Василиса запела сильным голосом, полным совсем не тех чувств, на которые все настроились. Она пела о ненависти!
Злорешило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть — юным уродует лица,
Ненависть — просится из берегов,
Ненависть — жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов!
Леха смотрел на нее ошеломленно, растерянно, восхищенно. Весь отряд в этот миг был влюблен в Василису, Всем было понятно, что в Жар-птицу она превратилась в этот вечер не для одного только Лехи, а для каждого из нас И пела для всех вместе и для каждого в отдельности. Василиса пела о борьбе.
Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев, —
Что почем, что почем!
Разберись, кто ты — трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили — его, не тебя, —
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал! —
Ложь и зло, — погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади —
Воронье и гробы?
Песня смолкла. Смущенно улыбнувшись, Василиса передала гитару командиру. Глаза просили о чем-то. И будто в уступку первым ожиданиям всех присутствующих, командир взял аккорды песни о двух лебедях, запел взволнованно, вдохновенно.
Она жила под солнцем — там, Где синих звезд без счета, Куда под силу лебедям Высокого полета.
Ты воспари — крыла раскинь — В густую трепетную синь, Скользи по Божьим склонам, — В такую высь, куда и впредь Возможно будет долететь Лишь ангелам и стонам.
Но он и там ее настиг — И счастлив миг единый…
И хоть конец был грустный, всем стало ясно: Леха и Василиса отныне повенчаны песней и никуда им друг от друга не деться. Ясно всем, кроме них самих. В этот вечер они для всех остались «на высшем небе счастья», хотя ни разу не обменялись ни взглядом, ни словом.
— Как же, братцы, хочется, — возмечтал Монах, глядя на Жар-птицу, — чтоб вся земля родимая вот так же скинула с себя маску холодной иностранщины…
— Командир, между нами вчера осталась недоговоренность, — напомнил настырный Фашист. — О каких сумасшедших фактах ты говорил?
И на этот раз Святополк не стал сопротивляться обществу.
— Полгода назад я встретился со своим старым знакомым, — начал он. — Он работал программистом в одном аналитическом центре. Мы разговорились, и он рассказал то, о чем, видимо, не имел права рассказывать— Наверное, сыграл роль фактор случайности. Случайно встретились, случайно разошлись. В общем, его отдел получил заказ обсчитать на компьютере реальность с вычтенными цивилизационными смыслами, кроме одного. Проще говоря, что будет с миром, если из него убрать вообще весь ислам, все православие, весь коммунизм, в том числе китайский, все так называемые недемократические режимы. Короче, все, что не стоит на рельсах «Единственного пути».
— Заказец с оккупантским душком, — хмыкнул Фашист.
— Ну, они хотя бы задались хорошим вопросом — что будет? — сказал Йован. —Раньше такой предусмотрительности не замечалось за ними.
— Так что, обсчитали эти ребята? — спросил Монах.
— Почти. Возникла одна маленькая, но существенная проблемка. При расчетах выяснилось, что должен существовать некий совершенно невычитаемый, неотчуждаемый смысл. То, на чем держится сама реальность. Ее фундамент и центр тяжести. А что им считать? То есть они уперлись в вопрос об истине. Что считать истиной. В заказе это, конечно, дается как константа — истинна западно-либеральная, читай — иудео-масонская, модель жизни с ее так называемыми общечеловеческими ценностями, модель «Единственного пути», все остальное — шлак и мусор. Словом, большие сомнения были у моего знакомого. И рассказал он мне не все, до чего-то он сам хотел еще докопаться. Через месяц я узнал, что его сбила машина Мне позвонила его жена и передала Володькины последние слова. Он сказал: «Меня убили. Передай Вадиму — следи за временем».
— Следи за временем? — повторил Ярослав. — Что это значит?
— Тогда я понятия не имел. Неделю спустя его жена тоже погибла. Говорили — с горя вы6-росилась из окна Я начал свое расследование Изучал связи этого центра, где Володька ра6о-тал, шерстил прессу, Интернет. Выяснились интересные вещи. Незадолго до этого в крупной европейской компании, деловом партнере Володькиного центра, разразился скандал. Там украли какой-то суперчип для какой-то секретной разработки. Был убит замдиректора, двоих арестовали по этому делу, и оба погибли в тюрьме — один якобы повесился, другой якобы сам умер. Я начал вытягивать связи этой фирмы, вышел на один наш отечественный научный институт. Угадайте, как он называется?
