вскоре он достаточно освоился с местным наречием, чтоб его начали понимать. Образ жизни туземцев, их железные орудия и инструменты были сродни кельтским, однако вскрылись и отличия, причем значительные: здесь исповедовали более трезвые верования, не столь пронизанные страхом перед потусторонними силами.
Первоначально греки полагали задержаться здесь ненадолго, расспросить о близлежащих странах, взять на борт свежие припасы и двигаться дальше. Но пребывание затянулось: изнурительный морской труд, опасности и потери вымотали их, а туземцы относились к гостям не только по-дружески, но и с восхищением. По мере освоения языка отношения стали просто превосходными, моряки принимали участие во всех делах общины, охотно делились воспоминаниями и песнями, шутили и веселились. Женщины вели себя более чем радушно. И никто не понуждал Пифеоса поднять якоря и не спрашивал, отчего он не торопится это сделать.
Гости, со своей стороны, отнюдь не тунеядствовали. Они привезли с собой удивительные дары. Мало того, они пригласили мужчин к себе на корабли — а до того здесь знали лишь баркасы из кое-как сшитых вместе досок и не ведали парусов. От греков местные услышали о разных странах, да и о ближайших морях больше, чем надеялись в самых дерзких мечтах. Взаимная торговля крепла день ото дня, взаимные визиты все учащались. В окрестностях была хорошая охота, солдаты день за днем приносили домой вдоволь мяса. Присутствие греков с их познаниями об окружающем мире принесло общине новое качество жизни, новое ощущение полноты и радости бытия. Сами жители называли свою страну Туле. Настало лето, а вместе с ним белые ночи. Ханно выбрал одну из местных девиц и отправился с ней по ягоды. Наедине со свежестью березовых рощ они занялись любовью, и она так устала за день, что, едва вернувшись под отцовский кров, забылась счастливым сном, — а ему не спалось. С час или около того он лежал на ложе из шкур, ощущая рядом ее тепло, слушая ее равномерное дыхание, как и дыхание других членов ее семьи, вдыхая едкие запахи коровника, расположившегося в дальнем конце единственной длинной комнаты. В очаге время от времени полыхали язычки пламени, но мягкая полутьма была обязана своим возникновением не им, а свету, просачивающемуся сквозь плетеную дверь. В конце концов Ханно встал, натянул через голову тунику и крадучись выбрался за порог.
Над головой простерлось небо, совершенно прозрачное, нежностью своего оттенка напоминающее белые розы. Едва ли полдюжины звезд были достаточно яркими, чтобы проступать на нем, и то еле-еле. Было прохладно и тихо, настолько тихо, что удавалось различить шелест волны, лениво лижущей берег. Склон, сбегающий к серебру залива, покрывала роса. А с другой стороны тот же склон взбегал к горам, уходящим сине-серыми вершинами в небо.
Деревня была невелика, домики лепились друг к другу в два ряда, а на околице стоял огромный амбар — рига для молотьбы в дождливую погоду и одновременно какое-никакое укрытие на случай нападения. Дальше шли выгулы, пасеки, крошечные поля, уже меняющие цвет с зеленого на золотистый. Он прошел мимо них к берегу. Отер босые ноги о траву, счищая грязь, оставленную на дорожке свиньями и курами. Сам не поверил бы, как приятно почувствовать кожей влагу. Дальше началась галька, холодная, жесткая, зато гладкая. Был час отлива — в Средиземноморье он остался бы почти незамеченным, а здесь прибрежная полоса была сплошь устлана водорослями, источающими ароматы соленых, таинственных глубин.
На некотором отдалении стоял еще один человек. Он смотрел вверх, держа в руках инструмент. Вот инструмент полыхнул медью, и Ханно подошел поближе.
— Тебе тоже не спится?
Пифеос вздрогнул и обернулся, отозвавшись механически:
— Здравствовать тебе и радоваться… Прозрачный полусвет не мог скрыть, что улыбка далась ему с трудом.
