Эта земля была поделена между бандами. А Рубен принадлежал ко всем чужим бандам.
Человек вышел вперед, на несколько шагов, танцующей, как у жиголо, походкой. Его лицо по-прежнему оставалось в тени. Он хорошо знал тени, знал, как входить в них, как двигаться внутри. Рубен уловил отблеск золотой серьги, узкую скулу, царапнутую на мгновение светом, маленькую руку в тесной кожаной перчатке, унизанные золотыми перстнями пальцы.
– Ты кого-то ищешь, Blanc? - Вопрос был задан медленно и нарочито отчетливо.
Рубен покачал головой:
– Я не хочу неприятностей. Мне кто-то позвонил, попросил приехать сюда. Квартира девятнадцать. Может быть, вы в курсе.
Человек неторопливо вышел в пятно желтого света. В свои лет двадцать пять он был красив, напомажен, уверен в себе. К нему прилип запах дешевого одеколона – тонкая вуаль поверх прячущегося под ней тяжелого запаха пота. Он двигался как человек, который не рассчитывает дожить до тридцати. Не рассчитывает. Да и не очень хочет.
– Тебе нужен кокаин, Blanc? Крэк? Может быть, ты не туда попал. Для тебя здесь очень плохо, очень опасно.
– Мне позвонили. Моей подруге нужна помощь. Она гаитянка, Анжелина Хаммел. Квартира девятнадцать.
Человек окинул его взглядом, каким агент по санобработке помещений смотрит на таракана. Этот взгляд заставил Рубена внутренне напрячься. Его мерили с ног до головы. Рубен привез с собой деньги, все, какие он захватил из собственной квартиры: почти пятьсот долларов. Человек мог отправиться на тот свет и за меньшую сумму. Здесь людей убивали за пару ботинок и бейсбольную куртку.
– Мне не нужен кокаин, мне не нужен крэк и мне не нужны неприятности. Я уйду отсюда через пять минут. Здесь мной даже не запахнет.
– Я уже чувствую твой запах. Для меня ты пахнешь, как полицейский.
Рубену приходилось быстро решать, пробиваться ли ему силой или попытаться сыграть все мягко. Этот часовой пугал его. Не потому, что он был крутым, а потому, что он им не был. Такие люди – как солома, не нужно большого огня, чтобы они сгорели. Но как всякая солома, они иногда любили причинять боль, просто чтобы доказать, что, если им дать шанс, они могут быть кремнем.
– Это тебя не касается. Это частное дело. Я сказал, что мне не нужны неприятности. Но если ты мне их доставила, тогда это дело перестанет быть частным.
Пора делать первый ход. Рубен направился к лестнице, намереваясь пройти мимо часового. Протискиваясь мимо, он увидел, как что-то блеснуло, и в следующее мгновение человек держал длинный нож в нескольких дюймах от лица Рубена.
Наверху кто-то закашлялся – долгий, раздирающий горло приступ, который закончился судорожным втягиванием воздуха. Хлопнула дверь. Послышалась музыка, ровный сухой ритм. Дальше в подъезде все было тихо. Рубен слышал собственное дыхание – первобытный, чужой звук.
Человек поднес нож к горлу Рубена. Длинное лезвие мерцало, как геральдический символ, гладкое, хорошо смазанное, острое как бритва. Рубен отступил на шаг, не сводя с него глаз. Человек шагнул вперед, не опустив оружия. Он был готов нанести удар, спокоен, заворожен сиянием собственного лезвия. Ему уже доводилось делать это раньше.
Внезапно Рубен скользнул в сторону и крутанулся, уйдя из-под ножа. Человек рассек тонкий воздух, развернулся и полоснул снова, задев плечо Рубена. Рубен шагнул ему навстречу, пытаясь сблизиться. Его более молодой противник повернулся и сделал выпад: движение фехтовальщика, но без его точности или силы. Рубен без труда ушел в сторону и резко ударил ребром ладони по тонкому предплечью. Раздался треск ломающейся кости. Не обагренный кровью нож выпал из онемевших пальцев на пол. Человек согнулся пополам, всхлипнув от боли.
