Господи! Я говорю: нет!
– Взгляни, взгляни!
Мемнох указал на фигуру Роджера, опирающегося на локти и на колени, вертящегося, как пес, среди тех, кого он убил: мужчин, заклинающих его с простертыми руками, женщин, разрывающих ткань своих платьев, чтобы показать раны; гомон голосов неудержимо нарастал, звуки словно выплеснулись из самого ада, и я вдруг увидел Терри – Терри, руки которой, как раньше, обнимали его за шею. Роджер лежал на земле в разорванной на груди рубашке, с босыми ногами, а вокруг него расстилались джунгли. В темноте прогремели выстрелы. Затрещали автоматные очереди, в ярости разлетелись по сторонам смертельные пули. Среди переплетения лиан, среди чудовищного вида деревьев мерцали огни какого-то дома. Роджер повернулся ко мне, попытался подняться, но снова упал на колени и зарыдал; по лицу его текли слезы.
– … И каждый поступок… по-своему… Лестат… я не знал… не знал…
И отчетливо зримый, мертвенно-бледный и вопрошающий, встал он передо мной для того лишь, чтобы пропасть среди бесчисленных прочих.
Я видел их по всем направлениям. Этих прочих.
Один эпизод перерастал в следующий, пепельные цвета становились ярче или тускнели в пасмурной мгле, и то здесь, то там из неистовых бурных адских полей возникали очищенные от греха души. Барабанный бой сменялся леденящими душу воплями, толпу мужчин в грубых белых балахонах подталкивали к пылающим поленьям; они простирали руки к душам, которые, съежившись, выли и кричали в раскаянье, в ужасе от узнавания.
– Бог мой, мой Бог, мы прощены!
Что это за внезапный порыв отвратительного, зловонного ветра?
Вверх взлетели души с раскинутыми руками, их одежда вдруг спала или растаяла, превратившись в неразличимые одеяния спасенных.
И открылся туннель.
Я узрел свет, узрел мириады душ, свободно летящих вверх по туннелю к сиянию небесному; туннель был совершенно круглый в сечении и расширялся по мере подъема, и на одно блаженное мгновение, один блаженный крошечный миг, в туннеле снова зазвучали песни небес, словно его обводы были созданы не движением воздуха, а чем-то твердым, от чего могли отражаться эхом эти эфирные песнопения, и их организованный ритм, их душераздирающая красота пронизывали чудовищные страдания этого места
– Я не знал, не знал!
Голоса звучали громче. Туннель сомкнулся.
Я споткнулся, тычась то туда, то сюда. Здесь солдаты терзали копьями молодую женщину, другие в это время рыдали и порывались оторвать ее корчившееся в муках тело от мучителей. Там младенцы ковыляли на пухлых ножках, с протянутыми вперед ручонками, чтобы попасть в объятия рыдающих отцов, матерей, убийц.
А вот пригвожденный к земле, с закованным в доспехи телом, с длинной рыжей бородой, с открытым ртом, из которого вырывались вопли, лежал один из солдат и проклинал Бога, проклинал дьявола, проклинал судьбу.
– Я не буду, не буду, не буду!
– Знаешь, кто стоит за этими дверями? – произнес мрачный призрак-прислужник в облике женщины с прекрасными волосами, в бесплотной белизне струящимися вокруг лица. Она коснулась моей щеки мягкой ладонью. – Взгляни сюда. – Двухстворчатая дверь начала открываться, стены комнаты были уставлены книгами. – Твои мертвые, возлюбленный мой, твои мертвые – все те, кого ты убил!
Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это справедливо, никогда, никогда…»
– Это не мои мертвые, – прокричал я, повернулся и побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
– ПОМОГИТЕ! – все кричал я. Никогда не испытывал я подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом забытом месте, где вопли заполняли все пространство, и никто тебя не слышал, никто кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
– Учись, дорогой мой.
– Учись. – Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в тюрбане и смуглым лицом. – учись, мальчик мой.
– Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на небо… – Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
– Не дурачь меня, здесь нет сада! – заорал я. Я стоял на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был плат! Он был у меня!
– Возьми меня за руки…
– Нет, отпусти меня! – Я просунул руку под пиджак, чтобы накрыть плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с простертой рукой. – Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты – на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что ты сделал со мной!
Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц, набросившихся на меня.
– Нет, остановитесь! – зарычал я. – Уберите его от меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не могу… Клодиа, где ты? Где ты – та, кого я обидел? Клодиа! Николя, помогите мне!
Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, на пути к радостным песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько дерзко звучали они для моего слуха
– Помогите, кто-нибудь! Помогите!
– Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить мне? – спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в этом своем ужасном виде!» – Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое царство, это наша работа. Помни о свете!
Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку, потому что не хотел отпускать плат, который держал правой рукой. Я увидел над головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала мне:
– Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме меня самой, но как могла я сделать с ней такое – она же такая маленькая. Как я могла…
– Я думала, тут – другое, – прошептала молодая девушка, хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила, – но ты знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он…
– Прости! – молвил Мемнох и стал продвигаться вперед, осторожно отодвигая души в сторону. Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
– Прости! – прошептал Мемнох.
Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая сутана которого была изорвана в клочья, ступни – обожжены и покрыты волдырями. – В твоем сердце – власть! – сказал Мемнох. – Стань лучше Его, подай Ему пример.
– Я люблю… Его… – С губ призрака слетел шепот, а сам призрак неожиданно исчез. – Он не мог допустить, чтобы мы так; страдали… Не мог.
– Он прошел испытание? – спросил я. – Прошла ли его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов, которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и искал.
Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная мечеть рухнула Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с криками падали на землю.
Громче и громче гремел колокол.
– Боже милосердный, Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше чем просто колокол!
– Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они звонят по нам, Лестат!
Он схватил меня за ворот, словно собираясь оторвать от земли.
– Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада – ты слышишь зов колоколов ада!
– Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу этого вынести!
Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над картой, иные – обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
Лицо:
– Ты!
– Отпусти меня! – Я повернулся и был отброшен к стене с книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
Увидев дверной проем, я побежал.
– Нет, отпусти меня. Не могу. Не буду. Не буду.
– Не будешь? – Мемнох схватил меня за правое предплечье, надвинувшись на меня хмурым темным лицом, подняв крылья и вновь заслоняя свет, когда они сложились, чтобы окутать меня, словно я – его собственность. – Ты не поможешь мне освободить это место, послать эти души на небеса?
– Я не в силах сделать это! – воскликнул я. – Я не стану этого делать! – Внезапно во мне пробудилась ярость. Я чувствовал, как она уничтожает весь мой страх, сомнения и дрожь; я ощущал, как она пробегает по моим венам подобно расплавленному металлу. Хорошо знакомый мне гнев, решимость Лестата. – Я не стану частью всего этого, ни ради тебя, ни ради Него, ни ради них или кого-либо вообще!
Я качнулся назад, свирепо уставившись на него.
– Нет, только не это. Не для такого, как Он, слепого Бога и не для того, кто требует то, чего требуешь от меня ты. Вы сумасшедшие, вы оба! Я не стану помогать тебе. Я отказываюсь.
– Так вот как ты поступишь со мной, ты меня покинешь? – ошеломленно воскликнул он; его темное лицо исказилось от боли, на гладких черных щеках засверкали слезы. – Ты оставишь меня с этим и не протянешь руки, чтобы помочь, после всего, что ты совершил?!! Каин, братоубийца, убийца невинных, неужели ты мне не можешь?..
– Перестань, ну перестань. Я не стану, не могу поддержать тебя. Не могу помочь этому свершиться. Не могу участвовать в этом! Не могу этого вынести! Не могу учить в этом месте!
В горле у меня хрипело и жгло, и шум, казалось, поглотил мои слова, но Мемнох услыхал их.
– Нет, нет, не буду – не тот материал, не те правила, не та эстетика! Никогда, никогда, никогда!
– Трус, – прорычал он; миндалевидные глаза его сделались огромными, на твердом черном лбу и щеках вспыхивали отблески огня. – У меня в руках твоя душа, я дарю тебе спасение за цену, за которую вымаливают у меня прощение те, кто страждет здесь уже много тысячелетии!
– Только не я. Не хочу стать частью этой боли, нет – не теперь, никогда… Иди к Нему, меняй правила, улучшай их, пусть они обретут смысл, но только не это – это выше человеческого терпения, это несправедливо, несправедливо, это бессовестно.