— Заснуть при таких условиях и впрямь непросто, — сказал Ханно наудачу. — Местные и те спят урывками… Пифеос кивнул, но ответил по-своему:
— Такая прелесть вокруг, что не хочется упустить ни минуты.
— Для астронома условия не вполне подходящие…
— М-м… зато в дневное время удалось получить более точные данные относительно наклонения эклиптики.
— Таких данных у тебя невпроворот. Ведь точка солнцестояния уже пройдена. — Пифеос отвел глаза, но Ханно продолжал настойчиво: — Ты все время будто защищаешься. Чего ради мы торчим здесь?
Пифеос прикусил губу.
— Нас… нас ждет еще множество открытий. Это же совершенно новый мир… Ханно оживился:
— Подобный земле пожирателей лотоса из «Одиссеи»? Пифеос поднял свой угломер, словно прикрываясь им, как щитом.
— Нет, нет, здесь настоящие живые люди, они трудятся, рожают детей, стареют и умирают, как мы.
Ханно пристально смотрел на Пифеоса. Внизу тихо плескалась вода. Наконец финикиец решился и спросил напрямик:
— Всему причиной Вана, не так ли? — Пифеос онемел, а Ханно продолжал, как бы не замечая его смущения: — Да, девушки здесь красивые. Высокие, стройные, с кожей, позолоченной летним солнцем, и небесно-голубыми глазами, а уж эти их гривы светлых волос… да, спору нет. А та, что с тобой, — первая красотка из всех.
— Дело не только в красоте, — промолвил Пифеос. — Она… в ней жив свободный дух. Она не знает грамоты, вообще ничего не знает, но готова учиться и учится быстро. Гордая, бесстрашная. Мы, греки, держим наших жен в клетках. До недавних пор я не задумывался об этом, но… разве не наша собственная вина, что бедняжки тупеют? И мы тогда ищем утешения у любовников-мальчиков…
— Или у шлюх.
— В страсти Вана поспорит с самой пылкой гетерой, но она непродажна. Она действительно любит меня. На днях мы поняли, что у нее будет ребенок. Мой ребенок. Она прильнула ко мне, плача и смеясь…
— Она мила, это верно. Но она же варварка.
— Этому горю можно помочь.
— Не обманывайся, мой друг, — покачал головой Ханно. — Впадать в самообман недостойно тебя. Уж не видится ли тебе в грезах, что, когда мы наконец отплывем, ты возьмешь ее с собой? Если даже она выдержит плавание, то зачахнет и погибнет в Массалии, как сорванный дикий цветок. Чем она сможет там заниматься? Какую жизнь ты в состоянии ей предложить? Увы, слишком поздно. И для тебя, и для нее… — Пифеос вновь онемел, не ведая, что сказать. — И уж тем более ты не можешь поселиться здесь. Подумай сам. Ты, цивилизованный человек, философ, ютишься в жалкой мазанке вместе с десятком других людей и скотом! Никаких книг. Никаких писем. Никаких ученых бесед. Ни скульптур, ни храмов, ни знакомых тебе традиций — просто ничего из того, что сформировало тебя как личность. А дама твоего сердца быстро состарится, зубы выпадут, груди обвиснут, и ты возненавидишь ее лютой ненавистью, потому что она заманила тебя в ловушку, откуда не выбраться.
Думай, говорю тебе, думай!..
Пифеос сжал руку, свободную от угломера, в кулак, и принялся безостановочно бить себя по ноге.
— Но что же мне делать?
— Уезжать. Она без труда найдет себе мужа, который возьмет ее с приплодом. Отец ее, по местным понятиям, — хозяин зажиточный, она доказала, что может иметь детей, и вообще здесь каждый ребенок на вес золота, учитывая, скольких они теряют. Поднимай паруса и отчаливай. Мы приплыли сюда в поисках Янтарного острова, помнишь? Или, если остров — миф, тогда мы хотели выяснить, какова правда. И выяснили. Во всяком случае, кое-что о восточных морях и побережьях мы теперь знаем. Затем мы намеревались вернуться в Претанию и закончить плавание вокруг нее, определить ее размеры и очертания — это важно для европейцев, а Туле не будет играть для них никакой роли еще на протяжении многих веков. А затем пора возвращаться на родину, в свой город, к жене, детям и внукам. Будь мужчиной, исполни свой долг!
