Как холодно, и темно, и тихо там было! Какими тайнами веяло! В погребе в любое время года сохранялось странное очарование — оно прямо-таки чувствовалось в воздухе, и не только потому, что Смерть показала здесь свое лицо.
Я много чего рассказывал мисс Дегрут об яблочном погребе. Комната с привидениями, говорит она, — она права. Глубоко под землей, стены обшиты тиком, без электрического освещения — погреб был поистине таинственным местом. Шесть месяцев в году, с октября по март, здесь рядами стояли корзины, полные яблок; связки лука висели на стропилах вместе с гирляндами сушеного перца; на полках — горы свеклы, пастернака, турнепса. Но с марта по октябрь, когда полки пустели, погреб наполнялся иным, фантастическим содержанием. Мальчишеское воображение населяло его королями, придворными, злодеями... Сцена, замок, тюрьма — вот какие семена были посеяны там, внизу, таинственно прорастая ночами, как грибы. И стены погреба запросто расступались во все стороны, потолок уходил в безвоздушное пространство, и воля растворяла камень, деокторево и известь.
Но тогда, в июне, когда вся бесконечная протяженность лета еще лежала перед тобой как на ладони, когда тебя так и тянуло в сказочное подземелье, погреб был под запретом, надо было хитрить, чтобы не попасться. У тебя были спички в жестянке из-под табака «Принц Альберт» и огарок свечи, воткнутый в горлышко бутылки. Все дышало смертельной тайной, ты напряженно вслушивался, уши торчком, в страхе разоблачения, в каждом шорохе тебе мерещились Изменник, Великан, Бродячий Ужас...
1
— Стой! — крикнул Нильс, и музыка резко оборвалась — гнусавое завывание, от которого звенело в ушах и становилось не по себе. — Слушай! Наверху кто-то есть. Ты понял? Слушай!
— Псих.
— Холланд — слушай! — настаивал он, голос его дрожал от ужаса. Поспешно схватил свечу, задул, опрокинув бутылку, заменявшую подсвечник; бутылка покатилась, звонкое эхо разнеслось по погребу.
Кто-то был там, разгуливая наверху, это точно. Кто-то очень старался, чтобы его не услышали. Кто-то — ябеда и наушник, вечно из-за него неприятности. Почти беззвучны были его шаги, настолько беззвучны, что лицо Нильса перекосило от напряжения, так он старался их расслышать. Коварен был этот Кто-то наверху, нарочно ходил босиком или в мягких резиновых тапочках.
— Ты псих. Чушь! Никого нет. — Нильс не мог видеть брата, но угадывал в голосе знакомое отточенное острие насмешки. Нильс бессознательно почесал ладонь, закапанную горячим воском.
— Наверху кто-то есть, — возразил он твердо. — Кто-то...
Кто-то живой, хотел он сказать; по крайней мере, он надеялся, что там живой человек, а не призрак.
— Туп, как клоп.
— Нет, сэр! — парировал Нильс; он беспокойно гримасничал, подняв лицо к доскам настила. Вот снова послышались эти тайные, вызывающие дрожь, вкрадчивые шаги. Он ждал жалобного протеста железных петель, который неминуемо должен был последовать.
Тишина. Шаги не ускорились и не замедлились, их просто не стало. И тут же донесся слабый глухой двойной стук по крышке люка, и он представил, как Кто-то опустился на колени, приник головой к люку, приставил ладонь к уху, ухо к крышке люка и вслушивается...
Он затаил дыхание.
Кто-то уходил, шел на цыпочках прочь от люка; доски потрескивали. Вот Кто-то совсем ушел. Фу-у... Нильс вдохнул страх, будто экзотический аромат, его трясло от напряжения.
— Нянг-данг-га-данг-друмм-друмм-данг-да...
Гадство, опять он со своей гармоникой, идиотская песенка Матушки Гусыни. Столько раз слышал ее, что выучил наизусть.
Скажи, где Вавилон стоит?
За тридевять земель...
Дойду, пока свеча горит?
Дойдешь — шагай смелей.
Нянг-данг-га-данг...
Издевательский веселенький припевчик, прекрасно подходящий для губной гармошки. Вот он опять, спотыкающийся рефрен:
Кто быстро и легко бежит -
Дойдет, пока свеча горит. Нянг-данг-га-данг-га-данг!
Проклятая Матушка Гусыня.
И следом злобное шипение Холланда:
— Ни-ильсс... Ни-и-ильссс Алек-сссан-дер Пер-ри...
Гадство! Александер — в честь Александры, его матери, что-то девчачье слышалось в этом имени.
— Ни-ильсс Алек-ссандер...
Нильс сдался.
— Что? — спросил он Холланда.
— Что? — Они сидели в темноте. — Свет зажги, осел!
Нильс встал на колени, нашарил на полу бутылку. Достал из жестянки «Принц Альберт», спрятанной за пазухой, большую хозяйственную спичку и чиркнул ею по сырому камню. Фосфорная головка отлетела, не загоревшись.
— Не смог, не смог, не смог! — дразнился Холланд.
— Я сделаю с двумя. — Нильс взял пару спичек, сложил их головками вместе и чиркнул. Они с шипением вспыхнули. Он погасил одну, другую поднес к фитилю. Язычок пламени резко поднялся, дымно-голубой, затем, набрав кислорода, разгорелся оранжевым. Стал ярче, просвечивая сквозь ладонь: кончики пальцев покрылись позолотой, ладонь окрасилась киноварью. Коленопреклоненная фигура Нильса отбросила на грязный пол колеблющуюся тень, тень встала, выросла, поднялась по неровной стене — побелка там и сям отстала, будто кожа прокаженного. Колени ощущали приятный холодок камней; кислый запах фосфора смешался в ноздрях с запахом пыли и плесени, засохших гнилых фруктов, разбросанных повсюду.
— Готово! — Он любовался эффектом освещения, сидя на корточках по-индейски, почесывая коленки. Зловеще возвышался в углу членистый ящер — неровная стопа корзин у стены. Вытесанные вручную крепкие балки, расположенные на расстоянии вытянутой руки друг от друга, поддерживали потолок, снизу их подпирали тиковые V-образные стойки; следы тесла пересекались под острым углом, в пересечениях скапливались бусинки янтарного света. Меж двумя центральными балками на высоту двенадцати футов к люку вела узкая деревянная лестница, через люк можно было попасть на устроенный в амбаре ток. Внизу была еще дверь из побеленных досок, ее называли Дверью Рабов, через нее можно было выйти в подземный проход между погребом и каретным сараем.
Нахмурившись, Нильс вытащил из кармана хамелеона на красивой серебряной цепочке. Он сунул ящерицу за пазуху вместе с табачной жестянкой и пополз к опрокинутому ящику, притаившемуся в углу за корзинами. Ящик был набит старыми журналами с растрепанными страницами.
Он вытащил один, вернулся к огню, повернул обложку к свету. Мужчина на обложке боролся со стаей злобных волков, слюна капала с их клыков на снег, когда они терзали собачью упряжку, безнадежно запутавшуюся в постромках нарт.
— "Док Сэвидж и Снежное Королевство в Акалуке", — прочел Нильс вслух. Щурясь от пламени свечи, он вглядывался в темноту. — Холланд!
— Что?
— Помнишь, у меня была идея? Насчет снега.
— Снег, — хихикнул Холланд. Вечно он хихикает.
— Ну да. Как Док Сэвидж и Снежное Королевство. Помнишь снежную тундру? Если у нас будет снег, мы можем устроить собственное Снежное Королевство здесь, внизу.
— Как? — В голосе звучала мягкая насмешка.
— Запросто. С помощью тростника.
— Тростника? Ты хочешь сказать — камыша? — Хохот.
— Ну да — камыша. Хорошая идея, ничего смешного. Если мы пойдем к реке и нарежем метелок камыша, у нас будет снег все лето. Снежное Королевство, а? — Он внимательно вглядывался в лицо Холланда, пока тот обдумывал его мысль; обычно тот единолично принимал решения.
