А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Конечно, и раньше имелись кое-какие проблемы — застарелая вражда между армянами и азербайджанцами, да и между десятками иных этнических групп, судьбой поставленных в положение соседей. Но всем казалось, что Советский Союз преодолел смутное время, наступившее после завершения «эпохи Горбачева», придя сквозь фазы реакции и контрреакции к нелегкому компромиссу. Дни затишья пусть худого, но все же мира воцарились над тундрой и пустынями, над степями и болотами. Неловкие и в конечном итоге безуспешные попытки поиграть мускулами, вспышки анархии, неудовлетворенные желания, как духовные, так и чисто физические, казалось, растворились в смешанном с таким трудом растворе федерализма, при котором республики получили гораздо большую самостоятельность. Националистические конфликты вспыхивали то там, то здесь, но и они неизменно затухали посреди всеобщей летаргии.
Маркс все-таки оказался прав. Все определяет экономика. И, в конце концов, именно экономика раздула тлеющие угли этнических конфликтов. Пока Советский Союз старался обрести себя, сперва при Горбачеве, а потом под властью троицы жалких политических ничтожеств, которые попытались править после бесславного завершения «горбачевщины», весь остальной мир вырвался далеко вперед на волне целой череды технологических прорывов. А у Советского Союза, казалось, никогда и ничего не получалось, никакие новые подходы не решали все углублявшихся проблем, порожденных его относительной отсталостью. С огромным трудом, с пронзительным скрипом СССР делал шаг вперед. А тем временем Запад успевал сделать три или четыре. А Япония — все пять. Потом в результате выхода из игры Америки и нейтралитета Европы возникла японско-исламская ось. Сочетание японской технологии с природными и человеческими ресурсами исламских стран дало прекрасные результаты, что не могло не привлечь внимания нищих и традиционно мусульманских республик Средней Азии, а также Азербайджана. Полная неспособность государственной медицины и центрального правительства вообще справиться с последствиями нескольких лет эпидемии чумы, а также последовавшие за ней вспышки голода подожгли запал. Оглядываясь назад, Бабрышкин удивлялся только одному — почему мина так долго не взрывалась.
И вот теперь, как уже не раз случалось в истории, русские и их этнические братья одни стояли против нашествия азиатских орд. Даже восточноевропейцы, давно уже порвавшие связи с Россией, с удовольствием и даже злорадством наблюдали за настигшим некогда могущественных русских возмездием.
К счастью, Китай оставался погруженным в сон. Китайцы как раз переживали один из своих долгих периодов самосозерцания и только изредка приоткрывали один глаз, бросали взгляд на Японию и засыпали снова, удовлетворенные тем, что на их тщательно очерченную среду влияния никто не покушается. Развивающиеся — а точнее, безнадежно неразвитые — страны «третьего мира» поддержали право среднеазиатских республик на независимость, мстя обанкротившемуся Советскому Союзу за то, что он давно уже перестал снабжать их товарами и оружием. Русские снова остались одни перед лицом опасности, с обреченностью ощущая, что история повторяется: монголы, татары, турки и вот теперь закованные в броню орды, вынырнувшие из азиатского мрака. Даже возможность быстрого ядерного ответа, подобного тому, который спас американцев в Африке, мир отнял у них, живо поймав их на слове после атомного удара США по Претории и самоубийственного размена ядерными выпадами на Ближнем Востоке, когда всего за три дня с лица земли исчезли целые народы. Советы тогда подняли крик, радуясь последнему шансу выйти на мировую арену, и принялись настаивать на полном ядерном разоружении. И впрямь, все ядерные арсеналы были уничтожены — какой идиотизм! И что осталось? Бабрышкинская горстка танков и БМП — вот и все.
— Товарищ командир! — Два силуэта в касках приблизились к Бабрышкину в темноте звездной ночи. По голосу он узнал майора Гуревича, заместителя командира бригады по политчасти. Эту должность, упраздненную в девяностые годы, восстановили снова в годы контрнаступления консерваторов, с их архаичным лексиконом и мрачной ностальгией. Бабрышкин смутно представлял, во что именно верит в данный момент политрук, но одно он знал точно — работой тот себя не утруждает. Время от времени на Гуревича находило желание помочь, но не столько для пользы дела, сколько для самоутверждения. К счастью, это у него быстро проходило. Никто уже не обращал внимания на замполита, а когда Гуревич бежал жаловаться к Бабрышкину, тот осаживал его, говоря, что люди слишком устали для лекций, да и, кроме того, им теперь ни к чему лишние разговоры.