— Ты.. ты говоришь суровые слова.
— Да. Я обязан говорить сурово, поскольку уважаю тебя, Пифеос.
Грек рыскал глазами из стороны в сторону — на горы, устремленные к небесам, где звезды таяли в призрачном свете, на леса и луга, на сияющий залив, за которым лежал невидимый отсюда океан.
— Ты прав, — произнес он в конце концов. — Следовало отплыть давным-давно. Так мы и поступим. Я седобородый осел.
Ханно улыбнулся:
— Нет, просто мужчина. Она вернула твоему сердцу весну, которая, как тебе казалось, миновала без возврата. Мне и прежде случалось видеть такое, и достаточно часто.
— С тобой такое тоже бывало? Ханно положил руку на плечо друга.
— Пойдем, попробуем поспать. Нас ждет работа.
8
Изнуренные странствиями, потрепанные, полинявшие, но ликующие, три корабля приближались к Массалии. Стоял свежий осенний денек, вода играла и переливалась, словно кто-то рассыпал алмазы на сапфировом поле, однако ветер был слабеньким, да и днища давали течь; идти приходилось медленно.
Пифеос подозвал к себе Ханно и попросил:
— Постой со мной на палубе. Не исключено, что нам с тобой больше никогда не выдастся случая для спокойной беседы.
Финикиец не споря прошел на нос: в последний час плавания Пифеос решил лично выступить в роли впередсмотрящего.
— Да уж, — согласился Ханно, — ты теперь, конечно, будешь занят. Все твои знакомые и их родственники до третьего колена захотят зазвать тебя в гости и расспросить, послушать твои рассказы, будут засыпать тебя письмами, записываться в очередь на твою книгу и сетовать, что ты не подготовил ее загодя…
Пифеос скривил губы.
— У тебя всегда найдется шуточка про запас… Какое-то время они молчали, наблюдая. Мореходный сезон подходил к концу, и волны — какими же крошечными и тихими они казались вдали от Атлантики! — несли на себе суда и суденышки всех видов и размеров. Гребные лодки, баржи, просмоленные рыбачьи баркасы, толстопузые прибрежные торговцы, большой зерновоз из Египта, вызолоченная прогулочная посудина, два сухопарых военных корабля, спустивших паруса и пробирающихся по-паучьи на веслах, — и все норовили проскользнуть в гавань, опередив остальных. Над морем перекатывались крики, а то и ругательства. Гулко хлопали паруса, скрипели уключины. А впереди сверкал город, белый в синих тенях лабиринт, не желающий держаться в крепостных стенах. Над рыжими черепичными крышами лохматились дымы. Вокруг, среди бурого жнивья, еще зеленеющих пастбищ, темных сосен и желтых садов, гнездились усадьбы и виллы, а еще дальше начинались серо-коричневые горные гряды. Сотнями реяли чайки, ныряя и истошно крича, буйные, как снежная метель на севере.
— Ты не передумал, Ханно? — осведомился Пифеос.
— Не могу я передумать, — решительно ответил финикиец. — Задержусь только до выплаты жалованья, и всего хорошего…
— Но почему? Не понимаю почему, а ты не хочешь объяснить.
— Так лучше для всех.
— Уверяю тебя, для человека твоих способностей здесь раскрывается блестящее будущее. Без всяких границ. И не думай, что будешь жить на птичьих правах. Я пользуюсь влиянием и выхлопочу тебе, Ханно, массалийское гражданство.
— Знаю. Ты уже говорил мне об этом. Спасибо, но нет. Пифеос тронул финикийца за руку, сжимающую бортовое ограждение.
— Ты опасаешься, что найдутся люди, которые попрекнут тебя твоим происхождением? Не попрекнут, обещаю твердо. Мы выше этого, наш город открыт для всего мира.
— Я останусь чужаком для всех и всегда. Пифеос сказал со вздохом:
— Ты ни разу не открыл мне свою душу, как я открывал тебе свою. И все равно я никогда не чувствовал такой близости по отношению к кому бы то ни было, даже…
Он запнулся, и оба отвели глаза. Ханно первым обрел свой обычный сдержанный тон, однако сумел еще и улыбнуться.
— Мы вместе пережили очень и очень многое, хорошее и плохое, ужас и скуку, веселье и страх, восторг и смертельную опасность. Такие вещи связывают.
— И все-таки ты рвешь эту связь так легко? — удивился Пифеос. — Говоришь мне «прощай», и все?
На мгновение, прежде чем Ханно сумел восстановить насмешливый тон, что-то в нем дрогнуло, и грек сумел уловить в словах собеседника странную боль:
— Что есть жизнь, как не вечное прощание с близкими?..
Глава 2
ПЕРСИКИ ВЕЧНОСТИ
Янь Тинко, субпрефект области Журчащий Ручей, готовился к встрече инспектора из Чананя*. [Древняя столица Китая, расположенная вблизи современного Сианя.] Хорошо еще, что инспектору предшествовал скороход с предупреждением, что тот прибывает по поручению самого императора, и дворня успела подготовить достойный прием. И на следующий день, когда солнце поднялось в зенит, на восточном тракте показалось облако пыли. Как только облако подкатилось ближе, в нем обозначился отряд всадников — воинов и слуг, а следом за ними четыре белых коня катили повозку государственного сановника.
Вымпелы трепетали на ветру, булат блистал на солнце — прекрасное зрелище, особенно по контрасту с невозмутимостью природы. Янь Тинко наслаждался им с высоты расположенного на холме подворья, стоя у ворот и озирая землебитные стены, черепичные и соломенные крыши поселка Мельничный Жернов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Первоначально греки полагали задержаться здесь ненадолго, расспросить о близлежащих странах, взять на борт свежие припасы и двигаться дальше. Но пребывание затянулось: изнурительный морской труд, опасности и потери вымотали их, а туземцы относились к гостям не только по-дружески, но и с восхищением. По мере освоения языка отношения стали просто превосходными, моряки принимали участие во всех делах общины, охотно делились воспоминаниями и песнями, шутили и веселились. Женщины вели себя более чем радушно. И никто не понуждал Пифеоса поднять якоря и не спрашивал, отчего он не торопится это сделать.
Гости, со своей стороны, отнюдь не тунеядствовали. Они привезли с собой удивительные дары. Мало того, они пригласили мужчин к себе на корабли — а до того здесь знали лишь баркасы из кое-как сшитых вместе досок и не ведали парусов. От греков местные услышали о разных странах, да и о ближайших морях больше, чем надеялись в самых дерзких мечтах. Взаимная торговля крепла день ото дня, взаимные визиты все учащались. В окрестностях была хорошая охота, солдаты день за днем приносили домой вдоволь мяса. Присутствие греков с их познаниями об окружающем мире принесло общине новое качество жизни, новое ощущение полноты и радости бытия. Сами жители называли свою страну Туле. Настало лето, а вместе с ним белые ночи. Ханно выбрал одну из местных девиц и отправился с ней по ягоды. Наедине со свежестью березовых рощ они занялись любовью, и она так устала за день, что, едва вернувшись под отцовский кров, забылась счастливым сном, — а ему не спалось. С час или около того он лежал на ложе из шкур, ощущая рядом ее тепло, слушая ее равномерное дыхание, как и дыхание других членов ее семьи, вдыхая едкие запахи коровника, расположившегося в дальнем конце единственной длинной комнаты. В очаге время от времени полыхали язычки пламени, но мягкая полутьма была обязана своим возникновением не им, а свету, просачивающемуся сквозь плетеную дверь. В конце концов Ханно встал, натянул через голову тунику и крадучись выбрался за порог.