– В следующий раз, – сказал Рубен, – цепляйся к кому-нибудь, кто больше подходит тебе по размеру.
34
Квартира номер девятнадцать давно перестала быть квартирой в любом обычном смысле этого слова. Ее истерзанную, обожженную входную дверь столько раз укрепляли стальными пластинами, врезными замками и запорами, что она более всего Прочего напоминала ворота средневековой крепости.
По обе стороны двери художник из гетто с изрядным искусством изобразил две кричаще живописные фигуры, наподобие китайских божеств, охраняющих вход в буддийский храм. Имя каждой фигуры было напечатано внизу корявыми красными буквами. Слева стоял «Барон Г», скелетообразный бог героина, с бледной, словно мыльная пена, кожей и крошечными зрачками, вставленными в спящие глаза. С худой шеи свисало ожерелье из использованных шприцев, а из открытого рта и ноздрей кольца отяжелевшего от наркотика дыма поднимались к потолку.
Его спутницей была «Императрица К», высокая женщина, одетая в белое муслиновое платье под черным мужским сюртуком. На голове у нее сидел сияющий цилиндр, как у бога водун Барона Самди, красные ноздри раздувались, с длинных ногтей капала кровь. Ее лицо было вымазано белой как мел краской. В одной руке она держала бутылку рома, в другой – лопату могильщика с длинным черенком. Героин и кокаин – божественные стражи нового Радеса.
Рубен забарабанил в дверь и барабанил до тех пор, пока кто-то не подошел.
– Ладно, ладно! Иду! – донесся раздраженный голос. В маленьком стеклянном глазке возник чей-то глаз, потом пропал. Тяжелые запоры громко лязгнули. Дверь приоткрылась сантиметров на пятнадцать, удерживаемая толстыми цепочками. Рубен никого не увидел. В узкую щель тянуло горьким запахом жженого героина.
– Oui? Что вам нужно?
– Я пришел за Анжелиной Хаммел.
Последовало молчание, потом дверь захлопнулась. Бренчание цепочек, выдвигаемых из затворов, приглушенное проклятие, и дверь снова открылась. В пространстве за нею теснились тени, воздух был спертым, почти непригодным для дыхания. Точками в темноте маленькие пурпурные огоньки мягко танцевали на уровне пола. Квартира напоминала полевой госпиталь во Франции году в 1916. В стенах зияли огромные дыры, словно после обстрела из тяжелых орудий. Одна комната вела к другой. И надо всем плавал бледный серый дым, как туман над траншеями с мертвыми и умирающими.
На низких кроватях, на древних кушетках, на голом полу проклятые были разбросаны в беспорядке, словно во сне. Некоторые шевелились в своем ступоре, некоторые лежали неподвижно, в то время как всюду вокруг них кольца дурманящего дыма перекатывались в медленном размеренном танце. Здесь, в святая святых своей веры, дракон извивал свое змеиное тело в виде благовония, теплого, насыщенного, утешающего.
Рубен закашлялся. Рядом с ним стояла старая чернокожая женщина, изогнутая и покореженная, как высохшее дерево. Она задвинула дверные засовы на место и, шаркая ногами и горбясь, обошла его, чтобы заглянуть ему в лицо. Зубы у нее все выпали, глаза полуослепли из-за катаракт, от волос остались несколько жидких прядей на голом черепе.
– Анжелина? Вы хотите увидеть Анжелину?
Рубен кивнул. Ее голос был хриплым и натянутым, но при этом обладал какой-то непостижимой красотой, словно это было все, что осталось от некогда до боли чарующей прелести.