— Синхрофазотрон, — пробурчал Ярослав. Он явно не любил игры в угадайки.
— Тепло, почти попал, — сказал командир. — НИИХРОН. Институт времени. Вот тогда я и предположил, что все эти вычитания как-то должны быть связаны со временем, если это вообще возможно.
— Стой! — закричал Богослов, хватаясь за лоб. — Это уже где-то было, Точно было. — Он вспоминал, вцепившись себе в волосы. — Лет десять назад. Целый ворох публикаций. Я еще в школе учился. Там мелькала идея, что, разорвав время на долю секунды, можно порвать напрочь хроносферу… разорвать смысловые связи внутри нее.
— А это что за гадость? — спросил Малыш.
— Хроносфера? Это… это то, в чем мы живем. Историческая временная реальность. Года два тогда это все пережевывалось в журналах, а потом как отрезало. Верный признак, что засекретили тему. Кто-то занялся ей вплотную.
— Паранойя, — определил Варяг. — Просто очередным сумасшедшим перекрыли кислород, вот и отрезало. Издатели тоже люди, они нормально жить хотят, а не среди психов. — Он встал, налил себе в стакан коньяку. Залпом выпил, как водку, и заел огурцом.
— А помните, — заволновался младший Двоеслав, — о чем говорил Бобр? Что-то крупное готовится.
— Зло будет выброшено за борт, — зажмурясь, с улыбкой процитировал Ярослав. — Абсолютное оружие, великий эксперимент. Полсотни спутников на сверхмалой орбите. Кажется, это и есть их финальное безумие.
— А что делать-то будем? — огорчился Горец.
— То же, что и раньше, — отрубил командир.
Тут Богослов встал со своего места, оглядел всех серьезными глазами и сделал заявление;
— Господа, беру на себя смелость предположить, что они изобрели означенный вычитатель и собираются вычесть нас из нашей реальности.
— Федька, прекрати стращать, не то в ухо дам, — пригрозил Варяг. — Долго звенеть будет.
Богослов сел в задумчивости, протянул руку за стаканом и локтем смахнул со стола коньячную бутылку. Звенело хоть и недолго, но эффектно. Коричневая лужа огненной жидкости растекалась по полу. Для насекомых, которые жили в щелях, это было, наверное, как извержение Везувия, внезапное и ужасное.
— Мой коньяк! — вскричал Варяг, поднимая ноги, чтобы не промочить.
Дружный хохот похоронил его возглас Богослов смущенно улыбался…
Когда я уходил спать, на крыльце сидел Февраль в очень чувствительном настроении и не очень трезвом уме.
— Истину им подавай, пожалуйста, — безадресно бормотал он. — Вечное русское… это… правдоискательство… Мы цивилизация правды! Запад нас никогда не поймет. Мы для них… ю-ро-дивые. Это запредельно для них. Они цивилизация денег. А мы Божьи люди. Если не считать разных вырожденцев, нерусь мутантную… Убогие мы, у Бо-га в кар-ма-не. Страну вот отгрохали дай боже, хоть убогие… Русские даже и пьют по-особому На Западе пьют зачем? Чтоб расслабиться от подсчитывания своих и чужих денег. А русские — чтоб ближнего возлюбить. По заповеди. Потому компании теплые. А в одиночку пить — грех смертный, ни-ни. Вот он выпил — и тепло ему, весь мир любит, последнее отдать готов. Нет, бывает, конечно, и табуретом по голове могут, и ножиком под ребро. Но это иск-лю-чительно! — побочный эффект. Изначально намерения самые чистые, искренние. Правдоискательские опять же. Потому как если мир вокруг становится теплым — он уже недалек от истины, а?
— Это ты про себя, что ли? — раздался Монахов голос за спиной.
— Как сказал русский поэт Тютчев, все во мне и я во всем, — не оборачиваясь, изрек Февраль…
Утром мы уходили с базы. Позже назначенного часа — нас задержал пленник. Ночью он умер. Сторожившие его по очереди Двоеславы рассказывали престранную историю, винясь и клянясь. После полуночи пленный в своем подвале в здании столовой разбушевался, колотил в люк, люто бился о стены. Голодом его никто не морил, спать не мешал, отхожее ведро в подвале было. Братья сочли бунт вздором и связали парня, чтобы не разбил себе голову в темноте, Тогда он принялся досаждать им воплями, из которых самым понятным был «аллах акбар». И так он им надоел этим акбаром, что они вставили ему кляп в рот. Младший виновато признался, что перед закляпыванием пленного пожелал ему подавиться своим акбаром. Наутро они нашли пленника уже посиневшим. Вытащили тряпку изо рта. Его задушил собственный запавший язык.
Труп вынесли на улицу. Командир, задумчиво потирая гладко выбритую щеку» произнес: — Мысль изреченная есть ложь, конечно. Только ведь думать надо, как наше слово отзовется.
На младшего Двоеслава, бледного и взъерошенного, было жалко смотреть. Он устрашился силы слова, явленной так очевидно, и не знал, куда ему теперь деваться.
Мертвеца в молчании закопали недалеко от озера.
До вечера в этот день ничего больше не случилось.
— Видишь, что делает эта гниль оккупантская? — с глухим возмущением ругался Матвей, шагая рядом со мной. — Сукины дети, ревнители гражданской культуры. Кто из нас бандит-террорист?! Кто разжигает религиозную вой, ну? Невежественных исламистов, которые и свой Коран-то не читали, приучают к мысли, что мусульманство в России равновелико коренному тысячелетнему православию. Это все равно что дать им в руки ядреную бомбу. И русских тем же самым провоцируют на ответный радикализм в духе «Тараса Бульбы»…
После сиреневого захода солнца отряд вошел в очередной городишко и временно обосновался в доме на снос. Тамошние бомжи, увидев нас, повыпрыгивали из окон и пустились наутек. Продуктов у нас было с гулькин нос, на ужин едва хватало. Решили послать кого-нибудь на поиски работающего магазина, Вызвались Богослов и Леха. Командир Богослова не отпустил, послал Пашу. За Пашей увязался Кир. Тогда и я напросился с ними. Святополк только рукой махнул и дал нам в придачу за старшого Февраля.
Городок в сумерках казался мертвецом. Улицы были совершенно пусты. Продуктовые лавки попрятались за темными окнами. Ларьки и те не работали. Светились только под цветными вывесками кабаки, и мигали лампочками игровые забегаловки. Мы прочесали весь центр и направились к окраине. Фонари там горели изредка. Иногда привидениями мелькали одинокие машины. Жуть, а не город.
И вдруг посреди этой мути женский крик. Через тротуар с деревьями — жилой дом, форточка на первом этаже открыта, крик оттуда. Паша подставил ладони Февралю, тот поднялся и заглянул в окно. Спрыгнул почти сразу, отрывисто бросил Паше и Лехе: «За мной». И мне: «Ты здесь, за главного». Они бесшумно вошли в подъезд, а я остался с Киром под окном. У меня был автомат, у него — ничего. Крики в доме теперь глушил громко включенный телевизор. — Чего там, а? Подставь руки, посмотрю… — канючил Кир. — Ну подставь, жалко, что ли?
Я и сам изнывал от неизвестности, только не хотел ему уступать. Меня оставили за главного, и почему он должен быть первым? Но он меня не удержал — слишком хилый. Пришлось мне подставлять руки. Кир смотрел дольше, чем Февраль. Зато и реакция была намного бешеней. Он свалился на землю, одновременно сдернув с меня автомат. Я не успел даже понять — он влетел в подъезд. Хоть и назначил я его оруженосцем, это было уже слишком. Я кинулся за ним с приглушенным воплем «Куда?! Стой, придурок!». Но вряд ли он меня слышал. Он ворвался в открытую дверь квартиры. Сквозь адский грохот музыки из телевизора пробивалось короткое татаканье автоматов, Я влетел в квартиру и еле успел затормозить на пороге комнаты, Паша и Февраль оттаскивали Кира и отнимали у него мой автомат, стреляющий по уже явному покойнику на полу. Мертвец был со спущенными штанами, а рядом скрючилась женщина Она пыталась прикрыться разорванным платьем и в шоке отталкивала от себя еще одного мертвеца, который держал ее за руку. Третий валялся у нее в ногах. На разобранной постели лежали три АК. В телевизоре Лора под оглушительный рев музыки охотилась на вампира, чтобы заняться с ним совокуплением. Кира наконец отволокли от мертвеца и разоружили. Он лягался, кусался и вообще был бешеный. В конце клипа Лора всаживала в любовника-вампира осиновый кол и эротично улыбалась.
Леха выдернул шнур телевизора из розетки. Февраль кинул женщине одеяло, чтоб прикрылась, и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Злорешило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть — юным уродует лица,
Ненависть — просится из берегов,
Ненависть — жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов!
Леха смотрел на нее ошеломленно, растерянно, восхищенно. Весь отряд в этот миг был влюблен в Василису, Всем было понятно, что в Жар-птицу она превратилась в этот вечер не для одного только Лехи, а для каждого из нас И пела для всех вместе и для каждого в отдельности. Василиса пела о борьбе.
Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев, —
Что почем, что почем!
Разберись, кто ты — трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили — его, не тебя, —
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал! —
Ложь и зло, — погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади —
Воронье и гробы?
Песня смолкла. Смущенно улыбнувшись, Василиса передала гитару командиру. Глаза просили о чем-то. И будто в уступку первым ожиданиям всех присутствующих, командир взял аккорды песни о двух лебедях, запел взволнованно, вдохновенно.
Она жила под солнцем — там, Где синих звезд без счета, Куда под силу лебедям Высокого полета.
Ты воспари — крыла раскинь — В густую трепетную синь, Скользи по Божьим склонам, — В такую высь, куда и впредь Возможно будет долететь Лишь ангелам и стонам.
Но он и там ее настиг — И счастлив миг единый…
И хоть конец был грустный, всем стало ясно: Леха и Василиса отныне повенчаны песней и никуда им друг от друга не деться. Ясно всем, кроме них самих. В этот вечер они для всех остались «на высшем небе счастья», хотя ни разу не обменялись ни взглядом, ни словом.
— Как же, братцы, хочется, — возмечтал Монах, глядя на Жар-птицу, — чтоб вся земля родимая вот так же скинула с себя маску холодной иностранщины…
— Командир, между нами вчера осталась недоговоренность, — напомнил настырный Фашист. — О каких сумасшедших фактах ты говорил?
И на этот раз Святополк не стал сопротивляться обществу.
— Полгода назад я встретился со своим старым знакомым, — начал он. — Он работал программистом в одном аналитическом центре. Мы разговорились, и он рассказал то, о чем, видимо, не имел права рассказывать— Наверное, сыграл роль фактор случайности. Случайно встретились, случайно разошлись. В общем, его отдел получил заказ обсчитать на компьютере реальность с вычтенными цивилизационными смыслами, кроме одного. Проще говоря, что будет с миром, если из него убрать вообще весь ислам, все православие, весь коммунизм, в том числе китайский, все так называемые недемократические режимы. Короче, все, что не стоит на рельсах «Единственного пути».
— Заказец с оккупантским душком, — хмыкнул Фашист.
— Ну, они хотя бы задались хорошим вопросом — что будет? — сказал Йован. —Раньше такой предусмотрительности не замечалось за ними.
— Так что, обсчитали эти ребята? — спросил Монах.
— Почти. Возникла одна маленькая, но существенная проблемка. При расчетах выяснилось, что должен существовать некий совершенно невычитаемый, неотчуждаемый смысл. То, на чем держится сама реальность. Ее фундамент и центр тяжести. А что им считать? То есть они уперлись в вопрос об истине. Что считать истиной. В заказе это, конечно, дается как константа — истинна западно-либеральная, читай — иудео-масонская, модель жизни с ее так называемыми общечеловеческими ценностями, модель «Единственного пути», все остальное — шлак и мусор. Словом, большие сомнения были у моего знакомого. И рассказал он мне не все, до чего-то он сам хотел еще докопаться. Через месяц я узнал, что его сбила машина Мне позвонила его жена и передала Володькины последние слова. Он сказал: «Меня убили. Передай Вадиму — следи за временем».
— Следи за временем? — повторил Ярослав. — Что это значит?
— Тогда я понятия не имел. Неделю спустя его жена тоже погибла. Говорили — с горя вы6-росилась из окна Я начал свое расследование Изучал связи этого центра, где Володька ра6о-тал, шерстил прессу, Интернет. Выяснились интересные вещи. Незадолго до этого в крупной европейской компании, деловом партнере Володькиного центра, разразился скандал. Там украли какой-то суперчип для какой-то секретной разработки. Был убит замдиректора, двоих арестовали по этому делу, и оба погибли в тюрьме — один якобы повесился, другой якобы сам умер. Я начал вытягивать связи этой фирмы, вышел на один наш отечественный научный институт. Угадайте, как он называется?