Солдаты дерутся, дезертиров нет. Что еще ему нужно? Гуревич отвечал, что мало совершать правильные поступки, если за ними стоят неверные мотивы. Люди должны понять теоретический императив, политическое содержание своих действий. Но, впрочем, Гуревич особо не настаивал, и Бабрышкин подозревал, что тот элементарно растерялся и пытается найти хоть какое-то оправдание своей продолжающейся службе, самому своему существованию. Вместе с крушением империи начал рушиться и весь мир Гуревича.
— Товарищ командир, — рапортовал замполит, торжественно произнося устаревшее обращение. — Я привел с собой начальника связи. Мы получили радиограмму из штаба.
Бабрышкин повернулся к Лазарскому. Он не признал в темноте связиста. Его непривычно было видеть отдельно от нагромождения аппаратуры.
— Что они передают? Что происходит? Я думал, сквозь помехи уже не прорваться.
— Товарищ командир, — доложил Лазарский. — Сообщение передано кодом по открытой связи. Полагаю, его передают с борта самолета и повторяют раз за разом.
Бабрышкин пристально вгляделся в стоявшие перед ним силуэты.
— Ради всего святого, что же в нем говорится?
— Мы должны отступить на север, — вмешался Гуревич, — причем незамедлительно. Приказ относится ко всем частям и подразделениям, у которых в последнее время была нарушена связь с вышестоящими штабами. Всем частям следует отойти до линии южнее Петропавловска.
Бабрышкин стоял как громом пораженный. Не может быть. Господи, это ведь более чем в ста километрах отсюда по меньшей мере. Он перевел взгляд с одного силуэта на другой.
— Наверное, тут какая-то ошибка.
— Я лично проверил расшифровку, — отозвался Гуревич.
Лазарский пожал плечами:
— Мы давно не имели связи. Война шла мимо нашего участка.
В голосе связиста Бабрышкин услышал только усталость и безразличие. Но у него сложилось впечатление, что Гуревич, невзирая на всю его демагогию, вовсе не возражал против того, чтобы возобновить отступление. Инстинктивно Бабрышкин оглянулся на людской поток, струящийся по дороге.
Такой приказ нельзя выполнять. Тысячи беженцев останутся тогда без всякой защиты. Да и в любом случае, дорога была настолько запружена, что бригаде пришлось бы двигаться черепашьим шагом по пересеченной местности.
Большая часть изношенной бригадной техники просто не вынесет такого перехода. Кроме того, он даже не знал, хватит ли горючего для всех машин на столь длинный марш-бросок.
Бабрышкин не мог поверить, чтобы такой приказ отдал человек, действительно знающий реальную ситуацию.
— Мы можем связаться со штабом? — спросил он. — Можем мы ответить тому, кто передает приказ?
Гуревич опередил связиста:
— Мы можем только принимать — и то едва-едва. Стоит нам начать вызывать кого-нибудь, и нас забьют помехами. А если мы продолжим эти бесплодные попытки, возникнет риск того, что противник засечет нашу позицию. Такие поступки безответственны. К тому же приказ есть приказ.
— Но, черт побери, — воскликнул Бабрышкин, указывая рукой на дорогу. — Что станет с ними?
— Приказ есть приказ, — слегка запинаясь, повторил Гуревич.
Гнев поднимался внутри Бабрышкина. Слепой, всепоглощающий гнев, направленный не только против того кретина, кто отдал этот приказ, но и против всех его коллег и соотечественников, которые позволили беде зайти так далеко.
— А откуда мы знаем, что это не обман? — спросил он голосом, изменившимся от волнения и напряжения. — Если мы не можем сами выйти на связь и получить подтверждение приказа, откуда мы знаем, что это не ловушка, не военная хитрость? Возможно, нам отдает приказ об отступлении противник. Откуда, черт возьми, мы знаем?
— Группы кодов, — начал замполит. — Все было закодировано.
— Но послушайте, мы же не получали новых кодов с… с каких уже пор? Ах да, со дня отступления из Целинограда. Вы что, думаете, эти сволочи не захватили ни одной книги кодов?
— Такая возможность существует, — безразлично заметил Лазарский. Он не видел ничего интересного в их споре. В его мире царили радиоприемники, антенны и провода, микроволны и реле.