Старуха пробормотала что-то невнятно, потом повернулась и пошла вперед, сделав ему знак следовать за ней. Рубен подчинился. Слева от него один тощий мужчина склонился над другим, осторожно делая ему укол в заднюю поверхность ноги, ища иглой еще не закупорившуюся вену. За ними сидела на корточках женщина с огромными глазами, ее рука рассеянно поглаживала шею и плечи мужчины, лежавшего неподвижно на грязном куске поролона.
Холодное сострадание мягко пробегало в дыму и леденящем воздухе. Любовь не целиком отсутствовала в аду. Не целиком отсутствовала, не целиком присутствовала. Ни один бог не предлагал спасение ее силой. Укол героина оставался уколом героина, с какой бы любовью его ни делали.
Анжелина лежала на спине, высоко согнув ноги и прижав их к груди, безжизненно глядя на паутину теней высоко на потолке. Ее лицо расслабилось и опустело, словно тонкое, неосязаемое лезвие отделило его от боли и воспоминаний. Никакой крови, никаких лоскутьев кожи, никаких швов: исключительно безупречная хирургия. Но надрез заживет, кожа ляжет назад и боль вернется, еще более свирепая, чем раньше.
– Что произошло?
Маленькая женщина непонимающе уставилась на него. Он наклонился. Дыхание Анжелины было неглубоким, но ровным. На полу рядом с ней лежал пустой шприц. Ее рукав был закатан выше локтя. Кто-то познакомил ее с радостями внутривенных инъекций. Или она уже немного играла в эту игру? «Интересно, кто позвонил мне, – подумал он. – Старушка не звонила». Что-то было не так, но он не мог даже гадать, что именно.
Его внимание привлек глухой звук, доносившийся из квартиры наверху. Не громкий, но и не совсем тихий, такой же изящный и изрезанный, как льдины, плывущие весной к морю по вздувшимся рекам, там бил барабан, его ритмы жестко и четко проникали сквозь отравленный воздух. Над их головами собирались боги. Не боги этого места, а старые боги, сильные, настойчивые, рассерженные сгущавшейся тьмой нового мира и нового века.
К хрупкому постукиванию крошечного барабана ката присоединилось более медленное биение сгонда, пульсирующее и ритмичное, призывающее богов на танец. В неподвижном голом воздухе эти низкие гудящие звуки повисали над ними, тяжелые и плывущие, как снег.
Анжелина шевельнулась, словно бой барабанов разбудил что-то глубоко внутри нее. Ее губы задрожали, приоткрывшись, дыхание стало прерывистым.
– Африка... – прошептала она. Он наклонился, чтобы слышать ее. Ее голос обладал той невесомостью, которую он раньше слышал только у умирающих. – Африка идет... – произнесла она. И он огляделся вокруг себя, и почувствовал это в воздухе: плотное, осязаемое, вползающее сквозь столетия и через моря в истерзанную гавань пропитанной наркотиками комнаты.
Ее губы остановились, веки затрепетали и замерли. Рубен выпрямился.
– Я хочу забрать ее, – сказал он. – Вы поможете мне отнести ее вниз? Там у меня машина.
Старуха расплылась в ухмылке.
– Мы отнесем ее вместе, – сказала она. – Мы поедем в машине вместе.
Совместными усилиями им удалось вынести Анжелину через дверь на площадку. Спускаться с ней по лестнице будет труднее. Рубен перекинул ее руку себе через шею, а старуха взяла ее за ноги, держа их на весу. Натужно, ступенька за ступенькой, площадка за площадкой, они осторожно спускались вниз, пока не дошли до последней площадки. Рубен посмотрел вниз. Два человека поджидали его там у начала лестницы.
Он повернулся к старухе в смутной надежде, что она окажется в силах помочь ему. Но она уже исчезла, улепетнув наверх со всей прытью, на какую еще была способна. Он повернулся и снова посмотрел вниз. Они по-прежнему ждали.
35
Он почему-то не думал, что это приятели того жиголо, которому он сломал руку, явившиеся, чтобы отплатить ему той же монетой. Если судить по одежде, они вообще не были похожи на чьих-то приятелей. Он видел по их глазам, что они пришли с серьезными намерениями и что совершать ошибки не входит в их привычки. Теперь он понял, что казалось ему не так: вся эта затея с телефонным звонком была ловушкой, его подставили.
