А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Первый, напившись, ввязался в драку, положившую начало чрезвычайному происшествию, второй совершил должностное преступление, и оба – добрячки, великодушные добрячки и камикадзе! – предлагали в жертву себя, не понимая или, наоборот, отлично зная, что ничем помочь не могут и, значит, их жертва принята не будет. Все бюро обкома недоуменно взглянет на Карцева, если он скажет, что узнал о гараже только в последней командировке, а два-три члена бюро, не принявшие Карцева до сих пор, ухмыльнутся, после чего каждый из них представит, как первый заместитель председателя облисполкома вызывает к себе Малярко, чтобы потолковать об удобном по расположению гараже для любимой единственной дочери…
– Товарищ Малярко, а почему вы не позвонили мне, когда получили заявление? Можно было убить двух зайцев: поставить меня в известность, что вы осчастливили гаражом мою дочь, и посоветоваться.
– Я хотел… – пробормотал председатель райисполкома. – Я хотел, но… Я же говорил об этом самом гипнозе…
Бог ты мой милостивый! Он боялся первого заместителя председателя облисполкома и страхом погубил его, дочь, зятя, самого себя.
– Иван Иванович!
– Хватит!
«А чего хватит?» – тоскливо подумал Иван Иванович, болезненно-жадно разглядывая согбенного, несчастного Малярко. Почему Карцев раньше не познакомился с председателем Кировского райисполкома, не поговорил с ним, не навел справки о человеке, в районе которого живет дочь? «Прекрасный работник!» – вот и вся ставшая уцененной информация о Малярко, а по-настоящему главное – трусость и чинопочитание, которые Малярко даже не замечает в себе, именуя два самых страшных человеческих порока «гипнозом», в характеристику входить не обязаны.
– Я вас больше не задерживаю.
Скелет в темном костюме медленно-медленно ушел к дверям, исчез бесшумно, словно растворился в воздухе, и тишина одиночества глухо скапливалась под лепным потолком. «Пора, пора домой!» – подумал Иван Иванович и закрыл глаза. Его покачивало, земля под крылом самолета вставала дыбом, уши болели от гула моторов. Ведь только завтра исчезнут следы тяжелой командировки…
* * *
– Гольцов. Соедините с кабинетом Валентинова.
– Вас слушают.
– Гольцов говорит… Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Не помешаю, если минут через двадцать заеду к вам?
Полное молчание, словно связь пропала, затем решительно и властно:
– Простите, Игорь Саввович, но в течение ближайших двух часов я буду чрезвычайно занят. Но непременно жду вас по истечении этого времени… Игорь Саввович, Игорь Саввович, вы слышите меня? Жду ровно через два часа, непременно явитесь. Непременно!
Батенька-то в нетерпении и панике, родимый-то папенька в ожидании чего-то выдающегося ходит из угла в угол, руки за спиной, бородка повисла; часто вынимает из жилетного кармана старинные часы с крышкой – ископаемое! – щелкает, подозрительно глядит на стрелки.
– Договорились, Игорь Саввович? Через два часа, непременно!
– Я приду ровно через два часа.
И бац на рычаг трубку! Вот так, вот так! Вежливо, интеллигентно, мозгово! Ха-ха!
Теперь можно, выйдя из телефонной будки, пройти сто метров до собственной квартиры, чтобы, открыв двери собственным ключом, заранее холодея, убедиться, что мать минут десять назад ушла из дома. Он вошел в прихожую, прислушался. Было тихо. Светлана уехала к родителям, а мать, возможно, безмолвно сидела в кресле с книгой в руках. Красивая, спокойная, уверенная в себе, она ничего и никого не слышит и не видит, если увлечена с головой знакомыми ей до последней запятой сказками братьев Гримм.
– Мама, ты здесь?
В гостиной пусто. Он заглянул в кухню – никого, в свой кабинет – тоже пусто. В доме никого не было, и он смешливо подергал себя за нижнюю губу.
– Ладушки! – пробормотал Игорь Саввович и плюхнулся в кресло… Слышно, как в кухне журчит холодильник, чакают старинные часы с боем – точно такие, как в родном доме. Это была единственная вещь, которую Игорь Саввович сам купил для новой трехкомнатной квартиры. «Мать встречается с Валентиновым! – подумал Игорь Саввович и усмехнулся. – Я не ошибся!» Он знал это абсолютно точно, словно подглядел, как мать с осторожностью пробирается в заранее выбранное укромное место, ежеминутно притрагиваясь рукой к пучку волос на затылке (она всегда делает так, если волнуется), ждет появления Валентинова. Он прочитал это в глазах матери, когда уходил из дома к Карцеву, услышал в искусственно бодром голосе Валентинова. Шестым, двадцать седьмым, сто сорок девятым чувством – безразлично! – Игорь Саввович четко представил, хорошо видел, как неудержимо волнуется Валентинов, мать абсолютно спокойна, но все-таки держит руку на затылке. Игорь Саввович не знал и, наверное, никогда не узнает, почему мать и Валентинов разошлись, но он видел, что Валентинов до сих пор слепо и преданно, верно и благодарно любит Елену Платоновну и любовь его прекрасна, как прекрасна всякая любовь длиною в жизнь.
Мать и Валентинов, может быть, сидели на той же скамейке городского парка, где совсем недавно отсиживался Игорь Саввович, собираясь с духом, чтобы пойти в дом тайного родного отца… Седой, поджарый, загорелый, с пикой-бородкой мужчина и моложавая красивая женщина без единой сединки в пышной кипе волос, собранных на затылке.

Глава восьмая
Отец, мать, сын
Валентинов о приезде в город Елены Платоновны узнал в тот же час, когда вышел из маленького самолета и увидел, как готовится к обратному полету реактивный лайнер. «Она прилетела!» – подумал он и был так уверен в ее появлении, что не стал размышлять, откуда эта уверенность, а едва вошел в родной дом, мать, поздоровавшись и принимая из рук сына запыленный плащ, насмешливо сказала:
– Она, представь себе, в городе… Звонила!
Почти тридцать лет мать и сын называли бывшую жену «она»; имя Елены Платоновны в доме никогда не произносилось, и, услышав от матери, что «она» приехала, Валентинов спокойно кивнул: «Я так и думал, что она приедет именно сегодня!»
– Тебе, может быть, известно и для чего она приехала? – еще насмешливей спросила Надежда Георгиевна и по-старушечьи поджала губы. – Что с тобой случилось, хотела бы я знать? Бледен, встревожен, руки дрожат…
Главному инженеру Валентинову было под шестьдесят. Валентинов был чрезвычайно крупной величиной в сплавном деле, но для матери он оставался ребенком. Она контролировала все: приход домой, уход из дому, расспрашивала, что было на обед в трестовском буфете, почему купил именно синий костюм и вообще какого лешего сидит сиднем в кресле, когда давно пора ложиться спать: «Тушу свет в кабинете, марш в кровать!»
– Ну-с, милый мой, что там у тебя стряслось?
– Устал. Хочу принять ванну и переодеться.
– Все, батенька мой, устали! Ну а ванну изволь принять – все готово… – И ядовито улыбнулась. – Твой Николаев три раза звонил… Голосок Иудушки Головлева, не иначе, как пакость готовит… Полотенце синее, мыло розовое – прошу не путать… Дай пиджак, сама повешу. Тебе и этого доверить нельзя – в прошлый раз перепутал плечики, да еще и… Слушай, что с тобой творится, Сергей?
Ванну он принял быстро, накинув мохнатый халат, вышел из ванной с еще более рассеянно-озабоченным лицом, пройдя в кабинет, поставил рядом с креслом телефон, но сразу звонить не стал: мать специально громко бренчала посудой на кухне – хотела обратить на себя внимание, так как в доме только одна вещь для матери была запретной: она не входила в кабинет сына до тех пор, пока он ее не приглашал. Запрет установил, разумеется, не Валентинов, а сама Надежда Георгиевна.
– Мама! – крикнул главный инженер и улыбнулся, хотя улыбка не получилась. – Мама, я уже вылез из ванны…
Надежда Георгиевна переоделась и вошла в кабинет в длинном черном платье с черным кружевом на шее и крупной камеей на груди.
– Вот, совсем другое дело! – ворчливо заметила она. – На человека похожа.
В доме Валентиновых было принято после каждой, хоть самой короткой разлуки собираться в самой большой комнате, надевать что-нибудь праздничное, долго и неспешно разговаривать. Много лет назад в кабинете собиралось до пятнадцати Валентиновых, а вот теперь… младший из последнего поколения Валентиновых да зажившаяся на белом свете родоначальница последнего поколения Валентиновых.
– Ну-с, сударь, рассказывай, что произошло с тобой и что вообще творится в этом лучшем из миров?
Сын молчал, хотя должен был рассказывать подробно об увиденном, услышанном, передуманном.
– Что с тобой, Сережка? – нетерпеливо воскликнула мать. – Тебя так взволновал ЕЕ приезд?
