк, рожденных чувствами и воображением поэта, с обрывками речи, которые были приняты нами за сигнал бедствия. Никакого сигнала бедствия, да и космической катастрофы не было! Нет нужды посылать звездолет на выручку по сигналу, в котором вторая строчка взята из популярной в прошлом веке песенки:
Добрыня горемыке напомнит о былом.
Качну серебряным тебе крылом.
Как видите, все, что угодно, можно подобрать по обрывкам речи. И с рифмой, и без рифмы!
Президент Академия наук, повернувшись к Бурунову, спросил:
— Не ответит ли в таком случае профессор Бурунов, почему сигналы, о которых идет речь, дошли до нашей планеты столь растянутыми во времени?
— Охотно, уважаемый президент и уважаемые коллеги. Я отвечу, как вы понимаете, научной гипотезой, и надеюсь, что после ее подтверждения грядущими исследованиями явление, ставшее причиной загадочных сигналов, будет названо «эффектом Бурунова».
Шорох прокатился по залу президиума.
— Я шучу, разумеется! — спохватился Бурунов. — Правильнее говорить о давно известном эффекте Штермера. Вы помните, что в начале прошлого века на Земле принимались сигналы, которые были посланы когда-то с нее и вернулись обратно, отразившись от неизвестного космического образования. Мы сталкиваемся с чем-то подобным, но, видимо, все-таки коренным образом отличающимся от эффекта Штермера. Другими словами, если когда-то в космос ушли сигналы с текстом приведенных мною стихов, то, пройдя сквозь неизвестные нам по своим свойствам космические среды, они замедлились. Вспомним об уменьшении скорости распространения света и радиоизлучений в разных средах. Можно предположить существование в вакууме и такой среды, которая в состоянии замедлить проходящие через нее сигналы. Уже сто лет известны флюктуации скорости света и вакуума, учитываемые в морской навигации. Вполне вероятно, что в «полупрозрачных» для радиоизлучений галактических областях передача электромагнитного возбуждения от одного кванта вакуума к другому тормозится, и это приводит к резкому уменьшению скорости во много раз! Я полагаю, что сигналы, принятые нашими английскими коллегами, как нельзя лучше доказывают правильность выдвинутой мной гипотезы. Буду счастлив, если мне удалось рассеять тучи, сгустившиеся над безупречной теорией абсолютности, отказываться от которой по меньшей мере преждевременно, даже если отказ исходит от самого авторитетного из ее создателей — академика Зернова. Признателен за оказанное мне внимание, рассчитываю на то, что высказанные мной идеи подтвердятся после глубоких и всесторонних исследований.
И профессор Бурунов, чрезвычайно довольный собой, сошел с трибуны.
В зале ощущалось некоторое замешательство.
Недоумение овладело людьми и у видеоэкранов.
— Как же все это понимать, дорогая моя Надюша, наделавшая такой переполох в храме науки? — спросила Елена Михайловна.
— Я не верю «Пи». Просто Константин Петрович воспользовался его фокусами в своих целях.
— Значит, его стихотворные расшифровки неверны?
— Конечно! Никогда машина не сравняется с человеком, потому что в состоянии лишь отсчитывать по указке варианты, и никогда не поднимется до интуиции ученого, поэта, влюбленного человека, наконец! Компьютер может «думать», но не «придумывать»! Гадать, перебирая все возможности, но не отгадывать с ходу!
— И все-таки что же теперь будет?
— Ах, если бы я знала! — воскликнула Надя.
Созданный в двадцатом веке международный космический Центр был расположен у подножия Гималайского хребта.
В заоблачной выси, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.
Главный радиоастроном — смуглолицый и бородатый Рамеш Тхапар любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп был ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория располагалась даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в синих горах с белыми вершинами, но пряталась за легендарным туманом и была почти недоступна. И наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории вели вниз.
Он жил уже пятый год в «заоблачном эфире», вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно прощупывал Вселенную. Здесь не было радиопомех. На гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. («Как в Шамбале» — шутил ученый.)
Потому Рамеш Тхапар, «Махатма Тхапар», как называли его помощники, поручил жене и бородатым «мальчикам» (брились здесь лишь перед спуском на Землю) проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые были указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.
И вот с одной из гималайских вершин пришла в адрес Объединенной Академии наук радиограмма:
«Высотным радиотелескопом международного космического центра в Гималаях принято сообщение из космоса. После расшифровки на большой скорости получен такой текст:
«Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде. Крылов».
Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук, была оглашена президентом вскоре после объявленного за выступлением профессора Бурунова перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15