И вот Нильс увидел, как Холланд многозначительно подмигнул ему. Снежное Королевство признано осуществимым. Он испытывал облегчение; умница, назвал его Холланд. И все же он чувствовал, что, сколько бы ни вглядывались они друг в друга при мерцающем свете свечи, сквозь дымный полумрак погреба, они не станут ближе, и, думая так, он страстно возжелал этого. Холланд был в своей любимой розовой рубашке и шортах цвета хаки с закатанными штанинами. Глаза его светились издали, как у кошки. Серые, как у всех Перри, спокойные, глубоко посаженные, глядящие из-под выбеленной солнцем челки. Уголки глаз приподняты под темными изогнутыми бровями, отчего лицо походит на восточную маску; можно подумать, что он пришел с ордами Чингисхана из степей Татарии.
Нильс положил журнал обратно в ящик и вернулся на место. Рассеянно разглядывал он пальцы руки, которая, будто живя собственной жизнью, ползла по рубашке. Вот кольнуло там, где коготок хамелеона царапнул ему живот, он тихо присвистнул сквозь зубы. Нащупал под рубашкой табачную жестянку, откинул крышку и выложил в круг света свои сокровища: несколько спичек, колючий конский каштан, аккуратный сверток из нескольких слоев голубой папиросной бумаги — в нем лежала Вещь — и золотой перстень.
Он вытянул палец и с трудом надел перстень, глядя на него с обожанием. Кумир мой, сказал бы отец. Как мягко светится он в лучах света, каким тяжелым кажется на руке! Драгоценность, сокровище Мидаса. На печатке выгравирована эмблема: хищноклювый сокол. Нильс повернул перстень, внимательно изучая тонкий серебряный шов в том месте, где ободок был разрезан, чтобы подогнать на палец поменьше. «Они думают, что это ястреб, но это не так, это сапсан». Он рассеянно ощупывал голубой бумажный сверток.
— Перстень для Перри. Это мой сапсан, так ведь? — спросил он, будто нуждался в подтверждении.
— Твой, — кивнул Холланд. — Мы подписали пакт.
Нильс ласкал золото на пальце. Да, именно пакт: перстень мой. Это часть Тайны.
Гадство! Очнись ты — они снова слышны, те же шаги. Только теперь они тут, внизу, за дверью, выходящей в проход. Нильс застыл.
— Пришел! — прошептал он. — Я слышу его! Быстро — прячься! — Собрав вещи с пола — голубой сверток, каштан, несколько спичек, — побросал их в жестянку, спрятал за пазуху. — Прячься! — прошипел он, ныряя в щель между корзинами, где уже прятался Холланд. — Погоди — свеча! — Он собирался задуть ее, когда рывком распахнулась Дверь Рабов и пришелец возник на пороге. Взгляд Нильса проследовал от пары кед к паре круглых глаз, моргающих за стеклами в тонкой стальной оправе.
«Ага! Пойман с поличным!» — вот что должен был крикнуть любой на месте пришельца. Но только не этот тип. Стоя в дверях, Рассел Перри тихо хрюкнул:
— Ух-ху... ты здесь играешь. Ты ведь знаешь, что тебе не разрешают — никому не разрешают ходить сюда! — Когда кузен Рассел произносил свое неизменное «ух-ху», он становился похож на смешного толстого поросенка. Нильс бросил взгляд туда, где за корзинами таился Холланд. Холланд называл Рассела поросенок Нуф-Нуф, так звали поросенка в одной из детских книжек, одного из тех жирных поросят, что в праздник подают на блюде с яблоком во рту. Бедный Нуф-Нуф. Бледное лицо Рассела летом некрасиво обгорало на солнце, под рубашкой, как у девчонки, тряслись маленькие груди. Рассел — урод.
