Почему?
— Видишь ли, она никогда ничего не утверждает, если у нее нет стопроцентной уверенности. А в этом случае ее программа “Черный Вектор” однозначного результата не дала.
— Я понял, Андрей. Передай Кэт, пусть не беспокоится. Если Черный Вектор себя как-то проявит, я буду к этому готов.
— Но ты понимаешь, что еще никто не сталкивался с его проявлениями напрямую. Это все только предположения, построенные на следствиях, вероятности и на статистике катастроф в труднодоступных фазах.
— Я все понимаю. Главное, знать, что противник может в любой момент напасть, и быть готовым к этому. А уж как он это будет делать… посмотрим. Главное, что мы к этому готовы.
— Ну, тогда ни пуха ни пера!
— В “схлопку”!
Мы с Леной проходим к ней домой, точнее, в рабочий кабинет. Лена тут же притягивает меня за плечи и припадает лицом к моей груди.
— Андрей, — шепчет она, — я очень прошу тебя: будь осторожен и, пожалуйста, вернись. Если ты не вернешься, я не знаю, что со мной будет! Ты вернул меня к жизни, больше этого сделать будет некому.
— Лена, да что с тобой? — удивляюсь я.
— На людях я скрывала свою тревогу, но сейчас, когда нас никто не видит… Одним словом, Андрей, я боюсь.
— Чего?
— Мне страшно, Андрей. Кэт, всегда такая сдержанная, во всем, кроме любви… Ее тревога и нервозность — это неспроста. Она не стала бы так нагнетать атмосферу, если бы у нее не было веских оснований. Что ты будешь делать, если в самом деле столкнешься с этим «Черным Вектором»?
— Лена, мы с Андреем только что говорили на эту тему. Понимаешь, никто еще толком не знает, как проявляет себя на деле этот Черный Вектор. Мы пока знаем только имя противника, да и то сами его дали. А как он действует, каков он на самом деле: нападает он внезапно или его нападению что-то предшествует? Никто этого не знает. Возможно, я буду первым, а может быть, все пройдет благополучно. Самое главное, что я, спасибо Кэт, знаю, что этот Черный Вектор может проявить себя, и готов к этому. Да, я не знаю, как это будет происходить и как себя при этом вести. Но не забывай, что мы с Андреем — хроноагенты экстракласса, и прими во внимание ту подготовку, которую мы получили.
— Времечко! Да какая подготовка может все предусмотреть?!
— Лена, поверь мне, боевому летчику и хроноагенту. Я прошел множество всяких курсов и переподготовок. Как правило, в жизни ситуации намного проще и безобиднее тех, которые проигрывают через тебя при подготовке. Тут везде один принцип: “Тяжело в учении, легко в бою!”
— Так то в жизни! А ты сейчас, возможно, идешь на встречу с неведомым, никакой ситуационной игрой не предусмотренным.
— Леночка! Я клянусь тебе, что буду осторожным, как змея, и я обязательно вернусь. Что бы ни произошло, с чем бы я ни столкнулся, я все равно вернусь к тебе. Ты веришь мне?
Когда я уже лежу на “стартовой площадке”, на напутственный сеанс связи выходит не только Магистр, но и Андрей.
— Удачи тебе, Андрэ! Я думаю, что ты помнишь все, о чем мы с тобой говорили.
Андрей также краток:
— Держись, гвардии капитан! И, главное, не суетись!
Когда они отключаются, Лена подходит ко мне, целует сначала в лоб, потом в губы и шепчет:
— Андрей, помни, ты обещал мне вернуться во что бы то ни стало.
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди, — отвечаю я строчками из Симонова.
Лена грустно смотрит на меня и садится за пульт. Через минуту сознание мое погружается во тьму.
Глава 28
Но плевать я хотел на обузу примет!
У нее есть предел, у меня его нет!
Поглядим, кто из нас засбоит, кто заплачет.
В.Высоцкий
— Друг мой, ветер-капитан, пора вставать!
Я открываю глаза. Голос принадлежит женщине лет тридцати пяти, высокого роста, с серыми глазами и волосами цвета червонного золота. Под непривычным (для меня) оранжево-салатового цвета халатом угадывается военная форма.
— Доброе утро, туча-капитан! Ну, как я, в норме?
— Все прекрасно! Вы редко чувствовали себя лучше. Подавать ваш завтрак? Времени до полета осталось не так уж и много. Вас уже ожидает Ело Бикар.
— Делать ему в такую рань нечего, — шутливо ворчу я.
Через минуту другая женщина, помоложе, приносит поднос с завтраком и ставит его на столик.
— Вот ваш завтрак, брат.
— Спасибо, сестра.
На подносе — салат из редьки и моркови, бифштекс с луком и зеленью, яичница из трех яиц, посыпанная зеленым луком, овсяная каша, крупные ломти еще теплого белого хлеба, бисквиты и большая кружка молока.
“Неплохой аппетит бывает у Адо Тукана перед полетом!” — отмечаю я про себя и усаживаюсь за стол.
— Минут через пятнадцать пригласите Ело Бикара, сестра.
— Хорошо, брат.
Завтракаю я с аппетитом Адо Тукана. Впрочем, все, не исключая и овсянки, было очень хорошо и весьма вкусно приготовлено.
“Это вам не из синтезатора!” — думаю я и мысленно улыбаюсь в “диафрагму”, зная, что за мной неотрывно наблюдают друзья. Впрочем, это ведь только у меня из синтезатора выходит редиска со вкусом клюквы и клюква с ароматом огурцов и вкусом персика. Даже Андрей превзошел уже меня в искусстве владения синтезатором и однажды угостил меня прекрасным шашлыком, а для Катрин “творил” каждое утро такие необычайно красивые цветы, что мы с Леной только дивились его фантазии.
Когда я допиваю молоко, входит Ело Бикар, высокий брюнет в кремовом комбинезоне.
— Привет, Адо!
— Здравствуй, Ело! — Я ставлю на стол кружку, и мы обнимаемся.
— Я помешал тебе? — спрашивает Ело, указывая на кружку.
— А, ерунда, — отвечаю я, залпом допивая молоко.
Я подхожу к окну. Оно выходит на летное поле. Метрах в трехстах разлаписто стоит ярко-желтый самолет, вокруг него копошатся люди.
— Вот он, наш “птенчик”, даже цвет подобающий.
— Ну, цвет по необходимости.
— Что за необходимость?
— Будто не знаешь! Чтобы легче было найти обломки в случае чего.
— А в случае чего?
— Не притворяйся, Адо. Ты же знаешь. В случае катастрофы.
— Ело, ты не хуже меня знаешь, на каких скоростях ходит наша птичка! Ты что, серьезно считаешь, что можно будет что-то найти, если она со скоростью тысяча двести — тысяча пятьсот метров в секунду соприкоснется с землей? А как славно полыхнут тонны топлива! Да еще и активатор. Там будет что искать?
— Ты, пожалуй, прав. В этом случае найти что-либо будет затруднительно.
— Да просто невозможно! — прерываю я его, а перед глазами встает картина моего огненного пике над Рославлем. — Кстати, Ело, а ваши спецы не задавались вопросом: как в таких случаях поведет себя активатор? Что будет, если такая машина на полной скорости ухнет, например, на нефтехранилище или химсклад? Или на лес? Или в воду? При такой энергии и температуре взрыва не сработает ли он в роли запала для какой-нибудь реакции?
— Насколько мне известно, такие вопросы специально не прорабатывались. А это действительно интересно, но… Слушай, Адо, а что это ты вдруг об этом заговорил? Ты что, думаешь…
— Договаривай, — подбадриваю я своего товарища, — ты хотел сказать, что я предчувствую катастрофу в одном из ближайших полетов?
— Ну да… — тянет Ело.
— Ело! Я был бы никуда не годным летчиком-испытателем, если бы у меня появлялись такие предчувствия. Даже если бы они и промелькнули, я бы не стал делиться ими ни с кем, я просто стал бы искать, что их вызвало. Напротив, я гарантирую тебе, что эту машину я благополучно доведу до конца. То есть выполню всю программу испытаний вашего КБ. Может быть, не без осложнений, так редко бывает, но и без крайних исходов.
— Тогда зачем все эти разговоры? — спрашивает Ело, отпив глоток кофе.
— И такие вопросы задает мне создатель машины! Она что, останется в единственном экземпляре и летать на ней буду только я? Правильно, нет. Как я понимаю, это многоцелевая боевая машина. Значит, ее ждет серийное производство на заводе. Десятки, а потом сотни таких машин появятся в строевых частях. А там и наземное обслуживание без участия научных светил, как у нас, да и у летчиков квалификация далеко не у всех как у ведущих испытателей. Летные происшествия неизбежны… Ну, ты знаешь статистику. Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю?
— Понял, Адо, — отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. — Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения.
— Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ?
— Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос.
— Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения?
— А ты знаешь? — ехидно спрашивает Ело.
— Чувствую. Я чувствую, что он, — я киваю в сторону самолета, — еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет — революция в авиации.
— Ты имеешь в виду активатор?
— Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора.
— Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного?
— Форма. Почему она такая? — Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины.
— А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям…
— А почему?
— Над этим мы пока не задумывались.
— То есть вы нашли форму эмпирически. А я-то думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли.
— А ты знаешь?
— Чувствую.
— Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует!
Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза.
— Мы — летчики! — говорю я твердо и внушительно. — Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу!
— Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь…
— Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. — Я смотрю на часы. — Мне пора одеваться.
Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает:
— Адо, а что, по-твоему, может показать этот полет?
Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя.
— Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, — говорю я и иду к выходу.
— Ты забыл гермошлем, — напоминает Ело.
— Захвати, — бросаю я через плечо.
У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. На пикапе мы быстро подъезжаем к самолету. Я выслушиваю доклад старшего инженера, контролирую установку баллона с активатором, затем обхожу самолет, внимательно его осматривая. Глянув на рули высоты, я отмечаю, что триммеры установлены так, чтобы в случае потери управления задрать нос самолета вверх и погасить скорость.
“Так!” — говорю я про себя.
Мы еще раз обнимаемся с Ело, я хлопаю дружески по плечу старшего инженера и усаживаюсь в кабину. Запросив разрешение, запускаю двигатели и, как только они выходят на режим, ставлю триммеры в нейтральное положение. При этом замечаю удивление на лице старшего инженера. Он жестами показывает мне, что я сделал, полагая, что я ошибся. Успокаивающе машу ему рукой, давая понять, что все в порядке.
Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:
— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!
— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!
Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”
Я полностью убираю закрылки и даю полную тягу. Меня прижимает посильнее. Самолет продолжает набирать высоту и скорость. Выполняю разворот в сторону рабочей зоны и отмечаю, что машина легко слушается рулей.
Довольно быстро преодолеваем звуковой барьер, о чем я докладываю диспетчеру. Высота достигла двадцати пяти тысяч, небо приобретает черно-фиолетовый оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Видишь ли, она никогда ничего не утверждает, если у нее нет стопроцентной уверенности. А в этом случае ее программа “Черный Вектор” однозначного результата не дала.
— Я понял, Андрей. Передай Кэт, пусть не беспокоится. Если Черный Вектор себя как-то проявит, я буду к этому готов.
— Но ты понимаешь, что еще никто не сталкивался с его проявлениями напрямую. Это все только предположения, построенные на следствиях, вероятности и на статистике катастроф в труднодоступных фазах.
— Я все понимаю. Главное, знать, что противник может в любой момент напасть, и быть готовым к этому. А уж как он это будет делать… посмотрим. Главное, что мы к этому готовы.
— Ну, тогда ни пуха ни пера!
— В “схлопку”!
Мы с Леной проходим к ней домой, точнее, в рабочий кабинет. Лена тут же притягивает меня за плечи и припадает лицом к моей груди.
— Андрей, — шепчет она, — я очень прошу тебя: будь осторожен и, пожалуйста, вернись. Если ты не вернешься, я не знаю, что со мной будет! Ты вернул меня к жизни, больше этого сделать будет некому.
— Лена, да что с тобой? — удивляюсь я.
— На людях я скрывала свою тревогу, но сейчас, когда нас никто не видит… Одним словом, Андрей, я боюсь.
— Чего?
— Мне страшно, Андрей. Кэт, всегда такая сдержанная, во всем, кроме любви… Ее тревога и нервозность — это неспроста. Она не стала бы так нагнетать атмосферу, если бы у нее не было веских оснований. Что ты будешь делать, если в самом деле столкнешься с этим «Черным Вектором»?
— Лена, мы с Андреем только что говорили на эту тему. Понимаешь, никто еще толком не знает, как проявляет себя на деле этот Черный Вектор. Мы пока знаем только имя противника, да и то сами его дали. А как он действует, каков он на самом деле: нападает он внезапно или его нападению что-то предшествует? Никто этого не знает. Возможно, я буду первым, а может быть, все пройдет благополучно. Самое главное, что я, спасибо Кэт, знаю, что этот Черный Вектор может проявить себя, и готов к этому. Да, я не знаю, как это будет происходить и как себя при этом вести. Но не забывай, что мы с Андреем — хроноагенты экстракласса, и прими во внимание ту подготовку, которую мы получили.