Он помог Анжелине спуститься по последнему пролету. Она всхлипнула один раз, бормоча обрывки слов на языке, который был ему совершенно незнаком. Он сказал ей, что все хорошо, что скоро они будут дома. Но дома у них не было, идти им было некуда и все было не хорошо.
Те двое подождали, пока он опустит свою ношу на пол. Один был белым, второй черным. Они невозмутимо стояли по обе стороны двери, как боги, охранявшие выход из подземного царства. Рубен чувствовал ребрами свой тридцать восьмой калибр – гнетущая тяжесть, вызывавшая ноющую боль.
Белый мужчина был в распахнутом кашемировом пальто темно-вишневого цвета. Его волосы были зачесаны назад и влажно блестели. На ногах он носил дорогие уличные ботинки, английские, начищенные до блеска. Он курил длинную сигарету, держа ее плотно сжатыми, неулыбающимися губами. Когда Рубен подошел ближе, он решительно сдавил ее указательным и большим пальцами, вынул изо рта и уронил на пол. Лента дыма веером развернулась из его губ и мгновение лежала, как прозрачная вуаль, на его длинном гладком лице. Он раздавил сигарету коротким поворотом носка ботинка.
Рубен чувствовал омерзительную вонь невысохшей мочи. Она наполняла его ноздри едким одиноким запахом, главным ароматом этого гетто.
– Далеко же ты забрался от дома, легавый. – Белый заговорил: натянутые, раздраженные слова. По выговору он был из Флориды, по манере держаться – космополит. Это был белый человек, который провел много времени среди черных. В другое время, в другом месте, в другой компании его можно было бы принять за социального работника или антрополога. Он думал, как черный, и говорил, как черный, но цвет кожи всегда выдавал его.
– Ты, может, заблудился? Пришел сюда подыскать себе среди негров что-нибудь мягкое и белое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Человек вышел вперед, на несколько шагов, танцующей, как у жиголо, походкой. Его лицо по-прежнему оставалось в тени. Он хорошо знал тени, знал, как входить в них, как двигаться внутри. Рубен уловил отблеск золотой серьги, узкую скулу, царапнутую на мгновение светом, маленькую руку в тесной кожаной перчатке, унизанные золотыми перстнями пальцы.
– Ты кого-то ищешь, Blanc? - Вопрос был задан медленно и нарочито отчетливо.
Рубен покачал головой:
– Я не хочу неприятностей. Мне кто-то позвонил, попросил приехать сюда. Квартира девятнадцать. Может быть, вы в курсе.
Человек неторопливо вышел в пятно желтого света. В свои лет двадцать пять он был красив, напомажен, уверен в себе. К нему прилип запах дешевого одеколона – тонкая вуаль поверх прячущегося под ней тяжелого запаха пота. Он двигался как человек, который не рассчитывает дожить до тридцати. Не рассчитывает. Да и не очень хочет.
– Тебе нужен кокаин, Blanc? Крэк? Может быть, ты не туда попал. Для тебя здесь очень плохо, очень опасно.
– Мне позвонили. Моей подруге нужна помощь. Она гаитянка, Анжелина Хаммел. Квартира девятнадцать.
Человек окинул его взглядом, каким агент по санобработке помещений смотрит на таракана. Этот взгляд заставил Рубена внутренне напрячься. Его мерили с ног до головы. Рубен привез с собой деньги, все, какие он захватил из собственной квартиры: почти пятьсот долларов. Человек мог отправиться на тот свет и за меньшую сумму. Здесь людей убивали за пару ботинок и бейсбольную куртку.
– Мне не нужен кокаин, мне не нужен крэк и мне не нужны неприятности. Я уйду отсюда через пять минут. Здесь мной даже не запахнет.
– Я уже чувствую твой запах. Для меня ты пахнешь, как полицейский.
Рубену приходилось быстро решать, пробиваться ли ему силой или попытаться сыграть все мягко. Этот часовой пугал его. Не потому, что он был крутым, а потому, что он им не был. Такие люди – как солома, не нужно большого огня, чтобы они сгорели. Но как всякая солома, они иногда любили причинять боль, просто чтобы доказать, что, если им дать шанс, они могут быть кремнем.
– Это тебя не касается. Это частное дело. Я сказал, что мне не нужны неприятности. Но если ты мне их доставила, тогда это дело перестанет быть частным.
Пора делать первый ход. Рубен направился к лестнице, намереваясь пройти мимо часового. Протискиваясь мимо, он увидел, как что-то блеснуло, и в следующее мгновение человек держал длинный нож в нескольких дюймах от лица Рубена.
Наверху кто-то закашлялся – долгий, раздирающий горло приступ, который закончился судорожным втягиванием воздуха. Хлопнула дверь. Послышалась музыка, ровный сухой ритм. Дальше в подъезде все было тихо. Рубен слышал собственное дыхание – первобытный, чужой звук.
Человек поднес нож к горлу Рубена. Длинное лезвие мерцало, как геральдический символ, гладкое, хорошо смазанное, острое как бритва. Рубен отступил на шаг, не сводя с него глаз. Человек шагнул вперед, не опустив оружия. Он был готов нанести удар, спокоен, заворожен сиянием собственного лезвия. Ему уже доводилось делать это раньше.
Внезапно Рубен скользнул в сторону и крутанулся, уйдя из-под ножа. Человек рассек тонкий воздух, развернулся и полоснул снова, задев плечо Рубена. Рубен шагнул ему навстречу, пытаясь сблизиться. Его более молодой противник повернулся и сделал выпад: движение фехтовальщика, но без его точности или силы. Рубен без труда ушел в сторону и резко ударил ребром ладони по тонкому предплечью. Раздался треск ломающейся кости. Не обагренный кровью нож выпал из онемевших пальцев на пол. Человек согнулся пополам, всхлипнув от боли.
– В следующий раз, – сказал Рубен, – цепляйся к кому-нибудь, кто больше подходит тебе по размеру.
34
Квартира номер девятнадцать давно перестала быть квартирой в любом обычном смысле этого слова. Ее истерзанную, обожженную входную дверь столько раз укрепляли стальными пластинами, врезными замками и запорами, что она более всего Прочего напоминала ворота средневековой крепости.
По обе стороны двери художник из гетто с изрядным искусством изобразил две кричаще живописные фигуры, наподобие китайских божеств, охраняющих вход в буддийский храм. Имя каждой фигуры было напечатано внизу корявыми красными буквами. Слева стоял «Барон Г», скелетообразный бог героина, с бледной, словно мыльная пена, кожей и крошечными зрачками, вставленными в спящие глаза. С худой шеи свисало ожерелье из использованных шприцев, а из открытого рта и ноздрей кольца отяжелевшего от наркотика дыма поднимались к потолку.
Его спутницей была «Императрица К», высокая женщина, одетая в белое муслиновое платье под черным мужским сюртуком. На голове у нее сидел сияющий цилиндр, как у бога водун Барона Самди, красные ноздри раздувались, с длинных ногтей капала кровь. Ее лицо было вымазано белой как мел краской. В одной руке она держала бутылку рома, в другой – лопату могильщика с длинным черенком. Героин и кокаин – божественные стражи нового Радеса.
Рубен забарабанил в дверь и барабанил до тех пор, пока кто-то не подошел.
– Ладно, ладно! Иду! – донесся раздраженный голос. В маленьком стеклянном глазке возник чей-то глаз, потом пропал. Тяжелые запоры громко лязгнули. Дверь приоткрылась сантиметров на пятнадцать, удерживаемая толстыми цепочками. Рубен никого не увидел. В узкую щель тянуло горьким запахом жженого героина.