Когда дядя Джордж и тетя Валерия приехали на похороны отца, они взяли с собой Рассела — да так все вместе и остались, дядя Джордж и тетя Валерия в лучшей угловой спальне в передней части дома, Рассел в запасной комнатушке сзади. Ему вскоре должно было исполниться пятнадцать. Рассел («Рессел, — произносила тетушка Ви, — Рессел, милый, не забудь калоши... Рессел температурит сегодня, я не пущу его в школу...») был бледный и толстый городской мальчишка. Лишенный Чикаго, он возненавидел Пиквот Лэндинг и всех его обитателей. Ненавидел одноклассников и всех горожан, родственников и пуще остальных — двоюродных братьев. В декабре он проткнул Холланду палец карандашом (когда ранка зажила, под кожей остался четкий голубой след острия), а в феврале порезал. Нильсу руку так, что пришлось накладывать швы. Вездесущий, вечно болтался под ногами, сея раздор, выслеживая и шпионя, Рассел Перри, возомнивший себя равным законным обитателям дома. Блеск стекол мешал видеть выражение глаз, но можно было быть уверенным, что прячущийся за толстыми линзами косой взгляд живо обшарил весь яблочный погреб: огарок в бутылке из-под «Колы», ящик с журналами, рассыпанные спички, перстень...
Перстень!
Нильс быстро повернул перстень печаткой внутрь, зажал в кулаке, — однако недостаточно быстро, чтобы Рассел не заметил.
— Что это? — спросил он.
Нильс не отвечал; он мысленно внушал Расселу, чтобы тот забыл об этом: «Тебе же будет лучше, можешь мне поверить».
— Почему ты не пускаешь меня? Если тебе можно играть здесь, значит, и мне можно.
Нильс постарался улыбнуться поприветливей:
— Ладно, Рассел, пожалуйста. Заходи, если хочешь.
Тот осторожно отступил.
— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он. — Знаю я, чего ты хочешь. Дашь мне войти и запрешь тут. Как Холланд в тот раз. — Испуганно моргая, он отступил на безопасное расстояние; Нильс надеялся, что он не заметил, где прячется Холланд.
— Тогда проваливай отсюда.
Горе Расселу! Он вытянул шею и застыл в проеме.
— Где ты взял это кольцо? — спросил он, глаза подозрительно блестели за стеклами.
— Взял да купил.
— Ну уж нет! Это не медяшка какая-нибудь, это настоящее золото!
— Зачем тогда спрашиваешь, если такой всезнайка. — Опустив взгляд на кеды Рассела, Нильс поймал себя на том, что его всерьез занимает, почему кузен предпочитает голубые фильдекосовые носки со стрелками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Я много чего рассказывал мисс Дегрут об яблочном погребе. Комната с привидениями, говорит она, — она права. Глубоко под землей, стены обшиты тиком, без электрического освещения — погреб был поистине таинственным местом. Шесть месяцев в году, с октября по март, здесь рядами стояли корзины, полные яблок; связки лука висели на стропилах вместе с гирляндами сушеного перца; на полках — горы свеклы, пастернака, турнепса. Но с марта по октябрь, когда полки пустели, погреб наполнялся иным, фантастическим содержанием. Мальчишеское воображение населяло его королями, придворными, злодеями... Сцена, замок, тюрьма — вот какие семена были посеяны там, внизу, таинственно прорастая ночами, как грибы. И стены погреба запросто расступались во все стороны, потолок уходил в безвоздушное пространство, и воля растворяла камень, деокторево и известь.
Но тогда, в июне, когда вся бесконечная протяженность лета еще лежала перед тобой как на ладони, когда тебя так и тянуло в сказочное подземелье, погреб был под запретом, надо было хитрить, чтобы не попасться. У тебя были спички в жестянке из-под табака «Принц Альберт» и огарок свечи, воткнутый в горлышко бутылки. Все дышало смертельной тайной, ты напряженно вслушивался, уши торчком, в страхе разоблачения, в каждом шорохе тебе мерещились Изменник, Великан, Бродячий Ужас...
1
— Стой! — крикнул Нильс, и музыка резко оборвалась — гнусавое завывание, от которого звенело в ушах и становилось не по себе. — Слушай! Наверху кто-то есть. Ты понял? Слушай!
— Псих.
— Холланд — слушай! — настаивал он, голос его дрожал от ужаса. Поспешно схватил свечу, задул, опрокинув бутылку, заменявшую подсвечник; бутылка покатилась, звонкое эхо разнеслось по погребу.
Кто-то был там, разгуливая наверху, это точно. Кто-то очень старался, чтобы его не услышали. Кто-то — ябеда и наушник, вечно из-за него неприятности. Почти беззвучны были его шаги, настолько беззвучны, что лицо Нильса перекосило от напряжения, так он старался их расслышать. Коварен был этот Кто-то наверху, нарочно ходил босиком или в мягких резиновых тапочках.
— Ты псих. Чушь! Никого нет. — Нильс не мог видеть брата, но угадывал в голосе знакомое отточенное острие насмешки. Нильс бессознательно почесал ладонь, закапанную горячим воском.
— Наверху кто-то есть, — возразил он твердо. — Кто-то...
Кто-то живой, хотел он сказать; по крайней мере, он надеялся, что там живой человек, а не призрак.
— Туп, как клоп.
— Нет, сэр! — парировал Нильс; он беспокойно гримасничал, подняв лицо к доскам настила. Вот снова послышались эти тайные, вызывающие дрожь, вкрадчивые шаги. Он ждал жалобного протеста железных петель, который неминуемо должен был последовать.
Тишина. Шаги не ускорились и не замедлились, их просто не стало. И тут же донесся слабый глухой двойной стук по крышке люка, и он представил, как Кто-то опустился на колени, приник головой к люку, приставил ладонь к уху, ухо к крышке люка и вслушивается...
Он затаил дыхание.
Кто-то уходил, шел на цыпочках прочь от люка; доски потрескивали. Вот Кто-то совсем ушел. Фу-у... Нильс вдохнул страх, будто экзотический аромат, его трясло от напряжения.
— Нянг-данг-га-данг-друмм-друмм-данг-да...
Гадство, опять он со своей гармоникой, идиотская песенка Матушки Гусыни. Столько раз слышал ее, что выучил наизусть.
Скажи, где Вавилон стоит?
За тридевять земель...
Дойду, пока свеча горит?
Дойдешь — шагай смелей.
Нянг-данг-га-данг...
Издевательский веселенький припевчик, прекрасно подходящий для губной гармошки. Вот он опять, спотыкающийся рефрен:
Кто быстро и легко бежит -
Дойдет, пока свеча горит. Нянг-данг-га-данг-га-данг!
Проклятая Матушка Гусыня.
И следом злобное шипение Холланда:
— Ни-ильсс... Ни-и-ильссс Алек-сссан-дер Пер-ри...
Гадство! Александер — в честь Александры, его матери, что-то девчачье слышалось в этом имени.
— Ни-ильсс Алек-ссандер...
Нильс сдался.
— Что? — спросил он Холланда.
— Что? — Они сидели в темноте. — Свет зажги, осел!
Нильс встал на колени, нашарил на полу бутылку. Достал из жестянки «Принц Альберт», спрятанной за пазухой, большую хозяйственную спичку и чиркнул ею по сырому камню. Фосфорная головка отлетела, не загоревшись.
— Не смог, не смог, не смог! — дразнился Холланд.
— Я сделаю с двумя. — Нильс взял пару спичек, сложил их головками вместе и чиркнул. Они с шипением вспыхнули. Он погасил одну, другую поднес к фитилю. Язычок пламени резко поднялся, дымно-голубой, затем, набрав кислорода, разгорелся оранжевым. Стал ярче, просвечивая сквозь ладонь: кончики пальцев покрылись позолотой, ладонь окрасилась киноварью. Коленопреклоненная фигура Нильса отбросила на грязный пол колеблющуюся тень, тень встала, выросла, поднялась по неровной стене — побелка там и сям отстала, будто кожа прокаженного. Колени ощущали приятный холодок камней; кислый запах фосфора смешался в ноздрях с запахом пыли и плесени, засохших гнилых фруктов, разбросанных повсюду.
— Готово! — Он любовался эффектом освещения, сидя на корточках по-индейски, почесывая коленки. Зловеще возвышался в углу членистый ящер — неровная стопа корзин у стены. Вытесанные вручную крепкие балки, расположенные на расстоянии вытянутой руки друг от друга, поддерживали потолок, снизу их подпирали тиковые V-образные стойки; следы тесла пересекались под острым углом, в пересечениях скапливались бусинки янтарного света. Меж двумя центральными балками на высоту двенадцати футов к люку вела узкая деревянная лестница, через люк можно было попасть на устроенный в амбаре ток. Внизу была еще дверь из побеленных досок, ее называли Дверью Рабов, через нее можно было выйти в подземный проход между погребом и каретным сараем.
Нахмурившись, Нильс вытащил из кармана хамелеона на красивой серебряной цепочке. Он сунул ящерицу за пазуху вместе с табачной жестянкой и пополз к опрокинутому ящику, притаившемуся в углу за корзинами. Ящик был набит старыми журналами с растрепанными страницами.
Он вытащил один, вернулся к огню, повернул обложку к свету. Мужчина на обложке боролся со стаей злобных волков, слюна капала с их клыков на снег, когда они терзали собачью упряжку, безнадежно запутавшуюся в постромках нарт.
— "Док Сэвидж и Снежное Королевство в Акалуке", — прочел Нильс вслух. Щурясь от пламени свечи, он вглядывался в темноту. — Холланд!
— Что?
— Помнишь, у меня была идея? Насчет снега.
— Снег, — хихикнул Холланд. Вечно он хихикает.
— Ну да. Как Док Сэвидж и Снежное Королевство. Помнишь снежную тундру? Если у нас будет снег, мы можем устроить собственное Снежное Королевство здесь, внизу.
— Как? — В голосе звучала мягкая насмешка.
— Запросто. С помощью тростника.
— Тростника? Ты хочешь сказать — камыша? — Хохот.
— Ну да — камыша. Хорошая идея, ничего смешного. Если мы пойдем к реке и нарежем метелок камыша, у нас будет снег все лето. Снежное Королевство, а? — Он внимательно вглядывался в лицо Холланда, пока тот обдумывал его мысль; обычно тот единолично принимал решения.
И вот Нильс увидел, как Холланд многозначительно подмигнул ему. Снежное Королевство признано осуществимым. Он испытывал облегчение; умница, назвал его Холланд. И все же он чувствовал, что, сколько бы ни вглядывались они друг в друга при мерцающем свете свечи, сквозь дымный полумрак погреба, они не станут ближе, и, думая так, он страстно возжелал этого. Холланд был в своей любимой розовой рубашке и шортах цвета хаки с закатанными штанинами. Глаза его светились издали, как у кошки. Серые, как у всех Перри, спокойные, глубоко посаженные, глядящие из-под выбеленной солнцем челки. Уголки глаз приподняты под темными изогнутыми бровями, отчего лицо походит на восточную маску; можно подумать, что он пришел с ордами Чингисхана из степей Татарии.
Нильс положил журнал обратно в ящик и вернулся на место. Рассеянно разглядывал он пальцы руки, которая, будто живя собственной жизнью, ползла по рубашке. Вот кольнуло там, где коготок хамелеона царапнул ему живот, он тихо присвистнул сквозь зубы. Нащупал под рубашкой табачную жестянку, откинул крышку и выложил в круг света свои сокровища: несколько спичек, колючий конский каштан, аккуратный сверток из нескольких слоев голубой папиросной бумаги — в нем лежала Вещь — и золотой перстень.
Он вытянул палец и с трудом надел перстень, глядя на него с обожанием. Кумир мой, сказал бы отец. Как мягко светится он в лучах света, каким тяжелым кажется на руке! Драгоценность, сокровище Мидаса. На печатке выгравирована эмблема: хищноклювый сокол. Нильс повернул перстень, внимательно изучая тонкий серебряный шов в том месте, где ободок был разрезан, чтобы подогнать на палец поменьше. «Они думают, что это ястреб, но это не так, это сапсан». Он рассеянно ощупывал голубой бумажный сверток.
— Перстень для Перри. Это мой сапсан, так ведь? — спросил он, будто нуждался в подтверждении.
— Твой, — кивнул Холланд. — Мы подписали пакт.
Нильс ласкал золото на пальце. Да, именно пакт: перстень мой. Это часть Тайны.
Гадство! Очнись ты — они снова слышны, те же шаги. Только теперь они тут, внизу, за дверью, выходящей в проход. Нильс застыл.
— Пришел! — прошептал он. — Я слышу его! Быстро — прячься! — Собрав вещи с пола — голубой сверток, каштан, несколько спичек, — побросал их в жестянку, спрятал за пазуху. — Прячься! — прошипел он, ныряя в щель между корзинами, где уже прятался Холланд. — Погоди — свеча! — Он собирался задуть ее, когда рывком распахнулась Дверь Рабов и пришелец возник на пороге. Взгляд Нильса проследовал от пары кед к паре круглых глаз, моргающих за стеклами в тонкой стальной оправе.
«Ага! Пойман с поличным!» — вот что должен был крикнуть любой на месте пришельца. Но только не этот тип. Стоя в дверях, Рассел Перри тихо хрюкнул:
— Ух-ху... ты здесь играешь. Ты ведь знаешь, что тебе не разрешают — никому не разрешают ходить сюда! — Когда кузен Рассел произносил свое неизменное «ух-ху», он становился похож на смешного толстого поросенка. Нильс бросил взгляд туда, где за корзинами таился Холланд. Холланд называл Рассела поросенок Нуф-Нуф, так звали поросенка в одной из детских книжек, одного из тех жирных поросят, что в праздник подают на блюде с яблоком во рту. Бедный Нуф-Нуф. Бледное лицо Рассела летом некрасиво обгорало на солнце, под рубашкой, как у девчонки, тряслись маленькие груди. Рассел — урод.
Когда дядя Джордж и тетя Валерия приехали на похороны отца, они взяли с собой Рассела — да так все вместе и остались, дядя Джордж и тетя Валерия в лучшей угловой спальне в передней части дома, Рассел в запасной комнатушке сзади. Ему вскоре должно было исполниться пятнадцать. Рассел («Рессел, — произносила тетушка Ви, — Рессел, милый, не забудь калоши... Рессел температурит сегодня, я не пущу его в школу...») был бледный и толстый городской мальчишка. Лишенный Чикаго, он возненавидел Пиквот Лэндинг и всех его обитателей. Ненавидел одноклассников и всех горожан, родственников и пуще остальных — двоюродных братьев. В декабре он проткнул Холланду палец карандашом (когда ранка зажила, под кожей остался четкий голубой след острия), а в феврале порезал. Нильсу руку так, что пришлось накладывать швы. Вездесущий, вечно болтался под ногами, сея раздор, выслеживая и шпионя, Рассел Перри, возомнивший себя равным законным обитателям дома. Блеск стекол мешал видеть выражение глаз, но можно было быть уверенным, что прячущийся за толстыми линзами косой взгляд живо обшарил весь яблочный погреб: огарок в бутылке из-под «Колы», ящик с журналами, рассыпанные спички, перстень...
Перстень!
Нильс быстро повернул перстень печаткой внутрь, зажал в кулаке, — однако недостаточно быстро, чтобы Рассел не заметил.
— Что это? — спросил он.
Нильс не отвечал; он мысленно внушал Расселу, чтобы тот забыл об этом: «Тебе же будет лучше, можешь мне поверить».
— Почему ты не пускаешь меня? Если тебе можно играть здесь, значит, и мне можно.
Нильс постарался улыбнуться поприветливей:
— Ладно, Рассел, пожалуйста. Заходи, если хочешь.
Тот осторожно отступил.
— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он. — Знаю я, чего ты хочешь. Дашь мне войти и запрешь тут. Как Холланд в тот раз. — Испуганно моргая, он отступил на безопасное расстояние; Нильс надеялся, что он не заметил, где прячется Холланд.
— Тогда проваливай отсюда.
Горе Расселу! Он вытянул шею и застыл в проеме.
— Где ты взял это кольцо? — спросил он, глаза подозрительно блестели за стеклами.
— Взял да купил.
— Ну уж нет! Это не медяшка какая-нибудь, это настоящее золото!
— Зачем тогда спрашиваешь, если такой всезнайка. — Опустив взгляд на кеды Рассела, Нильс поймал себя на том, что его всерьез занимает, почему кузен предпочитает голубые фильдекосовые носки со стрелками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29