Над головой простерлось небо, совершенно прозрачное, нежностью своего оттенка напоминающее белые розы. Едва ли полдюжины звезд были достаточно яркими, чтобы проступать на нем, и то еле-еле. Было прохладно и тихо, настолько тихо, что удавалось различить шелест волны, лениво лижущей берег. Склон, сбегающий к серебру залива, покрывала роса. А с другой стороны тот же склон взбегал к горам, уходящим сине-серыми вершинами в небо.
Деревня была невелика, домики лепились друг к другу в два ряда, а на околице стоял огромный амбар — рига для молотьбы в дождливую погоду и одновременно какое-никакое укрытие на случай нападения. Дальше шли выгулы, пасеки, крошечные поля, уже меняющие цвет с зеленого на золотистый. Он прошел мимо них к берегу. Отер босые ноги о траву, счищая грязь, оставленную на дорожке свиньями и курами. Сам не поверил бы, как приятно почувствовать кожей влагу. Дальше началась галька, холодная, жесткая, зато гладкая. Был час отлива — в Средиземноморье он остался бы почти незамеченным, а здесь прибрежная полоса была сплошь устлана водорослями, источающими ароматы соленых, таинственных глубин.
На некотором отдалении стоял еще один человек. Он смотрел вверх, держа в руках инструмент. Вот инструмент полыхнул медью, и Ханно подошел поближе.
— Тебе тоже не спится?
Пифеос вздрогнул и обернулся, отозвавшись механически:
— Здравствовать тебе и радоваться… Прозрачный полусвет не мог скрыть, что улыбка далась ему с трудом.
— Заснуть при таких условиях и впрямь непросто, — сказал Ханно наудачу. — Местные и те спят урывками… Пифеос кивнул, но ответил по-своему:
— Такая прелесть вокруг, что не хочется упустить ни минуты.
— Для астронома условия не вполне подходящие…
— М-м… зато в дневное время удалось получить более точные данные относительно наклонения эклиптики.
— Таких данных у тебя невпроворот. Ведь точка солнцестояния уже пройдена. — Пифеос отвел глаза, но Ханно продолжал настойчиво: — Ты все время будто защищаешься. Чего ради мы торчим здесь?
Пифеос прикусил губу.
— Нас… нас ждет еще множество открытий. Это же совершенно новый мир… Ханно оживился:
— Подобный земле пожирателей лотоса из «Одиссеи»? Пифеос поднял свой угломер, словно прикрываясь им, как щитом.
— Нет, нет, здесь настоящие живые люди, они трудятся, рожают детей, стареют и умирают, как мы.
Ханно пристально смотрел на Пифеоса. Внизу тихо плескалась вода. Наконец финикиец решился и спросил напрямик:
— Всему причиной Вана, не так ли? — Пифеос онемел, а Ханно продолжал, как бы не замечая его смущения: — Да, девушки здесь красивые. Высокие, стройные, с кожей, позолоченной летним солнцем, и небесно-голубыми глазами, а уж эти их гривы светлых волос… да, спору нет. А та, что с тобой, — первая красотка из всех.
— Дело не только в красоте, — промолвил Пифеос. — Она… в ней жив свободный дух. Она не знает грамоты, вообще ничего не знает, но готова учиться и учится быстро. Гордая, бесстрашная. Мы, греки, держим наших жен в клетках. До недавних пор я не задумывался об этом, но… разве не наша собственная вина, что бедняжки тупеют? И мы тогда ищем утешения у любовников-мальчиков…
— Или у шлюх.
— В страсти Вана поспорит с самой пылкой гетерой, но она непродажна. Она действительно любит меня. На днях мы поняли, что у нее будет ребенок. Мой ребенок. Она прильнула ко мне, плача и смеясь…
— Она мила, это верно. Но она же варварка.