– Oui? Что вам нужно?
– Я пришел за Анжелиной Хаммел.
Последовало молчание, потом дверь захлопнулась. Бренчание цепочек, выдвигаемых из затворов, приглушенное проклятие, и дверь снова открылась. В пространстве за нею теснились тени, воздух был спертым, почти непригодным для дыхания. Точками в темноте маленькие пурпурные огоньки мягко танцевали на уровне пола. Квартира напоминала полевой госпиталь во Франции году в 1916. В стенах зияли огромные дыры, словно после обстрела из тяжелых орудий. Одна комната вела к другой. И надо всем плавал бледный серый дым, как туман над траншеями с мертвыми и умирающими.
На низких кроватях, на древних кушетках, на голом полу проклятые были разбросаны в беспорядке, словно во сне. Некоторые шевелились в своем ступоре, некоторые лежали неподвижно, в то время как всюду вокруг них кольца дурманящего дыма перекатывались в медленном размеренном танце. Здесь, в святая святых своей веры, дракон извивал свое змеиное тело в виде благовония, теплого, насыщенного, утешающего.
Рубен закашлялся. Рядом с ним стояла старая чернокожая женщина, изогнутая и покореженная, как высохшее дерево. Она задвинула дверные засовы на место и, шаркая ногами и горбясь, обошла его, чтобы заглянуть ему в лицо. Зубы у нее все выпали, глаза полуослепли из-за катаракт, от волос остались несколько жидких прядей на голом черепе.
– Анжелина? Вы хотите увидеть Анжелину?
Рубен кивнул. Ее голос был хриплым и натянутым, но при этом обладал какой-то непостижимой красотой, словно это было все, что осталось от некогда до боли чарующей прелести.
Старуха пробормотала что-то невнятно, потом повернулась и пошла вперед, сделав ему знак следовать за ней. Рубен подчинился. Слева от него один тощий мужчина склонился над другим, осторожно делая ему укол в заднюю поверхность ноги, ища иглой еще не закупорившуюся вену. За ними сидела на корточках женщина с огромными глазами, ее рука рассеянно поглаживала шею и плечи мужчины, лежавшего неподвижно на грязном куске поролона.
Холодное сострадание мягко пробегало в дыму и леденящем воздухе. Любовь не целиком отсутствовала в аду. Не целиком отсутствовала, не целиком присутствовала. Ни один бог не предлагал спасение ее силой. Укол героина оставался уколом героина, с какой бы любовью его ни делали.
Анжелина лежала на спине, высоко согнув ноги и прижав их к груди, безжизненно глядя на паутину теней высоко на потолке. Ее лицо расслабилось и опустело, словно тонкое, неосязаемое лезвие отделило его от боли и воспоминаний. Никакой крови, никаких лоскутьев кожи, никаких швов: исключительно безупречная хирургия. Но надрез заживет, кожа ляжет назад и боль вернется, еще более свирепая, чем раньше.
– Что произошло?
Маленькая женщина непонимающе уставилась на него. Он наклонился. Дыхание Анжелины было неглубоким, но ровным. На полу рядом с ней лежал пустой шприц. Ее рукав был закатан выше локтя. Кто-то познакомил ее с радостями внутривенных инъекций. Или она уже немного играла в эту игру? «Интересно, кто позвонил мне, – подумал он. – Старушка не звонила». Что-то было не так, но он не мог даже гадать, что именно.
Его внимание привлек глухой звук, доносившийся из квартиры наверху. Не громкий, но и не совсем тихий, такой же изящный и изрезанный, как льдины, плывущие весной к морю по вздувшимся рекам, там бил барабан, его ритмы жестко и четко проникали сквозь отравленный воздух. Над их головами собирались боги. Не боги этого места, а старые боги, сильные, настойчивые, рассерженные сгущавшейся тьмой нового мира и нового века.
К хрупкому постукиванию крошечного барабана ката присоединилось более медленное биение сгонда, пульсирующее и ритмичное, призывающее богов на танец. В неподвижном голом воздухе эти низкие гудящие звуки повисали над ними, тяжелые и плывущие, как снег.
Анжелина шевельнулась, словно бой барабанов разбудил что-то глубоко внутри нее. Ее губы задрожали, приоткрывшись, дыхание стало прерывистым.
– Африка... – прошептала она. Он наклонился, чтобы слышать ее. Ее голос обладал той невесомостью, которую он раньше слышал только у умирающих. – Африка идет... – произнесла она. И он огляделся вокруг себя, и почувствовал это в воздухе: плотное, осязаемое, вползающее сквозь столетия и через моря в истерзанную гавань пропитанной наркотиками комнаты.
Ее губы остановились, веки затрепетали и замерли. Рубен выпрямился.
– Я хочу забрать ее, – сказал он. – Вы поможете мне отнести ее вниз? Там у меня машина.
Старуха расплылась в ухмылке.
– Мы отнесем ее вместе, – сказала она. – Мы поедем в машине вместе.
Совместными усилиями им удалось вынести Анжелину через дверь на площадку. Спускаться с ней по лестнице будет труднее. Рубен перекинул ее руку себе через шею, а старуха взяла ее за ноги, держа их на весу. Натужно, ступенька за ступенькой, площадка за площадкой, они осторожно спускались вниз, пока не дошли до последней площадки. Рубен посмотрел вниз. Два человека поджидали его там у начала лестницы.
Он повернулся к старухе в смутной надежде, что она окажется в силах помочь ему. Но она уже исчезла, улепетнув наверх со всей прытью, на какую еще была способна. Он повернулся и снова посмотрел вниз. Они по-прежнему ждали.
35
Он почему-то не думал, что это приятели того жиголо, которому он сломал руку, явившиеся, чтобы отплатить ему той же монетой. Если судить по одежде, они вообще не были похожи на чьих-то приятелей. Он видел по их глазам, что они пришли с серьезными намерениями и что совершать ошибки не входит в их привычки. Теперь он понял, что казалось ему не так: вся эта затея с телефонным звонком была ловушкой, его подставили.
Он помог Анжелине спуститься по последнему пролету. Она всхлипнула один раз, бормоча обрывки слов на языке, который был ему совершенно незнаком. Он сказал ей, что все хорошо, что скоро они будут дома. Но дома у них не было, идти им было некуда и все было не хорошо.
Те двое подождали, пока он опустит свою ношу на пол. Один был белым, второй черным. Они невозмутимо стояли по обе стороны двери, как боги, охранявшие выход из подземного царства. Рубен чувствовал ребрами свой тридцать восьмой калибр – гнетущая тяжесть, вызывавшая ноющую боль.
Белый мужчина был в распахнутом кашемировом пальто темно-вишневого цвета. Его волосы были зачесаны назад и влажно блестели. На ногах он носил дорогие уличные ботинки, английские, начищенные до блеска. Он курил длинную сигарету, держа ее плотно сжатыми, неулыбающимися губами. Когда Рубен подошел ближе, он решительно сдавил ее указательным и большим пальцами, вынул изо рта и уронил на пол. Лента дыма веером развернулась из его губ и мгновение лежала, как прозрачная вуаль, на его длинном гладком лице. Он раздавил сигарету коротким поворотом носка ботинка.
Рубен чувствовал омерзительную вонь невысохшей мочи. Она наполняла его ноздри едким одиноким запахом, главным ароматом этого гетто.
– Далеко же ты забрался от дома, легавый. – Белый заговорил: натянутые, раздраженные слова. По выговору он был из Флориды, по манере держаться – космополит. Это был белый человек, который провел много времени среди черных. В другое время, в другом месте, в другой компании его можно было бы принять за социального работника или антрополога. Он думал, как черный, и говорил, как черный, но цвет кожи всегда выдавал его.
– Ты, может, заблудился? Пришел сюда подыскать себе среди негров что-нибудь мягкое и белое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60