– Подожди, мама, мне надо подумать…
Тридцать лет вранья! Тридцать лет стыдливо опущенных глаз, тридцать лет хитроумных и жалких, удачных и неудачных, откровенно-прозрачных и лживых уловок, которым и мать тоже привыкла верить, и только прятала глаза, когда сын неумело, стыдясь и страдая, лгал, что не любит жену. Тридцать лет, прошедших как один день, в старинном доме витала тень Елены Платоновны, сколько ее ни загоняли в углы и ни кричали: «Изыди!», сколько ни внушали себе и друг другу, что тень – только тень. «Ты ее забыл, Сережа?» – «Кого, мама?» – «ЕЕ!» – «Полноте, мама, лица не помню». – «Жениться надо, милостивый государь, жениться…» – «Хотел бы я знать, когда и на ком?» – «Мальчишка! Прекрасные одинокие женщины табунами ходят по Ленинскому проспекту, а вечерами в одиночестве, расчесывая молодые волосы, беззвучно плачут!» – «Уймись, мама!» – «Уймись? А кто продолжит род Валентиновых? У тебя нет братьев… Изволь жениться, сударь мой!»
– Мама, послушай и, если можешь, пойми… – Он по-мальчишески боялся матери. Ну, не смешно ли это для человека его возраста? – Видишь, мама, я не имел права тебе говорить, я дал слово и все эти годы молчал…
Мать спокойно перебила:
– Слово надо держать… Ничего не говори, все знаю давно. Этот похожий на меня Игорь Гольцов – твой сын и мой внук. Как ты прост все-таки, мой взрослый знаменитый сын! Я узнала внука, как только он открыл двери нашего дома. – Мать заносчиво вздернула голову. – Кровь Валентиновых – это кровь Валентиновых! Игорь в беде – и это я тоже с первого дня знаю… Она приехала спасать сына, но это сделаешь ты, Валентинов!
Он сидел тихо, исподлобья глядя на мать, сжавшись так, как, наверное, это было в полузабытом детстве, когда мать собиралась «делать из него настоящего Валентинова». Мать пугающе постарела, ей чуточку не хватало до восьмидесяти. Надежду Георгиевну, наверное, не узнали бы друзья молодых и даже средних лет, но он, Валентинов, сын, постоянно живущий с матерью, ее старости не замечал, тем более что у матери, как это всегда бывает, не изменилось одно – голос. Глубокий, гортанный, умеющий вкусно произносить окончания слов и округлять букву «а». И когда мать впервые применила слово «сын» к Игорю Саввовичу, главного инженера поразила будничность, с которой оно прозвучало: раньше ему казалось, что должно произойти нечто выдающееся, а вместо этого услышал строгий голос матери:
– Ты меня тридцать лет держишь за дурочку! – Она укоризненно покачала головой. – Но я все равно тобой горжусь. Только Валентиновы умеют безнадежно любить целых тридцать лет! А теперь говори: что произошло с моим внуком? Почему он, кстати, не знает, что ты его отец? Постой, неужели ОНА… Страшно подумать, но ОНА и на это способна!
– Мама, послушай, мама!
– Я хочу знать все, Сергей! Святая ложь – это святая ложь, но мой внук Валентинов попал в беду… Если она приехала, значит, начнется новая ложь… Я знаю ЕЕ лучше тебя! Да-с!
Тихонечко начали позванивать маленькие колокола действующей Воскресенской церкви, и это значило, что через несколько секунд важно и многострунно пропоет главный колокол, после чего долго-долго над домом и садом будут переливаться медные звоны, печальные и задумчивые, словно кружение в воздухе опадающих листьев, и эти привычные с раннего детства звуки, едва касаясь слуха, окутывали грудь теплой лаской.
– Прости старую дуру! – сказала мать. – У Валентиновых не принято осуждать женщин, но если она способна…
Они замолчали, опустив головы, боясь прочесть в глазах друг друга правду. Валентинов помнил каждое слово, сказанное пять лет назад бывшей женой Еленой Платоновной в ромской гостинице «Сибирь». Игорь Саввович Гольцов тогда еще работал на Весенинском сплавном участке, главный инженер Валентинов беседовал с ним перед назначением начальником сплавучастка буквально три минуты, но, приложив усилие, все-таки вспомнил красивого и здорового молодого человека. «Это твой сын! – стоя у закрытого гостиничного окна и глядя в него, сказала Елена Платоновна. – Он – моя жизнь! – Она усмехнулась своему темному отражению в стекле. – Вот не ожидала, что окажусь по-бабьи чадолюбивой. Прими это как данность…» Он смотрел на ее профиль и думал, что ничего подобного не могло происходить наяву. Какой сын двадцати пяти лет, когда сама Елена осталась двадцатипятилетней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов