– Нет, серьезно. Если бы не пасьянс и не наша с тобой партия в шахматы, ты уехал бы отсюда в наручниках.
– Составили словесный портрет мужчины.
Следователь прокуратуры Ляхов положил на стол карандашный набросок.
– Его запомнили капитан и двое пассажиров на «ракете».
– Почему капитан?
– Ему нужно было на берег. Столкнулись на сходнях.
Туровский внимательно посмотрел на набросок и отметил несомненные способности неизвестного художника. Да, это был тот мужчина, которого он видел вчера на скалах. Нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, худая жилистая шея, челка закрывает покатый лоб. Кое-какие детали, конечно, расходились, но в общем и целом…
– Нужно объявить розыск… А девушку, которая была с ним, установили?
Ляхов покачал головой.
– Ее никто не запомнил. Каштановые волосы, бело-оранжевая ветровка… Этого мало.
– Ну да, – согласился Сергей Павлович. – Ветровку долой, волосы заколоть повыше – никто не узнает. Но почему я не видел этого мужчину рядом со Светой – понять не могу.
– Видимо, они вошли на «ракету» поврозь. Сначала Светлана… А убийца следил за ней, хотел покончить с девочкой на берегу, но заметил вас. Вы ведь сразу уехали, не стали ждать, пока «ракета» отойдет?
Туровский покачал головой.
– Торопился, старый дурень… Во что он был одет? Рюкзак при нем был? Палатка, снаряжение – это же надо куда-то спрятать.
– Рюкзака не было. Одет был в темные брюки. Пиджак более светлый, неновый. Серая рубашка без галстука. Где сошел – никто не видел.
Светлана, будто живая, стояла перед глазами. И Тамара, и Наташа Чистякова. И ещё будут теперь каждую ночь сниться родители девочки, которых он сегодня (уже сегодня!) повезет в морг на опознание. «Посмотрите внимательно. Это ваша дочь?» Глухой удар об пол… «Нашатырь! Скорее!» А потом – снова пытка в гестапо: «Ваша дочь? Ваша? ВАША?»
«Да… Но вы, Сергей Павлович, вы-то – живы… Девочек нет. Бима нет. А вы-то почему есть?»
И – не ответишь.
Ляхов осторожно, будто желая успокоить, дотронулся до локтя.
– Я думаю, процентов на девяносто убийцу установили. Дело за розыском.
– Хрен мы установили, – зло ответил Туровский. – Он убил Свету – согласен, точнее, допускаю. Но в санатории поработал кто-то другой.
– Девушка?
– И не девушка. Мимо вахтера они не прошли бы незамеченными. А Андрей Яковлевич знает тут всех.
– Ну уж всех? – с сомнением спросил Ляхов.
– Всех, всех. Старик глазастый и памятливый. Не «Золотые пески», говорит. Народу мало, каждый год одни и те же.
– Одни и те же, – эхом повторил Ляхов, и в глазах его мелькнуло что-то такое…
Туровский внимательно посмотрел на него и произнес:
– Что, думаете, женщин пострелял этот божий одуванчик? А потом просигналил той «сладкой парочке» у скалы?
Артур вышел из троллейбуса через три остановки после речного вокзала. Он не рискнул воспользоваться своей машиной, хотя времени было в обрез: случись непредвиденная заминка (пробка на дороге, обесточка, да мало ли), и план рухнул бы. Билет на самолет лежал в одном кармане, в другом – билет на вечерний поезд, которым он ехать не собирался. На какую то секунду он засомневался: пассажира самолета в случае чего отследить намного легче… Но он надеялся, что этот случай не наступит. Его самого и того, кого он шел убивать, ничто не могло связать воедино. По крайней мере, в лице официальных органов.
Жрец – вот единственный человек (человек ли?), кто мог его заподозрить. Но отказаться от задуманного Артур был не в состоянии. Долг.
Он был одет продуманно просто, что служило своего рода камуфляжем в любой обстановке. Черные брюки из мягкой матовой ткани, не отражающей свет, черные кроссовки на толстой подошве, серый поношенный пиджак и серая рубашка с накладными карманами. Темно-зеленая спортивная сумка на плече была достаточно большой, чтобы вместить все необходимое, но цвет и покрой скрадывали объем, делая саму сумку незаметнее и меньше.
Квартира располагалась на третьем этаже. Это в какой-то степени усложняло задачу: он вынужден был ждать темноты. Артур сразу отмел идею проникнуть в квартиру через дверь: его вычислили бы мгновенно. Вместо этого он вывернул пиджак наизнанку и застегнул верхнюю пуговицу, превратив его в черную свободную куртку с глухим воротником. Он перешёл узкую улочку и затаился среди мусорных баков. Тьма поглотила его, сделав человеком-невидимкой. Он сделал несколько дыхательных упражнений и взглянул на часы. В его распоряжении оставалось ещё сорок минут. Точно по графику…
Он подбежал к дому, прилепился к серому фасаду, точно паук, и быстро пополз вверх по стене.