— Времечко! Да какая подготовка может все предусмотреть?!
— Лена, поверь мне, боевому летчику и хроноагенту. Я прошел множество всяких курсов и переподготовок. Как правило, в жизни ситуации намного проще и безобиднее тех, которые проигрывают через тебя при подготовке. Тут везде один принцип: “Тяжело в учении, легко в бою!”
— Так то в жизни! А ты сейчас, возможно, идешь на встречу с неведомым, никакой ситуационной игрой не предусмотренным.
— Леночка! Я клянусь тебе, что буду осторожным, как змея, и я обязательно вернусь. Что бы ни произошло, с чем бы я ни столкнулся, я все равно вернусь к тебе. Ты веришь мне?
Когда я уже лежу на “стартовой площадке”, на напутственный сеанс связи выходит не только Магистр, но и Андрей.
— Удачи тебе, Андрэ! Я думаю, что ты помнишь все, о чем мы с тобой говорили.
Андрей также краток:
— Держись, гвардии капитан! И, главное, не суетись!
Когда они отключаются, Лена подходит ко мне, целует сначала в лоб, потом в губы и шепчет:
— Андрей, помни, ты обещал мне вернуться во что бы то ни стало.
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди, — отвечаю я строчками из Симонова.
Лена грустно смотрит на меня и садится за пульт. Через минуту сознание мое погружается во тьму.
Глава 28
Но плевать я хотел на обузу примет!
У нее есть предел, у меня его нет!
Поглядим, кто из нас засбоит, кто заплачет.
В.Высоцкий
— Друг мой, ветер-капитан, пора вставать!
Я открываю глаза. Голос принадлежит женщине лет тридцати пяти, высокого роста, с серыми глазами и волосами цвета червонного золота. Под непривычным (для меня) оранжево-салатового цвета халатом угадывается военная форма.
— Доброе утро, туча-капитан! Ну, как я, в норме?
— Все прекрасно! Вы редко чувствовали себя лучше. Подавать ваш завтрак? Времени до полета осталось не так уж и много. Вас уже ожидает Ело Бикар.
— Делать ему в такую рань нечего, — шутливо ворчу я.
Через минуту другая женщина, помоложе, приносит поднос с завтраком и ставит его на столик.
— Вот ваш завтрак, брат.
— Спасибо, сестра.
На подносе — салат из редьки и моркови, бифштекс с луком и зеленью, яичница из трех яиц, посыпанная зеленым луком, овсяная каша, крупные ломти еще теплого белого хлеба, бисквиты и большая кружка молока.
“Неплохой аппетит бывает у Адо Тукана перед полетом!” — отмечаю я про себя и усаживаюсь за стол.
— Минут через пятнадцать пригласите Ело Бикара, сестра.
— Хорошо, брат.
Завтракаю я с аппетитом Адо Тукана. Впрочем, все, не исключая и овсянки, было очень хорошо и весьма вкусно приготовлено.
“Это вам не из синтезатора!” — думаю я и мысленно улыбаюсь в “диафрагму”, зная, что за мной неотрывно наблюдают друзья. Впрочем, это ведь только у меня из синтезатора выходит редиска со вкусом клюквы и клюква с ароматом огурцов и вкусом персика. Даже Андрей превзошел уже меня в искусстве владения синтезатором и однажды угостил меня прекрасным шашлыком, а для Катрин “творил” каждое утро такие необычайно красивые цветы, что мы с Леной только дивились его фантазии.
Когда я допиваю молоко, входит Ело Бикар, высокий брюнет в кремовом комбинезоне.
— Привет, Адо!
— Здравствуй, Ело! — Я ставлю на стол кружку, и мы обнимаемся.
— Я помешал тебе? — спрашивает Ело, указывая на кружку.
— А, ерунда, — отвечаю я, залпом допивая молоко.
Я подхожу к окну. Оно выходит на летное поле. Метрах в трехстах разлаписто стоит ярко-желтый самолет, вокруг него копошатся люди.
— Вот он, наш “птенчик”, даже цвет подобающий.
— Ну, цвет по необходимости.
— Что за необходимость?
— Будто не знаешь! Чтобы легче было найти обломки в случае чего.
— А в случае чего?
— Не притворяйся, Адо. Ты же знаешь. В случае катастрофы.