— Этому горю можно помочь.
— Не обманывайся, мой друг, — покачал головой Ханно. — Впадать в самообман недостойно тебя. Уж не видится ли тебе в грезах, что, когда мы наконец отплывем, ты возьмешь ее с собой? Если даже она выдержит плавание, то зачахнет и погибнет в Массалии, как сорванный дикий цветок. Чем она сможет там заниматься? Какую жизнь ты в состоянии ей предложить? Увы, слишком поздно. И для тебя, и для нее… — Пифеос вновь онемел, не ведая, что сказать. — И уж тем более ты не можешь поселиться здесь. Подумай сам. Ты, цивилизованный человек, философ, ютишься в жалкой мазанке вместе с десятком других людей и скотом! Никаких книг. Никаких писем. Никаких ученых бесед. Ни скульптур, ни храмов, ни знакомых тебе традиций — просто ничего из того, что сформировало тебя как личность. А дама твоего сердца быстро состарится, зубы выпадут, груди обвиснут, и ты возненавидишь ее лютой ненавистью, потому что она заманила тебя в ловушку, откуда не выбраться.
Думай, говорю тебе, думай!..
Пифеос сжал руку, свободную от угломера, в кулак, и принялся безостановочно бить себя по ноге.
— Но что же мне делать?
— Уезжать. Она без труда найдет себе мужа, который возьмет ее с приплодом. Отец ее, по местным понятиям, — хозяин зажиточный, она доказала, что может иметь детей, и вообще здесь каждый ребенок на вес золота, учитывая, скольких они теряют. Поднимай паруса и отчаливай. Мы приплыли сюда в поисках Янтарного острова, помнишь? Или, если остров — миф, тогда мы хотели выяснить, какова правда. И выяснили. Во всяком случае, кое-что о восточных морях и побережьях мы теперь знаем. Затем мы намеревались вернуться в Претанию и закончить плавание вокруг нее, определить ее размеры и очертания — это важно для европейцев, а Туле не будет играть для них никакой роли еще на протяжении многих веков. А затем пора возвращаться на родину, в свой город, к жене, детям и внукам. Будь мужчиной, исполни свой долг!
— Ты.. ты говоришь суровые слова.
— Да. Я обязан говорить сурово, поскольку уважаю тебя, Пифеос.
Грек рыскал глазами из стороны в сторону — на горы, устремленные к небесам, где звезды таяли в призрачном свете, на леса и луга, на сияющий залив, за которым лежал невидимый отсюда океан.
— Ты прав, — произнес он в конце концов. — Следовало отплыть давным-давно. Так мы и поступим. Я седобородый осел.
Ханно улыбнулся:
— Нет, просто мужчина. Она вернула твоему сердцу весну, которая, как тебе казалось, миновала без возврата. Мне и прежде случалось видеть такое, и достаточно часто.
— С тобой такое тоже бывало? Ханно положил руку на плечо друга.
— Пойдем, попробуем поспать. Нас ждет работа.
8
Изнуренные странствиями, потрепанные, полинявшие, но ликующие, три корабля приближались к Массалии. Стоял свежий осенний денек, вода играла и переливалась, словно кто-то рассыпал алмазы на сапфировом поле, однако ветер был слабеньким, да и днища давали течь; идти приходилось медленно.
Пифеос подозвал к себе Ханно и попросил:
— Постой со мной на палубе. Не исключено, что нам с тобой больше никогда не выдастся случая для спокойной беседы.
Финикиец не споря прошел на нос: в последний час плавания Пифеос решил лично выступить в роли впередсмотрящего.
— Да уж, — согласился Ханно, — ты теперь, конечно, будешь занят. Все твои знакомые и их родственники до третьего колена захотят зазвать тебя в гости и расспросить, послушать твои рассказы, будут засыпать тебя письмами, записываться в очередь на твою книгу и сетовать, что ты не подготовил ее загодя…
Пифеос скривил губы.