Гуревич не стал впрямую отвечать на вопрос.
Вместо этого он просто сказал:
— Ситуация, конечно… нештатная. Но мы не имеем права обсуждать приказы начальства.
Бабрышкин чувствовал, как опускаются его плечи под тяжелым бременем ответственности.
Он знал, как важно сейчас сохранить ясность мысли, не дать волю эмоциям. Но ему не хотелось верить, что Советская Армия отброшена аж до Петропавловска, последнего крупного города на севере Казахстана, почти на границе с Западной Сибирью — и по другую сторону самых хороших линий коммуникаций между западом и востоком. Даже думать об этом значило допустить возможность поражения, а, несмотря на непрерывную череду военных неудач, Бабрышкин еще не мог признать очевидного. В глубине души он верил, что советские войска так или иначе совершат чудо, сперва остановят продвижение противника, а затем перейдут и в наступление. Он понимал, что в таких мыслях больше эмоций, нежели здравого смысла и логики. Но точно так же, как он избегал некоторых мыслей о Вале, он не мог принять возможность ситуации, при которой эти подавленные, раздраженные, до смерти испуганные беженцы окажутся оставленными на произвол судьбы.
— Максим Антонович, — обратился Бабрышкин к начальнику связи. — Попробуйте вызвать штаб. Просто попробуйте, еще разок. — Его голос невольно зазвучал несколько иначе, когда он обратился к замполиту. — Я не могу оставить их. Мы не можем просто-напросто повернуться и уйти. К тому же мы занимаем хорошую позицию. Отсюда можно вести бой.
Почувствовав слабину в голосе командира, Гуревич перешел в наступление:
— Нам следует мыслить более широко. Без всякого сомнения, у начальства есть свой план. Мы не должны зашориваться на местных условиях. Мы — часть огромного целого. В конечном итоге победа в войне важнее, чем некоторое число… некоторое число…
— Черт возьми, а ради чего, по-вашему, мы воюем? — яростно воскликнул Бабрышкин. Он снова ткнул рукой в сторону колонны несчастных беженцев, мрачно бредущих на север. — Ради них, в Бога, в душу, в мать!
Но, говоря эти слова, он знал, что обманывает сам себя. Он поддался эмоциям, субъективизму. Он отлично понимал, что война шла во имя гораздо более важных вещей: полезных ископаемых, газа, нефти. Во имя обладания богатствами Средней Азии. И во имя сохранения еще больших богатств недалекой уже Западной Сибири.
— Товарищ командир, — заявил Гуревич, невольно переходя на привычный лекторский тон. — Война идет ради целостности Советского Союза. Конечно, и ради людей. Но судьба всего государства важнее, нежели судьбы отдельных личностей. Никто не призывает бездумно жертвовать хотя бы одной драгоценной человеческой жизнью. Но мы должны помнить и о великой цели.
«Сукин сын, — подумал Бабрышкин. — Иди и посмотри на них поближе. Пусть они у тебя начнут вымаливать хоть горсточку сухарей. А потом послушай, как они станут проклинать тебя. Но их проклятия будут адресованы вовсе не тебе или мне. Они будут проклинать то, что мы представляем. Развал — после всех обещаний, после всех их жертв. Так иди же, скотина. Пройдись с ними хоть пару минут».
— Я здесь командир, — отчеканил Бабрышкин, стараясь, чтобы его голос не дрожал от волнения. — И именно я принимаю решения. Я не верю в то, что приказ настоящий. Я считаю, что это вражеская ловушка. Мы останемся на занимаемой позиции и будем обороняться до тех пор, пока не получим другого приказа, причем такого приказа, который можно будет проверить. Или до тех пор, пока наша позиция не станет невыгодной или ненадежной. Или до тех пор, пока я не решу, что надо ее сменить. Я отвечу за все.
— Товарищ командир, вы устали. Вы сейчас рассуждаете не как настоящий коммунист.
Бабрышкин чуть не расхохотался от отчаяния и усталости. Он знал, что Валя сказала бы то же самое, что и Гуревич. Только другими словами: «Идиот, ты сам захлопываешь перед собой дверь. Перед нами. Пора бы научиться давать им то, что они хотят».
Валя… Интересно, что она сейчас делает там, в Москве.
— Нет, — отчетливо и ясно отчеканил Бабрышкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов