Заметив вышедшего Сергея, Кир улыбнулся и подошел ближе.
– Все нормально?
– Да, – сказал Сергей. – Товарищ по… э… майор, он здесь.
Майор резко обернулся, обшарил взглядом окрестности.
– Где? Далеко?
– Нет, – сказал Сергей, касаясь плеча Кира, – вот он.
Майор нахмурился:
– Спросите у него…
– Он вас слышит, – перебил Сергей, – это вы его не слышите.
Майор нахмурился еще сильнее и достал из кармана маленькую рацию.
– «Рубин» – группе, – сказал он негромко, – ситуация «два-два».
Опустил рацию, посмотрел на улыбающегося Кира, качнул головой и обернулся к Сергею:
– Пусть он найдет моих людей в здании, сосчитает их, посмотрит, чем они заняты, а потом вернется и расскажет нам. А мы пока здесь постоим, хорошо?
Кир хихикнул:
– Не верит. Это хорошо, доверчивых простаков нам не надо… Только если они не на первом этаже, я их не найду.
– Если они не на первом этаже, он их не увидит, – сказал Сергей.
Майор кивнул:
– Я помню.
– Тогда хорошо. – Кир повернулся и вошел в стену.
– Он пошел смотреть, – прокомментировал Сергей.
Кир вернулся через пару минут. Посмотрел на майора, хмыкнул.
– Третья комната направо по коридору, самая большая комната на первом этаже. Шесть человек, все лежат на полу, спрятавшись, кто за чем. Все целятся в сторону входа, словно собираются отражать атаку. Ругаются.
Сергей повторил. Майор достал рацию, щелкнул.
– «Рубин» – группе. Отбой «два-два». – Посмотрел на Сергея. – Почему ругаются?
– В пыли лежать не нравится. – Кир с прищуром глянул на майора. – Они шутят на тему того, какое звание идет после майора.
Сергей повторил и это. Майор молча выслушал, мрачнея с каждым словом.
– Кирилл может сделать так, чтобы его слышал кто-нибудь еще, кроме вас?
– Нет, – мотнул головой Сергей. Кир нахмурился.
– Еще вопрос, – сказал майор, – о вознаграждении. Что мне будет, если я вам помогу?
Кир пожал плечами:
– Да что хочет. В разумных пределах, конечно. Но на лимон может рассчитывать твердо.
– Евро? – переспросил Сергей.
– Разумеется, – хмыкнул Кир, – не австралийских долларов.
Сергей повернулся к майору:
– Миллион евро. Как минимум.
– Тю, – сказал майор с кривой усмешкой, – не так уж и мало, да? И даже ничего противозаконного сделать не надо, это просто подарок какой-то. Ладно. Сколько времени у меня есть, чтобы организовать операцию по спасению?
– Не знаю, – Кир пожал плечами, – сколько меня еще Лахнов тут держать будет? Может, час, может, день.
– Он не знает, – сказал Сергей, – может, час, может, больше.
– Ясно, будем работать быстро. Ну нам не привыкать. Возможно, мне потребуется узнать какие-то подробности, поэтому оставайтесь здесь, никуда не уходите, – быстро сказал майор и громко закончил: – «Код сто двадцать семь»!
И исчез. Кир стрельнул взглядом по месту, где только что стоял майор, потом бросился к стене и пропал в ней.
– Э… – сказал Сергей, – что случилось-то?
Но Кир уже вернулся.
– Они все пропали. Это, наверное, команда на выход из симулятора была.
– Наверное, – согласился Чесноков, – интересно, если ты скажешь «код сто…» и так далее, что-нибудь случится?
Кир ненадолго задумался. Потом встряхнулся и четко произнес:
– Код «сто двадцать семь».
Ничего не произошло, Кир вздохнул.
– Не больно-то и хотелось, – пробормотал он с разочарованием.
– А если я? – спросил Сергей.
– Не надо, – Кир мотнул головой, – скорее всего, будет то же, что и со мной, то есть ничего. Но лучше не проверяй, тебе же выходить некуда. Они ладно, в саркофагах очнутся, а ты куда собрался?
– Код «сто двадцать семь», – сказал Сергей. Покачал головой.
Кир смотрел на него с недоумением и обидой.
– Ты чего? – спросил он негромко. – Ты же сам говорил, что хочешь жить любой, пусть даже виртуальной, жизнью. Или ты врал, только чтобы меня успокоить?
– Да нет, – сказал Сергей, садясь на землю, – не врал. Просто показалось, что риск оправдан. Вдруг я бы сейчас тоже очнулся в саркофаге?
– В каком саркофаге? – устало спросил Кир, садясь на корточки напротив Сергея и заглядывая ему в глаза. – Ты же уже решил, что ты – не человек?
– А вдруг? – Сергей отвел взгляд, усмехнулся. – Скажи еще, что ты не пробовал никаких сомнительных лекарств. Или скажи, что не выпил бы какое-нибудь снадобье, которое могло бы поставить тебя на ноги. Могло бы убить, но могло бы и вылечить. А?
– Нет, – сказал Кир спокойно, – я не принимал ничего, не посоветовавшись с папой и с врачами. Мной сейчас занимается доктор Самойлов, он очень хороший специалист, и я ему верю. Какой смысл платить немаленькие деньги лучшему в мире нейрохирургу и не верить ему?
– А, ну да, – Сергей протяжно вздохнул, – ты же у нас человек. А не программа какая. Поэтому у тебя все логично. И все со смыслом.
Чесноков замолчал, глядя вдаль. Глядеть вдаль получалось не очень – горизонт был закрыт множеством разнородных, не стыковавшихся друг с другом деталей пейзажа.
– Сергей, – тихо сказал Кир после недолгого молчания, – почему ты мне не веришь?
– Сложный вопрос. – Сергей откинулся назад, прислонился спиной к стене и принялся смотреть вверх. Вверх смотреть было лучше. – Потому что я не знаю, чему вообще можно верить. Как можно чему-то верить, когда я в жизни не видел ничего настоящего? Ничего объективного?
– Ну… – сказал Кир, – остается логика. Логика объективна. Если из «А» следует «Бэ», а из «Бэ» следует «Цэ», то из «А» следует «Цэ».
– Логика… а шла бы она… ты, кстати, с рождения парализован или как? Извини, если опять на больное, но я не зря спрашиваю.
– Да ничего, нормально. Это неприятно, когда неожиданно. Когда уже забыл, а оно – бух, как снежок за шиворот. А когда помню – нормально. Поэтому лучше никогда не забывать. Диплегия. Детский церебральный паралич. Его проявления редко заметны с самого рождения, у меня вроде бы то же было. Я не знаю подробностей, мамы давно в живых нет, а папа не любит о тех временах рассказывать… ему тогда туго приходилось. Если бы меня сразу стволовыми клетками лечили, можно было бы вылечить, но это и сейчас недешево, а тогда вообще сильно дорого было… А папе едва-едва на еду денег хватало. В институтах тогда мало денег платили. А ты почему спросил?
– Вопрос один прояснял. Если ребенок с детства парализован, он обычно и в умственном развитии отстает.
Кир усмехнулся:
– У детей с ДЦП обратная тенденция. Процент одаренных даже больше, чем в нормальной выборке. Если нет серьезного поражения мозга…
– Я знаю, – Сергей кивнул, – я же еще и психолог. Где-то. Неврологию немного помню, – помолчал немного и добавил: – Программист тот, в предыдущей игре, недоумевал, как ты мог японцев обскакать. Которые четыре года писали-писали свой «ИИ», да так и не написали.
Кир фыркнул:
– Тоже мне комплимент. Япошки, они, конечно, ничего, они умные. Но они же самураи, блин. Им кодекс чести не позволяет мыслить хотя бы на полшага в сторону. Понимаешь, есть два подхода к созданию «ИИ». Первый – это путь изнутри. Всякие нейросети, экспертные системы…
– Знаю, – перебил Сергей, – я еще и фантаст. Стыдно фантасту не знать таких вещей.