Чонг поймал себя на мысли, что никогда до этого не видел своего учителя в настоящем бою. А увидев, понял, что, обучая его, Таши-Галла относился к нему бережно, точно к любимому цветку. Только что мастер был спокоен и неподвижен – и вдруг взорвался целым вихрем движений. Тем, кто попал в этот смерч, повезло меньше других. Толпа разлетелась, как горох, оставив троих на земле под утренним солнцем: двое, скрючившись, постанывали, ещё один, налетевший первым, лежал молча, вытянув руки по швам и глядя в небо стеклянными глазами.
Теперь они стали осторожнее. Выставив перед собой клинки и выстроившись полукругом, бандиты подступали мелкими шажками, мягко ставя ногу на носок, с тем, чтобы при случае мгновенно отскочить назад. Вперед уже никто не лез, каждый сознавал: первый взмахнувший мечом первым и ляжет. Мастер не собирался играть в игры. Он был настроен убивать.
Чонг прижался спиной к спине учителя и старался дышать ровнее, скользя взглядом по застывшим фигурам, подмечая даже не движение – намек на движение: спружиненные ноги, наклонённые вперед туловища, слыша свист воздуха, прорывающегося сквозь стиснутые зубы вместе с облачками пара. Вожак, облаченный в грубую одежду из шкуры волка (голова зверя с мертвыми пустыми глазницами и верхней зубастой челюстью служила своего рода шапкой), остался сидеть на лошади, раздраженно следя за действиями своих подопечных. У тех, казалось, стояла дыбом шерсть на загривках. Они дошли до границы невидимого круга и остановились. Напряжение повисло в воздухе, готовое вот-вот разразиться молнией. Все ждали: кто же бросится первым. Он не выживет, не сумеет отвести удар мастера, но первым быть кто-то должен. Сейчас он прыгнет. Сейчас… Еще мгновение…
– Назад, – процедил вожак.
Свора послушалась. Многие вроде бы вздохнули с облегчением.
– Я знаю тебя, старик, – хрипло сказал главарь.
– Ты мне тоже знаком, – отозвался Таши-Галла. – Правда, тогда ты ещё не напоминал хищника. Так, щеночек. Не думал, что встречу тебя когда-нибудь.
Конь загарцевал под всадником. И тот и другой были отменно сложены: мускулистые, худощавые и стремительные, они как никто другой были словно созданы для боя. Пожалуй, только этот всадник и мог бы противостоять учителю, подумал Чонг. Только он…
– А ты постарел. Зубы уже не те. И руки стали медлительнее. В былые времена ты бы успел положить шестерых как минимум. И меня заодно. А теперь… Теперь я, пожалуй, смог бы тебя убить – один на один.
– Так убей.
– Ну нет, – хмыкнул вожак. – Это было бы слишком просто. Слишком почетно – для предателя!
И он со злостью хлестнул коня.
Пусто стало на дороге, ведущей в столицу. Несколько пятен крови на утоптанном сером снегу – лишь, они напоминали о недавней стычке. Воздух был морозным и звонким, будто горный ручей, и эхо от удалявшегося топота копыт ещё долго гуляло, еле различимое для ушей. Чонг рассеянно обошел вокруг трупа разбойника. На шее у мертвого висел тот же знак, что был и у вожака. Чонг повертел его в руках, пожал плечами и оставил на прежнем месте. Амулет бережет лишь того, кто сам по поводу и без повода не сует голову в петлю.
– А почему он назвал вас предателем? – спросил Чонг.
И увидел вдруг глаза учителя. Они были черны и глубоки, и на дне их плескалась боль – целое море боли, будто стрела пробила грудь и засела глубоко в плоти зазубренным наконечником.
– Именно тогда ты его и заподозрил?
– Не знаю… Нет. Наверное, раньше. Он ведь сказал, что мог бы оживить барса, используя обряд Тантры. Я слышал о нем. Это обряд Черной магии, один из самых сильных и тайных. Его может выполнить только посвященный.
– И я укрепил твои подозрения, – пробормотал Колесников. – Вольно… Или невольно.
Сюда, в глубокий каменный мешок, луч дневного света едва проникал сквозь решетку на потолке лишь тогда, когда солнце на миг останавливалось на вершине небесного свода. Сейчас же, судя по всему, была глубокая ночь: слышалось, как перекликается стража где-то в городе, за стеной.
– Но разве можно быть одновременно служителем Будды и колдуном Бон-по?