— Ело, ты не хуже меня знаешь, на каких скоростях ходит наша птичка! Ты что, серьезно считаешь, что можно будет что-то найти, если она со скоростью тысяча двести — тысяча пятьсот метров в секунду соприкоснется с землей? А как славно полыхнут тонны топлива! Да еще и активатор. Там будет что искать?
— Ты, пожалуй, прав. В этом случае найти что-либо будет затруднительно.
— Да просто невозможно! — прерываю я его, а перед глазами встает картина моего огненного пике над Рославлем. — Кстати, Ело, а ваши спецы не задавались вопросом: как в таких случаях поведет себя активатор? Что будет, если такая машина на полной скорости ухнет, например, на нефтехранилище или химсклад? Или на лес? Или в воду? При такой энергии и температуре взрыва не сработает ли он в роли запала для какой-нибудь реакции?
— Насколько мне известно, такие вопросы специально не прорабатывались. А это действительно интересно, но… Слушай, Адо, а что это ты вдруг об этом заговорил? Ты что, думаешь…
— Договаривай, — подбадриваю я своего товарища, — ты хотел сказать, что я предчувствую катастрофу в одном из ближайших полетов?
— Ну да… — тянет Ело.
— Ело! Я был бы никуда не годным летчиком-испытателем, если бы у меня появлялись такие предчувствия. Даже если бы они и промелькнули, я бы не стал делиться ими ни с кем, я просто стал бы искать, что их вызвало. Напротив, я гарантирую тебе, что эту машину я благополучно доведу до конца. То есть выполню всю программу испытаний вашего КБ. Может быть, не без осложнений, так редко бывает, но и без крайних исходов.
— Тогда зачем все эти разговоры? — спрашивает Ело, отпив глоток кофе.
— И такие вопросы задает мне создатель машины! Она что, останется в единственном экземпляре и летать на ней буду только я? Правильно, нет. Как я понимаю, это многоцелевая боевая машина. Значит, ее ждет серийное производство на заводе. Десятки, а потом сотни таких машин появятся в строевых частях. А там и наземное обслуживание без участия научных светил, как у нас, да и у летчиков квалификация далеко не у всех как у ведущих испытателей. Летные происшествия неизбежны… Ну, ты знаешь статистику. Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю?
— Понял, Адо, — отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. — Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения.
— Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ?
— Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос.
— Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения?
— А ты знаешь? — ехидно спрашивает Ело.
— Чувствую. Я чувствую, что он, — я киваю в сторону самолета, — еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет — революция в авиации.
— Ты имеешь в виду активатор?
— Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора.
— Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного?
— Форма. Почему она такая? — Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины.
— А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям…
— А почему?
— Над этим мы пока не задумывались.
— То есть вы нашли форму эмпирически. А я-то думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли.
— А ты знаешь?
— Чувствую.
— Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует!
Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза.
— Мы — летчики! — говорю я твердо и внушительно. — Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу!
— Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь…
— Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. — Я смотрю на часы. — Мне пора одеваться.
Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает:
— Адо, а что, по-твоему, может показать этот полет?
Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя.
— Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, — говорю я и иду к выходу.
— Ты забыл гермошлем, — напоминает Ело.
— Захвати, — бросаю я через плечо.
У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. На пикапе мы быстро подъезжаем к самолету. Я выслушиваю доклад старшего инженера, контролирую установку баллона с активатором, затем обхожу самолет, внимательно его осматривая. Глянув на рули высоты, я отмечаю, что триммеры установлены так, чтобы в случае потери управления задрать нос самолета вверх и погасить скорость.
“Так!” — говорю я про себя.
Мы еще раз обнимаемся с Ело, я хлопаю дружески по плечу старшего инженера и усаживаюсь в кабину. Запросив разрешение, запускаю двигатели и, как только они выходят на режим, ставлю триммеры в нейтральное положение. При этом замечаю удивление на лице старшего инженера. Он жестами показывает мне, что я сделал, полагая, что я ошибся. Успокаивающе машу ему рукой, давая понять, что все в порядке.
Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:
— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!
— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!
Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”
Я полностью убираю закрылки и даю полную тягу. Меня прижимает посильнее. Самолет продолжает набирать высоту и скорость. Выполняю разворот в сторону рабочей зоны и отмечаю, что машина легко слушается рулей.
Довольно быстро преодолеваем звуковой барьер, о чем я докладываю диспетчеру. Высота достигла двадцати пяти тысяч, небо приобретает черно-фиолетовый оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73