– Это же ад, глупец! Чего ты ожидал? Что ты будешь служить господину ада, ни капли не страдая?
– Не стану совершать над ними такое! – пронзительно закричал я. – К черту меня и тебя. – Я стиснул зубы. Я кипел и бушевал, вынося свой приговор. – Я не стану участвовать в этом с ними! Не понимаешь? Не могу этого принять! Не могу посвятить себя этому, Не могу подчиниться этому. А теперь я покидаю тебя – ты ведь предоставил мне право выбора. Отправляюсь домой! Освободи меня!
Я повернулся.
Он снова схватил меня за руку, но на этот раз гнев мой не знал границ. Я отшвырнул его назад, в сторону тающих и падающих душ. Там и здесь к нам с возгласами поворачивались мертвецы-прислужники; на их бледных вытянутых лицах читались тревога и уныние.
– А теперь уходи, – клял меня Мемнох, все так же неподвижно лежа на земле – на том месте, куда я его отшвырнул. – И, Бог свидетель, ты, мой ученик, будучи при смерти, приползешь ко мне на коленях, но никогда уже не будет тебе предложено стать моим принцем, моим помощником!
Я оцепенело уставился через плечо на его поверженную фигуру. Зарывшись локтем в мягкую черную изнанку своего крыла, он поднялся на копыта и снова направился ко мне своей чудовищной прихрамывающей походкой.
– Ты слышишь меня?
– Я не могу служить тебе! – прогремел я во всю глотку. – Не могу этого сделать.
Потом я обернулся в последний раз, зная, что больше не посмотрю назад, с одной только мыслью: спастись! Я бежал и бежал, оскальзываясь на глине и камнях покатых берегов, перебираясь вброд через мелкие ручьи, минуя группы удивленных мертвецов-прислужников и стенающих душ.
– Где лестница? Где врата? Вы не можете мне в этом отказать. Вы не имеете права. Смерть не завладела мной! – кричал я, так и не оборачиваясь назад и не останавливая бег.
– Дора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Взгляни, взгляни!
Мемнох указал на фигуру Роджера, опирающегося на локти и на колени, вертящегося, как пес, среди тех, кого он убил: мужчин, заклинающих его с простертыми руками, женщин, разрывающих ткань своих платьев, чтобы показать раны; гомон голосов неудержимо нарастал, звуки словно выплеснулись из самого ада, и я вдруг увидел Терри – Терри, руки которой, как раньше, обнимали его за шею. Роджер лежал на земле в разорванной на груди рубашке, с босыми ногами, а вокруг него расстилались джунгли. В темноте прогремели выстрелы. Затрещали автоматные очереди, в ярости разлетелись по сторонам смертельные пули. Среди переплетения лиан, среди чудовищного вида деревьев мерцали огни какого-то дома. Роджер повернулся ко мне, попытался подняться, но снова упал на колени и зарыдал; по лицу его текли слезы.
– … И каждый поступок… по-своему… Лестат… я не знал… не знал…
И отчетливо зримый, мертвенно-бледный и вопрошающий, встал он передо мной для того лишь, чтобы пропасть среди бесчисленных прочих.
Я видел их по всем направлениям. Этих прочих.
Один эпизод перерастал в следующий, пепельные цвета становились ярче или тускнели в пасмурной мгле, и то здесь, то там из неистовых бурных адских полей возникали очищенные от греха души. Барабанный бой сменялся леденящими душу воплями, толпу мужчин в грубых белых балахонах подталкивали к пылающим поленьям; они простирали руки к душам, которые, съежившись, выли и кричали в раскаянье, в ужасе от узнавания.
– Бог мой, мой Бог, мы прощены!
Что это за внезапный порыв отвратительного, зловонного ветра?
Вверх взлетели души с раскинутыми руками, их одежда вдруг спала или растаяла, превратившись в неразличимые одеяния спасенных.
И открылся туннель.
