Но его голос продолжал звучать так, словно он все еще читал, и его глаза, казалось, по-прежнему были сосредоточены на книге:
Ах, Два мира! Как странно, что они – одно,
И до сих пор неизмеримо широко разделены.
О, если бы я жила без тела и одна
И притуплением чувств спасла бы свою душу,
Язвы бы зажили, и боль бы ушла.
Убежали бы жизнь-в-смерти и стон бесконечного страдания.
И стоило прозвучать этим словам, как кошка разразилась таким чудовищным и продолжительным воем, что нам пришлось заткнуть уши. Когда вопль прекратился, мистер Рэйвен подошел к очагу, поднял книгу и, стоя между этой тварью и дымовой трубой, на одно короткое мгновение указал на нее пальцем. Она лежала совершенно спокойно. Затем он взял из очага наполовину сгоревшую палку, нарисовал на полу какой-то знак, вернул рукопись на место, с видом, который, казалось, должен был означать следующее: «Теперь она у нас в руках, я полагаю!», и, вернувшись к кошке, встал над ней и произнес спокойным торжественным голосом:
– Лилит, когда ты появилась здесь таким вот дьявольским способом, ты не слишком долго думала о том, в чьих руках ты окажешься! Мистер Уэйн, когда Бог создал меня – не из Ничего, как утверждают неблагоразумные, но из Его собственной бесконечной славы – Он дал мне создание, сияющее ангельской красотой, которое должно было стать моей женой – вот оно, лежит здесь! И первым ее помыслом была сила, она считала рабством быть моей единственной и рожать детей для Того, кто подарил жизнь ей. Одного ребенка, она, правда, родила, и тогда решила, разгоряченная чушью о том, что она его создала, заставить меня преклоняться и почитать ее за это! Обнаружив, однако, что я ее люблю и почитаю вместо того, чтобы подчиняться и поклоняться, она пролила свою кровь затем, чтобы освободиться от меня, присоединилась к армии чужих, и вскоре настолько пленила сердце великой Тени, что он сделался ее рабом, подчинился ее воле и сделал ее королевой ада. Каково ей сейчас, ей лучше знать, но и я тоже это знаю. Единственного ребенка, которого она выносила, она боится и ненавидит, и убьет, утверждая как правду ложь о том, что Бог таким образом через нее пошлет дитя в иной мир. О творении она знает не больше, чем о кристалле, который вбирает собственную тень, или о черве, от которого происходят два червя, если его расчленяют надвое. Мерзейшее из Божьих тварей, она живет за счет человеческих жизней и людских душ, питаясь кровью. Она убивает и поглощает, но не может ни уничтожить, ни создать что-либо.
Животное лежало без движения, ее берилловые глаза неотрывно следили, пламенея, за мужчиной: а его глаза держали ее взгляд прикованным к себе так, что та не могла отвести его.
– И тогда Бог дал мне другую жену – не ангела, но человека, – которая отличалась от этой, как свет от тьмы.
Кошка испустила ужасный хрип и стала расти. Она росла и росла и наконец превратилась в крапчатую леопардиху, которая испустила рычание, потрясшее дом до основания. Я вскочил на ноги. Но, мне показалось, мистер Рэйвен даже век не поднял.
– Это в ней всего лишь говорит ее ревность, – сказал он, – ревность, которую она сама же и разожгла в себе, губительная и бесплодная, потому что здесь и теперь я господин для нее, не захотевшей, чтобы я стал ей мужем! Пока моя прекрасная Ева еще жива, не умрет и надежда. Ее ненавистная ей дочь жива тоже, но далека от ее злых помыслов, и в один прекрасный день произойдет то, что она считает своей гибелью, – на самом же деле Лилит будет спасена тем, что она когда-то родила ребенка. Пока же она торжествует оттого, что моя жена, принадлежащая людскому роду, погрузила и меня и себя в бездну отчаяния и принесла мне жизнь, наполненную неисчислимым количеством несчастий; но моя Ева раскаялась, и сейчас прекраснее ее нет ни человека, ни ангела, и ее страданиями и тяжелыми трудами этот мир стал колыбелью для детей нашего Отца. И я тоже раскаялся и был прощен. Ты, Лилит, лишь ты до сих пор не раскаялась; но ты должна это сделать. Скажи мне, прекрасна ли великая Тень? Знаешь ли ты, как долго ты сама сможешь быть красивой? Ответь мне, если ты знаешь.
И тут наконец я понял, что мистер Рэйвен на самом деле Адам, древнейший и первый из людей, и что его жена, которая служит ему в доме мертвых, – Ева, праматерь всех нас и госпожа Нового Иерусалима.
Леопардиха встала на дыбы, и ее крапины, трепеща, стали сползать с нее; и вот, наконец, принцесса встала перед нами, облекшись своей сверкающей формой.
– Я прекрасна – и бессмертна! – сказала она, и была божественна, как никогда.
– Как куст, который сгорел дотла и расточился, – ответил тот, кто когда-то был ее мужем. – Что это, под твоей правой рукой?
Ее ладонь лежала на груди, а локоть она прижимала к боку.
Ее лицо, скривилось в гримасе внезапной боли, и разгладилось.
– Это всего лишь пятна леопарда. Они задержались. Но они быстро сходят, когда я освобождаюсь, – ответила она.
– Это творение прекрасно, потому что его создал Бог, но это творение служит греху; убери руку, не прижимай ее к боку.
Ее рука упала, и, пока она падала, она смотрела на него глазами затравленного зверя, которому ничего не остается, кроме как сдаться.
Он мгновение смотрел на эту точку.
– Она не на леопарде, она на женщине! – сказал он. – И она не сойдет с нее до тех пор, пока она питается чужими душами, и красота будет вытекать сквозь нее, словно через открытую рану!
Она потупилась и задрожала.
– Лилит, – сказал Адам, и его тон изменился: стал нежным, он словно уговаривал ее, – послушай меня и раскайся, и Тот, кто создал тебя, тебя простит!
Она снова прижала свою дрожащую руку к боку, ее лицо потемнело, и она закричала так, как кричал бы кто-то, чья последняя надежда разбилась вдребезги. Крик превратился в вой, и на полу растянулась леопардиха, покрытая крапинами.
– То зло, которое ты замысливаешь, – продолжал Адам, – тебе не удастся додумать до конца, потому что Добро, а не Зло правит Вселенной. Битва между ними может длиться долгие столетия, но она окончится; и что тогда будет питать твои силы, когда Время растворится в утренней заре Вечности? Раскайся, заклинаю тебя, раскайся и стань снова ангелом Господним.
Она встала, выпрямилась, снова став женщиной, и сказала:
– Я не раскаюсь. Я буду пить кровь детей.
Мои глаза были прикованы к принцессе; но когда Адам заговорил, я повернулся к нему: он стоял, возвышаясь над нею; выражение его лица изменилось, и голос его стал ужасным.
– На колени! – воскликнул он. – Или же силой, данной мне, сделаю так, что каждая твоя кость истает!
Она упала на пол, съеживаясь и уменьшаясь, и снова стала серой кошкой. Адам поймал ее, и, приподняв за шкирку, отнес к двери кабинета и швырнул внутрь. Он начертал какую-то странную фигуру над порогом и, закрыв дверь, запер ее на замок.
Затем старый библиотекарь, грустный и потрепанный, вернулся ко мне, украдкой смахивая с глаз слезы.
Глава 30
АДАМ РАССКАЗЫВАЕТ
– Нам следует быть начеку, – сказал он, – иначе она опять нас проведет. Она одурачит кого угодно!
– А каким образом нам следует быть начеку? – спросил я.
– Всеми возможными, – ответил он, – она боится, и поэтому ненавидит своего ребенка, и появилась в этом доме затем, чтобы убить его. Она думает, что рождение детей – смерть для их родителей, и каждое новое поколение должно враждовать поэтому с предыдущим. Она думает, что в ее дочь быстро, как в ручей, стекающий в канал, переливается ее бессмертие (которое она до сих пор считает своей неотъемлемой собственностью), чтобы наполнить ее, и поэтому она преследует ее с неутомимой враждой чуть ли не с самого ее рождения. Но до сих пор результатом ее происков было лишь то, что в том месте, которое она объявила своей собственностью, появилась колония детей, которых ее дочь укрыла под своим крылом, она и голова и душа этой теплой компании. Моя Ева присматривала за ребенком и была для нее матерью, а девочка была для нее словно первенец, но мы не годились для того, чтобы воспитать ее, и тогда ее отнесли в пустыню, и долгие годы мы ничего не знали о ее судьбе. Но Божьей силой она была воспитана, с ней играли юные ангелы, и она не знала забот до тех пор, пока не нашла в лесу младенца и в ней не пробудилось любящее материнское сердце. Одного за другим она нашла множество младенцев, и это сердце так и не утолило еще свою любовь. Ее семья – приемыши, и ни у кого еще не было лучшей матери. Ее авторитет среди них огромен, то, что она говорит, не подлежит обсуждению, правда, она об этом не знает, и к тому же она никогда этим не пользуется, кроме как для того, чтобы служить им и защищать их. Она забыла уже то время, когда жила без них, и думает, что тоже пришла из лесу, первой из всего выводка.
Вы спасли жизнь их врага – и ее, и Малюток, и поэтому ваша жизнь принадлежит и ей, и им. Принцесса собиралась их уничтожить и была уже на полпути, когда, пересекая горячий поток, была настигнута отмщением, и, если бы вы не пришли ей на помощь, умерла бы. Но вы вмешались, и вот теперь она в ярости на Малюток и снова попробует до них добраться, если только снова отважится перебраться через поток.
Но есть и еще один путь в счастливую маленькую колонию – из мира трех измерений; но теперь она не сможет попасть обратно, если только не уничтожит свое настоящее тело, или если ей не поможет кто-то из ее слуг. Вы должны предвидеть каждый удобный случай: никогда за все ее долгие годы, у нее не должно быть больше ни одного. Ее рука легчайшим касанием путала ваши шаги тем или иным способом, пока вы карабкались на дерево. В этой маленькой каморке она теперь будет ловить каждый удобный миг затем, чтобы оттуда выбраться.
– Но она же ничего не может знать об этой двери! Она же не может знать, как она открывается! – сказал я, но в сердце моем не было такой уверенности.
– Тише, тише! – прошептал библиотекарь, остановив меня рукой. – Она может подслушивать буквально через все. Вам нужно немедленно идти к дому моей жены, а я останусь присмотреть за ней.
– Давайте, я пойду прямо к Малюткам! – воскликнул я.
– Берегитесь, даже не думайте об этом, мистер Уэйн. Идите к моей жене, и делайте все, что она вам скажет.
Не очень-то хотелось следовать его совету; зачем спешить, если впереди бессчетные и бесконечные задержки? Если не затем, чтобы защищать детей, то зачем вообще идти? Увы, только теперь я дозрел до того, чтобы начать задавать ему вопросы, но все еще верил недостаточно, чтобы просто подчиниться.
– Ответьте мне сначала, мистер Рэйвен, – сказал я, – почему из всех доступных мест вы выбрали именно это, чтобы притащить ее сюда? И в ту ночь, когда я бежал из вашего дома, я тоже прошел через этот кабинет!
– Этот кабинет не дальше и не ближе от нашего дома, чем любое другое место.
– Но, – продолжил я, упорствуя в том, чего не мог понять, – как же тогда, объясните мне, вы достали из этой самой двери целую книгу, когда я видел и чувствовал, что там только часть от нее же? Вы мне говорили, что другая ее часть застряла в вашей библиотеке. А что, когда вы ее кладете на место, она снова там застревает? Выходит, два места, в котором две части одного и того же тома существуют в одно и то же время, находятся поблизости друг от друга? Или может ли одна часть книги быть одновременно тут или где-то, а другая часть не здесь, то есть в нигде?
– Простите меня, я не могу вам этого объяснить, – ответил он, – ведь вы же просто не готовы понять это. Не просто потому, однако, что вам этот феномен будет нельзя объяснить, но потому, что даже его природа будет вам малопонятна. Но в то же время вы постоянно участвуете в том, чего вы не только никогда прежде не делали, но даже не в состоянии понять. Вы полагаете, что понимаете, но ваше понимание ограничивается тем, как вы их используете, и потому они вас не удивляют. Вы их принимаете не потому, что понимаете, но потому что вынуждены их принять: а они тем не менее остаются сами собой и неизбежно вступают с вами во взаимоотношения! По правде говоря, человек не может понять что-то, пока не поймет, что он этого не понимает, и это и есть его первый робкий шаг – не к пониманию собственно, но к тому, чтобы оно стало в один прекрасный день возможным. В такого рода деле вы не участвовали прежде, и из-за этого вы даже не представляете, что это можно понять. Ни я и никто другой не сможет в этом вам помочь, но, возможно, я могу вам немного помочь в это поверить!
Он подошел к двери кабинета, тихонько свистнул и прислушался.
Мгновение спустя я услышал (или мне показалось, что услышал) мягкий шелест крыльев, и, взглянув наверх, увидел белую голубку: она вспорхнула на мгновение на самый верх книжных полок, оттуда приземлилась на плечо мистера Рэйвена и прислонилась головкой к его щеке. И только по движениям этих двух голов я мог сказать, что они о чем-то беседуют друг с другом, не слышно же было ни слова. Я не мог отвести от них глаз, но она вдруг исчезла, а мистер Рэйвен вернулся на свое место.
– Отчего вы шепчете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42