— Синхрофазотрон, — пробурчал Ярослав. Он явно не любил игры в угадайки.
— Тепло, почти попал, — сказал командир. — НИИХРОН. Институт времени. Вот тогда я и предположил, что все эти вычитания как-то должны быть связаны со временем, если это вообще возможно.
— Стой! — закричал Богослов, хватаясь за лоб. — Это уже где-то было, Точно было. — Он вспоминал, вцепившись себе в волосы. — Лет десять назад. Целый ворох публикаций. Я еще в школе учился. Там мелькала идея, что, разорвав время на долю секунды, можно порвать напрочь хроносферу… разорвать смысловые связи внутри нее.
— А это что за гадость? — спросил Малыш.
— Хроносфера? Это… это то, в чем мы живем. Историческая временная реальность. Года два тогда это все пережевывалось в журналах, а потом как отрезало. Верный признак, что засекретили тему. Кто-то занялся ей вплотную.
— Паранойя, — определил Варяг. — Просто очередным сумасшедшим перекрыли кислород, вот и отрезало. Издатели тоже люди, они нормально жить хотят, а не среди психов. — Он встал, налил себе в стакан коньяку. Залпом выпил, как водку, и заел огурцом.
— А помните, — заволновался младший Двоеслав, — о чем говорил Бобр? Что-то крупное готовится.
— Зло будет выброшено за борт, — зажмурясь, с улыбкой процитировал Ярослав. — Абсолютное оружие, великий эксперимент. Полсотни спутников на сверхмалой орбите. Кажется, это и есть их финальное безумие.
— А что делать-то будем? — огорчился Горец.
— То же, что и раньше, — отрубил командир.
Тут Богослов встал со своего места, оглядел всех серьезными глазами и сделал заявление;
— Господа, беру на себя смелость предположить, что они изобрели означенный вычитатель и собираются вычесть нас из нашей реальности.
— Федька, прекрати стращать, не то в ухо дам, — пригрозил Варяг. — Долго звенеть будет.
Богослов сел в задумчивости, протянул руку за стаканом и локтем смахнул со стола коньячную бутылку. Звенело хоть и недолго, но эффектно. Коричневая лужа огненной жидкости растекалась по полу. Для насекомых, которые жили в щелях, это было, наверное, как извержение Везувия, внезапное и ужасное.
— Мой коньяк! — вскричал Варяг, поднимая ноги, чтобы не промочить.
Дружный хохот похоронил его возглас Богослов смущенно улыбался…
Когда я уходил спать, на крыльце сидел Февраль в очень чувствительном настроении и не очень трезвом уме.
— Истину им подавай, пожалуйста, — безадресно бормотал он. — Вечное русское… это… правдоискательство… Мы цивилизация правды! Запад нас никогда не поймет. Мы для них… ю-ро-дивые. Это запредельно для них. Они цивилизация денег. А мы Божьи люди. Если не считать разных вырожденцев, нерусь мутантную… Убогие мы, у Бо-га в кар-ма-не. Страну вот отгрохали дай боже, хоть убогие… Русские даже и пьют по-особому На Западе пьют зачем? Чтоб расслабиться от подсчитывания своих и чужих денег. А русские — чтоб ближнего возлюбить. По заповеди. Потому компании теплые. А в одиночку пить — грех смертный, ни-ни. Вот он выпил — и тепло ему, весь мир любит, последнее отдать готов. Нет, бывает, конечно, и табуретом по голове могут, и ножиком под ребро. Но это иск-лю-чительно! — побочный эффект. Изначально намерения самые чистые, искренние. Правдоискательские опять же. Потому как если мир вокруг становится теплым — он уже недалек от истины, а?
— Это ты про себя, что ли? — раздался Монахов голос за спиной.
— Как сказал русский поэт Тютчев, все во мне и я во всем, — не оборачиваясь, изрек Февраль…
Утром мы уходили с базы. Позже назначенного часа — нас задержал пленник. Ночью он умер. Сторожившие его по очереди Двоеславы рассказывали престранную историю, винясь и клянясь. После полуночи пленный в своем подвале в здании столовой разбушевался, колотил в люк, люто бился о стены. Голодом его никто не морил, спать не мешал, отхожее ведро в подвале было. Братья сочли бунт вздором и связали парня, чтобы не разбил себе голову в темноте, Тогда он принялся досаждать им воплями, из которых самым понятным был «аллах акбар». И так он им надоел этим акбаром, что они вставили ему кляп в рот. Младший виновато признался, что перед закляпыванием пленного пожелал ему подавиться своим акбаром. Наутро они нашли пленника уже посиневшим. Вытащили тряпку изо рта. Его задушил собственный запавший язык.