Я узрел свет, узрел мириады душ, свободно летящих вверх по туннелю к сиянию небесному; туннель был совершенно круглый в сечении и расширялся по мере подъема, и на одно блаженное мгновение, один блаженный крошечный миг, в туннеле снова зазвучали песни небес, словно его обводы были созданы не движением воздуха, а чем-то твердым, от чего могли отражаться эхом эти эфирные песнопения, и их организованный ритм, их душераздирающая красота пронизывали чудовищные страдания этого места
– Я не знал, не знал!
Голоса звучали громче. Туннель сомкнулся.
Я споткнулся, тычась то туда, то сюда. Здесь солдаты терзали копьями молодую женщину, другие в это время рыдали и порывались оторвать ее корчившееся в муках тело от мучителей. Там младенцы ковыляли на пухлых ножках, с протянутыми вперед ручонками, чтобы попасть в объятия рыдающих отцов, матерей, убийц.
А вот пригвожденный к земле, с закованным в доспехи телом, с длинной рыжей бородой, с открытым ртом, из которого вырывались вопли, лежал один из солдат и проклинал Бога, проклинал дьявола, проклинал судьбу.
– Я не буду, не буду, не буду!
– Знаешь, кто стоит за этими дверями? – произнес мрачный призрак-прислужник в облике женщины с прекрасными волосами, в бесплотной белизне струящимися вокруг лица. Она коснулась моей щеки мягкой ладонью. – Взгляни сюда. – Двухстворчатая дверь начала открываться, стены комнаты были уставлены книгами. – Твои мертвые, возлюбленный мой, твои мертвые – все те, кого ты убил!
Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это справедливо, никогда, никогда…»
– Это не мои мертвые, – прокричал я, повернулся и побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
– ПОМОГИТЕ! – все кричал я. Никогда не испытывал я подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом забытом месте, где вопли заполняли все пространство, и никто тебя не слышал, никто кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
– Учись, дорогой мой.
– Учись. – Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в тюрбане и смуглым лицом. – учись, мальчик мой.
– Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на небо… – Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
– Не дурачь меня, здесь нет сада! – заорал я. Я стоял на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был плат! Он был у меня!
– Возьми меня за руки…
– Нет, отпусти меня! – Я просунул руку под пиджак, чтобы накрыть плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с простертой рукой. – Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты – на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что ты сделал со мной!
Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц, набросившихся на меня.
– Нет, остановитесь! – зарычал я. – Уберите его от меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не могу… Клодиа, где ты? Где ты – та, кого я обидел? Клодиа! Николя, помогите мне!
Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, на пути к радостным песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько дерзко звучали они для моего слуха
– Помогите, кто-нибудь! Помогите!
– Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить мне? – спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в этом своем ужасном виде!» – Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое царство, это наша работа. Помни о свете!
Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку, потому что не хотел отпускать плат, который держал правой рукой. Я увидел над головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала мне:
– Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме меня самой, но как могла я сделать с ней такое – она же такая маленькая. Как я могла…
– Я думала, тут – другое, – прошептала молодая девушка, хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила, – но ты знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он…
– Прости! – молвил Мемнох и стал продвигаться вперед, осторожно отодвигая души в сторону. Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
– Прости! – прошептал Мемнох.
Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая сутана которого была изорвана в клочья, ступни – обожжены и покрыты волдырями. – В твоем сердце – власть! – сказал Мемнох. – Стань лучше Его, подай Ему пример.
– Я люблю… Его… – С губ призрака слетел шепот, а сам призрак неожиданно исчез. – Он не мог допустить, чтобы мы так; страдали… Не мог.
– Он прошел испытание? – спросил я. – Прошла ли его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов, которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и искал.
Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная мечеть рухнула Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с криками падали на землю.
Громче и громче гремел колокол.
– Боже милосердный, Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше чем просто колокол!
– Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они звонят по нам, Лестат!
Он схватил меня за ворот, словно собираясь оторвать от земли.
– Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада – ты слышишь зов колоколов ада!
– Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу этого вынести!
Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над картой, иные – обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
Лицо:
– Ты!
– Отпусти меня! – Я повернулся и был отброшен к стене с книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
Увидев дверной проем, я побежал.
– Нет, отпусти меня. Не могу. Не буду. Не буду.