— У тебя всегда найдется шуточка про запас… Какое-то время они молчали, наблюдая. Мореходный сезон подходил к концу, и волны — какими же крошечными и тихими они казались вдали от Атлантики! — несли на себе суда и суденышки всех видов и размеров. Гребные лодки, баржи, просмоленные рыбачьи баркасы, толстопузые прибрежные торговцы, большой зерновоз из Египта, вызолоченная прогулочная посудина, два сухопарых военных корабля, спустивших паруса и пробирающихся по-паучьи на веслах, — и все норовили проскользнуть в гавань, опередив остальных. Над морем перекатывались крики, а то и ругательства. Гулко хлопали паруса, скрипели уключины. А впереди сверкал город, белый в синих тенях лабиринт, не желающий держаться в крепостных стенах. Над рыжими черепичными крышами лохматились дымы. Вокруг, среди бурого жнивья, еще зеленеющих пастбищ, темных сосен и желтых садов, гнездились усадьбы и виллы, а еще дальше начинались серо-коричневые горные гряды. Сотнями реяли чайки, ныряя и истошно крича, буйные, как снежная метель на севере.
— Ты не передумал, Ханно? — осведомился Пифеос.
— Не могу я передумать, — решительно ответил финикиец. — Задержусь только до выплаты жалованья, и всего хорошего…
— Но почему? Не понимаю почему, а ты не хочешь объяснить.
— Так лучше для всех.
— Уверяю тебя, для человека твоих способностей здесь раскрывается блестящее будущее. Без всяких границ. И не думай, что будешь жить на птичьих правах. Я пользуюсь влиянием и выхлопочу тебе, Ханно, массалийское гражданство.
— Знаю. Ты уже говорил мне об этом. Спасибо, но нет. Пифеос тронул финикийца за руку, сжимающую бортовое ограждение.
— Ты опасаешься, что найдутся люди, которые попрекнут тебя твоим происхождением? Не попрекнут, обещаю твердо. Мы выше этого, наш город открыт для всего мира.
— Я останусь чужаком для всех и всегда. Пифеос сказал со вздохом:
— Ты ни разу не открыл мне свою душу, как я открывал тебе свою. И все равно я никогда не чувствовал такой близости по отношению к кому бы то ни было, даже…
Он запнулся, и оба отвели глаза. Ханно первым обрел свой обычный сдержанный тон, однако сумел еще и улыбнуться.
— Мы вместе пережили очень и очень многое, хорошее и плохое, ужас и скуку, веселье и страх, восторг и смертельную опасность. Такие вещи связывают.
— И все-таки ты рвешь эту связь так легко? — удивился Пифеос. — Говоришь мне «прощай», и все?
На мгновение, прежде чем Ханно сумел восстановить насмешливый тон, что-то в нем дрогнуло, и грек сумел уловить в словах собеседника странную боль:
— Что есть жизнь, как не вечное прощание с близкими?..
Глава 2
ПЕРСИКИ ВЕЧНОСТИ
Янь Тинко, субпрефект области Журчащий Ручей, готовился к встрече инспектора из Чананя*. [Древняя столица Китая, расположенная вблизи современного Сианя.] Хорошо еще, что инспектору предшествовал скороход с предупреждением, что тот прибывает по поручению самого императора, и дворня успела подготовить достойный прием. И на следующий день, когда солнце поднялось в зенит, на восточном тракте показалось облако пыли. Как только облако подкатилось ближе, в нем обозначился отряд всадников — воинов и слуг, а следом за ними четыре белых коня катили повозку государственного сановника.
Вымпелы трепетали на ветру, булат блистал на солнце — прекрасное зрелище, особенно по контрасту с невозмутимостью природы. Янь Тинко наслаждался им с высоты расположенного на холме подворья, стоя у ворот и озирая землебитные стены, черепичные и соломенные крыши поселка Мельничный Жернов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97