Труп вынесли на улицу. Командир, задумчиво потирая гладко выбритую щеку» произнес: — Мысль изреченная есть ложь, конечно. Только ведь думать надо, как наше слово отзовется.
На младшего Двоеслава, бледного и взъерошенного, было жалко смотреть. Он устрашился силы слова, явленной так очевидно, и не знал, куда ему теперь деваться.
Мертвеца в молчании закопали недалеко от озера.
До вечера в этот день ничего больше не случилось.
— Видишь, что делает эта гниль оккупантская? — с глухим возмущением ругался Матвей, шагая рядом со мной. — Сукины дети, ревнители гражданской культуры. Кто из нас бандит-террорист?! Кто разжигает религиозную вой, ну? Невежественных исламистов, которые и свой Коран-то не читали, приучают к мысли, что мусульманство в России равновелико коренному тысячелетнему православию. Это все равно что дать им в руки ядреную бомбу. И русских тем же самым провоцируют на ответный радикализм в духе «Тараса Бульбы»…
После сиреневого захода солнца отряд вошел в очередной городишко и временно обосновался в доме на снос. Тамошние бомжи, увидев нас, повыпрыгивали из окон и пустились наутек. Продуктов у нас было с гулькин нос, на ужин едва хватало. Решили послать кого-нибудь на поиски работающего магазина, Вызвались Богослов и Леха. Командир Богослова не отпустил, послал Пашу. За Пашей увязался Кир. Тогда и я напросился с ними. Святополк только рукой махнул и дал нам в придачу за старшого Февраля.
Городок в сумерках казался мертвецом. Улицы были совершенно пусты. Продуктовые лавки попрятались за темными окнами. Ларьки и те не работали. Светились только под цветными вывесками кабаки, и мигали лампочками игровые забегаловки. Мы прочесали весь центр и направились к окраине. Фонари там горели изредка. Иногда привидениями мелькали одинокие машины. Жуть, а не город.
И вдруг посреди этой мути женский крик. Через тротуар с деревьями — жилой дом, форточка на первом этаже открыта, крик оттуда. Паша подставил ладони Февралю, тот поднялся и заглянул в окно. Спрыгнул почти сразу, отрывисто бросил Паше и Лехе: «За мной». И мне: «Ты здесь, за главного». Они бесшумно вошли в подъезд, а я остался с Киром под окном. У меня был автомат, у него — ничего. Крики в доме теперь глушил громко включенный телевизор. — Чего там, а? Подставь руки, посмотрю… — канючил Кир. — Ну подставь, жалко, что ли?
Я и сам изнывал от неизвестности, только не хотел ему уступать. Меня оставили за главного, и почему он должен быть первым? Но он меня не удержал — слишком хилый. Пришлось мне подставлять руки. Кир смотрел дольше, чем Февраль. Зато и реакция была намного бешеней. Он свалился на землю, одновременно сдернув с меня автомат. Я не успел даже понять — он влетел в подъезд. Хоть и назначил я его оруженосцем, это было уже слишком. Я кинулся за ним с приглушенным воплем «Куда?! Стой, придурок!». Но вряд ли он меня слышал. Он ворвался в открытую дверь квартиры. Сквозь адский грохот музыки из телевизора пробивалось короткое татаканье автоматов, Я влетел в квартиру и еле успел затормозить на пороге комнаты, Паша и Февраль оттаскивали Кира и отнимали у него мой автомат, стреляющий по уже явному покойнику на полу. Мертвец был со спущенными штанами, а рядом скрючилась женщина Она пыталась прикрыться разорванным платьем и в шоке отталкивала от себя еще одного мертвеца, который держал ее за руку. Третий валялся у нее в ногах. На разобранной постели лежали три АК. В телевизоре Лора под оглушительный рев музыки охотилась на вампира, чтобы заняться с ним совокуплением. Кира наконец отволокли от мертвеца и разоружили. Он лягался, кусался и вообще был бешеный. В конце клипа Лора всаживала в любовника-вампира осиновый кол и эротично улыбалась.
Леха выдернул шнур телевизора из розетки. Февраль кинул женщине одеяло, чтоб прикрылась, и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31