Чонг покачал головой (бронзовые цепи на ногах и руках чуть слышно звякнули).
– Нельзя… Но если бы я мог допустить, что буддистский храм – это всего лишь прикрытие… Нет! Все равно я бы не заговорил!
– Почему? – спросил Игорь Иванович и вдруг ясно увидел, что перёд ним – совсем ещё молодой парень, почти юноша… И израненная душа его жаждала успокоения – того сильного плеча, к которому можно прильнуть.
– Надо же кому-то верить, – еле слышно проговорил тот.
Он замолчал. Колесников сидел неподвижно, хотя мышцы одеревенели и затекли… Но он боялся, что малейшее движение может прервать контакт – на неделю, на год, навсегда – кто знает? Сможет ли он жить без этого, как всякий человек с нормальной чувствительностью, для кого окно в иную Вселенную закрыто и вся жизнь течет в одной комнате: тепло, сухо, спокойно… И куда ни глянешь – глухая стена.
– Я любил учителя. Он всегда был для меня единственным родным человеком на Земле – как отец и мать. А может, и больше. Если бы я узнал про отца что-то… Ну, что-то очень плохое… Разве я стал бы любить его меньше?
Игорь Иванович не ответил. Факты роились в голове – и те, что он почерпнул из древнего документа (десять высших лам не колеблясь вынесли приговор), и те, что сообщил монах, умерший по этому приговору тысячу лет назад (имя опозорено и стало нарицательным). Ступа, охранявшая вход в бонский монастырь Шаругон, в воздух не поднялась в соответствии с пророчеством, но мгла снизошла на благодатную землю, когда король, полный замыслов и надежд, упал с отравленной стрелой в горле.
– Почему Таши-Галла не сделал тебя старшим учеником?
– Старшим учеником был Джелгун.
– Разве он был лучше тебя?
Чонг пожал плечами.
– Не знаю. Я не думал об этом. Хотя сейчас мне кажется, учитель был прав. Я чувствовал, что он относится ко мне как к сыну. Или почти так… Он не хотел, чтобы это было слишком заметно.
– Таши-Галла любил тебя как сына, – задумчиво сказал Колесников, – И все-таки позволил тебе умереть. И даже не сделал попытки тебя защитить.
– Как? – выкрикнул Чонг.
– Как? Как угодно! Хотя бы взял вину на себя!
Монах в ужасе отшатнулся, как от привидения.
– Нет, что вы… Взять на себя убийство!
– Ты-то взял.
– И теперь скитаюсь в низших мирах, – прошептал Чонг. – Но я… Я – другое дело. Я много грешил и в прошлой, и в этой жизни. Может быть, мне разрешено искупить эти грехи только сейчас. А как же учитель? Почему его душа не успокоена? Неужели…
Шепот совсем затих. Игорь Иванович наклонился вперед, чтобы расслышать, и вдруг почувствовал, что воздух будто стал другим. Запах озона – как после грозы… Так уже случалось, когда было пора возвращаться в другой (свой) мир.
– Неужели… – пробормотал Чонг с ужасом. – Неужели все-таки он?
Две мохнатые лошадки черной масти шли рядом, пофыркивая и пуская пар из ноздрей. Всадники ехали молча: один был глубоко погружен в свои думы, судя по выражению лица, не слишком-то радостные, и это было странно: во всем году нет праздника радостнее, чем Ченгкор-Дуйчин. Другой, совсем молодой монах, изредка поглядывал на спутника, словно ожидая, когда тот заговорит, но сам с расспросами не лез, хотя очень хотелось.
– Его зовут Кьюнг-Ца, – сказал вдруг Таши-Галла, обращаясь к ближайшему валуну. – Он из рода Потомков Орла, если мне не изменяет память. Мы вместе были учениками дамы Юнгтуна Шераба. Черного мага.
Чонг весь обратился в слух.
– Он тогда был молод – моложе, чем ты сейчас. Он даже не был учеником, просто выполнял кое-какую работу по дому. Ухаживал за лошадьми, копался в саду… Знаешь, лошади уже тогда слушались его лучше, чем старшего конюха. Не любили, они всегда начинали дрожать при его появлении, а именно слушались, будто он их чем-то завораживал. А ведь в то время он не только не имел права присутствовать на занятиях, но ни один из учеников его даже близко к себе не подпускал. Это считалось недостойным. Но в нем была какая-то… – Таши-Галла замолчал, подыскивая нужное слово, – какая-то одержимость. Она буквально пожирала его изнутри. Кьюнг-Ца ещё тогда, когда переступил порог дома учителя и ему дали в руки лопату и грабли, поклялся, что со временем станет лучшим и победит всех учеников, одного за другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56