– Не будешь? – Мемнох схватил меня за правое предплечье, надвинувшись на меня хмурым темным лицом, подняв крылья и вновь заслоняя свет, когда они сложились, чтобы окутать меня, словно я – его собственность. – Ты не поможешь мне освободить это место, послать эти души на небеса?
– Я не в силах сделать это! – воскликнул я. – Я не стану этого делать! – Внезапно во мне пробудилась ярость. Я чувствовал, как она уничтожает весь мой страх, сомнения и дрожь; я ощущал, как она пробегает по моим венам подобно расплавленному металлу. Хорошо знакомый мне гнев, решимость Лестата. – Я не стану частью всего этого, ни ради тебя, ни ради Него, ни ради них или кого-либо вообще!
Я качнулся назад, свирепо уставившись на него.
– Нет, только не это. Не для такого, как Он, слепого Бога и не для того, кто требует то, чего требуешь от меня ты. Вы сумасшедшие, вы оба! Я не стану помогать тебе. Я отказываюсь.
– Так вот как ты поступишь со мной, ты меня покинешь? – ошеломленно воскликнул он; его темное лицо исказилось от боли, на гладких черных щеках засверкали слезы. – Ты оставишь меня с этим и не протянешь руки, чтобы помочь, после всего, что ты совершил?!! Каин, братоубийца, убийца невинных, неужели ты мне не можешь?..
– Перестань, ну перестань. Я не стану, не могу поддержать тебя. Не могу помочь этому свершиться. Не могу участвовать в этом! Не могу этого вынести! Не могу учить в этом месте!
В горле у меня хрипело и жгло, и шум, казалось, поглотил мои слова, но Мемнох услыхал их.
– Нет, нет, не буду – не тот материал, не те правила, не та эстетика! Никогда, никогда, никогда!
– Трус, – прорычал он; миндалевидные глаза его сделались огромными, на твердом черном лбу и щеках вспыхивали отблески огня. – У меня в руках твоя душа, я дарю тебе спасение за цену, за которую вымаливают у меня прощение те, кто страждет здесь уже много тысячелетии!
– Только не я. Не хочу стать частью этой боли, нет – не теперь, никогда… Иди к Нему, меняй правила, улучшай их, пусть они обретут смысл, но только не это – это выше человеческого терпения, это несправедливо, несправедливо, это бессовестно.
– Это же ад, глупец! Чего ты ожидал? Что ты будешь служить господину ада, ни капли не страдая?
– Не стану совершать над ними такое! – пронзительно закричал я. – К черту меня и тебя. – Я стиснул зубы. Я кипел и бушевал, вынося свой приговор. – Я не стану участвовать в этом с ними! Не понимаешь? Не могу этого принять! Не могу посвятить себя этому, Не могу подчиниться этому. А теперь я покидаю тебя – ты ведь предоставил мне право выбора. Отправляюсь домой! Освободи меня!
Я повернулся.
Он снова схватил меня за руку, но на этот раз гнев мой не знал границ. Я отшвырнул его назад, в сторону тающих и падающих душ. Там и здесь к нам с возгласами поворачивались мертвецы-прислужники; на их бледных вытянутых лицах читались тревога и уныние.
– А теперь уходи, – клял меня Мемнох, все так же неподвижно лежа на земле – на том месте, куда я его отшвырнул. – И, Бог свидетель, ты, мой ученик, будучи при смерти, приползешь ко мне на коленях, но никогда уже не будет тебе предложено стать моим принцем, моим помощником!
Я оцепенело уставился через плечо на его поверженную фигуру. Зарывшись локтем в мягкую черную изнанку своего крыла, он поднялся на копыта и снова направился ко мне своей чудовищной прихрамывающей походкой.
– Ты слышишь меня?
– Я не могу служить тебе! – прогремел я во всю глотку. – Не могу этого сделать.
Потом я обернулся в последний раз, зная, что больше не посмотрю назад, с одной только мыслью: спастись! Я бежал и бежал, оскальзываясь на глине и камнях покатых берегов, перебираясь вброд через мелкие ручьи, минуя группы удивленных мертвецов-прислужников и стенающих душ.
– Где лестница? Где врата? Вы не можете мне в этом отказать. Вы не имеете права. Смерть не завладела мной! – кричал я, так и не оборачиваясь назад и не останавливая бег.
– Дора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71