– А… ну да. Так вот, уже никто не пытается сделать разум вторым способом – путем имитации. А японцы просто тупо набивали и набивали базу знаний. То есть не тупо, конечно, у них очень интересная штука получилась, она даже несколько открытий научных сделала. За электрохроматоз их вообще на Нобелевку в этом году выдвигали, но они не прошли. А всяких патентных решений ихний недо-разум столько наизобретал, сколько никакому самому разумному профессору не снилось. Так что неудачной японскую разработку назвать никак нельзя, она себя уже раз десять окупила. Но вот неразумная она – и все тут… А что касается того программиста из «My-My»… знаешь что?
– Что?
– Говно он, а не программист. Уже одно то, что он на японцев кивал, показывает, как он хреново в вопросе разбирается. Если бы он еще про индусов говорил – у них самая многообещающая модель, хоть и набирает чуть больше сорока по «ТТ». Она просто молодая еще, а обучают они ее, во-первых, с нуля, а во-вторых, уж больно бестолково. Но они правильным путем идут, еще года два-три – и они перевалят за сотню. Я большую часть идей у них слямзил – то, что в открытом доступе было. А что не было – сам додумал.
– А ты меня сколько обучал?
– А с тобой я сжульничал, – Кир ухмыльнулся, – я тебе в область приобретенных знаний адаптировал стандартную базу. Не пропадать же добру. Обычную модель от такого финта всегда плющить начинало – стандартная база, она же вся символьная. Как эти символы на модельные образы лягут – хрен знает. И самопроизвольной генерации перекрестных связей в ней почти нет, она, хоть и многоуровневая, и реляционная, но все же больше база данных, чем база знаний. Но ты ничего, молодец. Разобрался, что к чему.
– Все равно странно. Ненормально как-то. – Чесноков покачал головой. – Почему я таким… человекоподобным получился, а? Откуда у меня человеческие эмоции? Только от того, что они имитировались в первоначальной модели?
– А почему ты считаешь, что эмоции присущи только человеку? Что мы знаем о разуме? Мы даже определение ему толком дать не можем. Нет такого определения разума, для которого нельзя найти контрпример в человеческой среде. Качественной шкалы так и не создали, успокоились на количественной. Сто баллов – разумный. Меньше – неразумный. Не смешно ли, а? Но очень по-человечески. Мне вот почему-то кажется, что если заставить все человечества целиком пройти тест Тьюринга, а ответы на вопросы определять всеобщим голосованием, то результат вряд ли выше полтинника поднимется… Я так вообще уверен, что эмоциональность – неотъемлемое свойство разума. И нечего изобретать бездушных высокоразумных монстров.
– По-моему, ты неправ. Эмоции можно научиться контролировать, это же общеизвестно.
– Ха! Научиться контролировать – можно. Даже сердцебиение можно научиться контролировать. Но не испытывать эмоций научиться нельзя. Это как жить с неработающим сердцем. Почему фантасты не пишут романы про людей со стоящими сердцами?
– Хм, – сказал Сергей, – в принципе интересная мысль. Можно развить.
– Да ну тебя, – Кир махнул рукой, – все ты понимаешь, только вредничаешь. И вообще, все твое поведение только доказывает мою правоту. Ты-то ведь самый что ни на есть искусственный разум. Вот выберемся скоро из этой передряги, засуну я тебя в шасси «Ай-Робо», сам все увидишь и поверишь. Базовый комп твой, конечно, переделать придется, для тебя он уже слабоват, но в остальном – ничего, сойдет для начала. Камеры по десять мегапикселей, время отклика – лучше, чем у человеческого глаза. Диапазон – шире в обе стороны, так что глаза просто отличные. Слух – тоже шире человеческого диапазона почти в четыре раза, в основном в сторону ультразвука. С другими чувствами, правда, похуже дело обстоит – на пальцах сенсоры есть, плюс еще можно понатыкать, так что минимальные тактильные ощущения я обеспечу. А вот с обонянием и вкусом – пока никак.
– Это и есть твое решение моей проблемы, – осторожно спросил Сергей, – которым ты меня пугал?
– Ну, типа, да. А что? Не, я понимаю, ты сейчас вроде как человеком себя ощущаешь, а оказаться внутри такой жестянки, наверное, поначалу неприятно будет. Но, во-первых, там все-таки реальный мир. А во-вторых, посмотри с другой стороны – ты же практически бессмертный. Развитие нанотехнологий идет такими темпами, что хорошие тела для роботов научатся делать очень скоро. Особенно если в них будет кого поселять. Я думаю, скоро они даже от людей неотличимыми станут. Внешне, по крайней мере.
Сергей вздрогнул:
– А тебя это не пугает?
– Если они будут похожи на тебя, то нет. Мне встречалось достаточно много людей, без которых мир был бы только лучше, так что некоторое количество порядочных роботов его не испортит.
– Спасибо, конечно, – Сергей вздохнул, – но я против. Понимаешь, я чувствую себя человеком. И хочу, чтобы со мной обращались как с человеком. Как ты думаешь, много людей будет готово принять как равных себе какие-то говорящие железки? Это после столетнего ожидания предсказанного фантастами золотого века, когда все тяжелые и черновые работы будут выполняться роботами? И как себя будут чувствовать, и – главное – как будут себя вести те, кто находится внутри этих железок? Наивный ты слишком, Кир. Это в тебе еще юношеский оптимизм не перегорел.
– Ой, ладно. Если по возрасту смотреть, так ты вообще младенец – тебе и недели нет. Ну ладно, пусть ты будешь единственный такой. Уж одного разумного робота человечество как-нибудь переварит.
– Давай мы потом об этом поговорим, хорошо? В любом случае нельзя вот так вот брать и выпускать джинна из бутылки. Я, может, и не человек, но – я уже говорил – ощущаю себя человеком. И, как человеку, мне неуютно при мысли о появлении на Земле расы разумных роботов.
– Как скажешь. – Кир пожал плечами. – Но ты особо не напрягайся. Этот джинн и без тебя уже почти вытолкал пробку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Все нормально?
– Да, – сказал Сергей. – Товарищ по… э… майор, он здесь.
Майор резко обернулся, обшарил взглядом окрестности.
– Где? Далеко?
– Нет, – сказал Сергей, касаясь плеча Кира, – вот он.
Майор нахмурился:
– Спросите у него…
– Он вас слышит, – перебил Сергей, – это вы его не слышите.
Майор нахмурился еще сильнее и достал из кармана маленькую рацию.
– «Рубин» – группе, – сказал он негромко, – ситуация «два-два».
Опустил рацию, посмотрел на улыбающегося Кира, качнул головой и обернулся к Сергею:
– Пусть он найдет моих людей в здании, сосчитает их, посмотрит, чем они заняты, а потом вернется и расскажет нам. А мы пока здесь постоим, хорошо?
Кир хихикнул:
– Не верит. Это хорошо, доверчивых простаков нам не надо… Только если они не на первом этаже, я их не найду.
– Если они не на первом этаже, он их не увидит, – сказал Сергей.
Майор кивнул:
– Я помню.
– Тогда хорошо. – Кир повернулся и вошел в стену.
– Он пошел смотреть, – прокомментировал Сергей.
Кир вернулся через пару минут. Посмотрел на майора, хмыкнул.
– Третья комната направо по коридору, самая большая комната на первом этаже. Шесть человек, все лежат на полу, спрятавшись, кто за чем. Все целятся в сторону входа, словно собираются отражать атаку. Ругаются.
Сергей повторил. Майор достал рацию, щелкнул.
– «Рубин» – группе. Отбой «два-два». – Посмотрел на Сергея. – Почему ругаются?
– В пыли лежать не нравится. – Кир с прищуром глянул на майора. – Они шутят на тему того, какое звание идет после майора.
Сергей повторил и это. Майор молча выслушал, мрачнея с каждым словом.
– Кирилл может сделать так, чтобы его слышал кто-нибудь еще, кроме вас?
– Нет, – мотнул головой Сергей. Кир нахмурился.
– Еще вопрос, – сказал майор, – о вознаграждении. Что мне будет, если я вам помогу?
Кир пожал плечами:
– Да что хочет. В разумных пределах, конечно. Но на лимон может рассчитывать твердо.
– Евро? – переспросил Сергей.
– Разумеется, – хмыкнул Кир, – не австралийских долларов.
Сергей повернулся к майору:
– Миллион евро. Как минимум.
– Тю, – сказал майор с кривой усмешкой, – не так уж и мало, да? И даже ничего противозаконного сделать не надо, это просто подарок какой-то. Ладно. Сколько времени у меня есть, чтобы организовать операцию по спасению?
– Не знаю, – Кир пожал плечами, – сколько меня еще Лахнов тут держать будет? Может, час, может, день.
– Он не знает, – сказал Сергей, – может, час, может, больше.
– Ясно, будем работать быстро. Ну нам не привыкать. Возможно, мне потребуется узнать какие-то подробности, поэтому оставайтесь здесь, никуда не уходите, – быстро сказал майор и громко закончил: – «Код сто двадцать семь»!
И исчез. Кир стрельнул взглядом по месту, где только что стоял майор, потом бросился к стене и пропал в ней.
– Э… – сказал Сергей, – что случилось-то?
Но Кир уже вернулся.
– Они все пропали. Это, наверное, команда на выход из симулятора была.
– Наверное, – согласился Чесноков, – интересно, если ты скажешь «код сто…» и так далее, что-нибудь случится?
Кир ненадолго задумался. Потом встряхнулся и четко произнес:
– Код «сто двадцать семь».
Ничего не произошло, Кир вздохнул.
– Не больно-то и хотелось, – пробормотал он с разочарованием.
– А если я? – спросил Сергей.
– Не надо, – Кир мотнул головой, – скорее всего, будет то же, что и со мной, то есть ничего. Но лучше не проверяй, тебе же выходить некуда. Они ладно, в саркофагах очнутся, а ты куда собрался?
– Код «сто двадцать семь», – сказал Сергей. Покачал головой.
Кир смотрел на него с недоумением и обидой.
– Ты чего? – спросил он негромко. – Ты же сам говорил, что хочешь жить любой, пусть даже виртуальной, жизнью. Или ты врал, только чтобы меня успокоить?
– Да нет, – сказал Сергей, садясь на землю, – не врал. Просто показалось, что риск оправдан. Вдруг я бы сейчас тоже очнулся в саркофаге?
– В каком саркофаге? – устало спросил Кир, садясь на корточки напротив Сергея и заглядывая ему в глаза. – Ты же уже решил, что ты – не человек?
– А вдруг? – Сергей отвел взгляд, усмехнулся. – Скажи еще, что ты не пробовал никаких сомнительных лекарств. Или скажи, что не выпил бы какое-нибудь снадобье, которое могло бы поставить тебя на ноги. Могло бы убить, но могло бы и вылечить. А?
– Нет, – сказал Кир спокойно, – я не принимал ничего, не посоветовавшись с папой и с врачами. Мной сейчас занимается доктор Самойлов, он очень хороший специалист, и я ему верю. Какой смысл платить немаленькие деньги лучшему в мире нейрохирургу и не верить ему?
– А, ну да, – Сергей протяжно вздохнул, – ты же у нас человек. А не программа какая. Поэтому у тебя все логично. И все со смыслом.
Чесноков замолчал, глядя вдаль. Глядеть вдаль получалось не очень – горизонт был закрыт множеством разнородных, не стыковавшихся друг с другом деталей пейзажа.
– Сергей, – тихо сказал Кир после недолгого молчания, – почему ты мне не веришь?
– Сложный вопрос. – Сергей откинулся назад, прислонился спиной к стене и принялся смотреть вверх. Вверх смотреть было лучше. – Потому что я не знаю, чему вообще можно верить. Как можно чему-то верить, когда я в жизни не видел ничего настоящего? Ничего объективного?
– Ну… – сказал Кир, – остается логика. Логика объективна. Если из «А» следует «Бэ», а из «Бэ» следует «Цэ», то из «А» следует «Цэ».
– Логика… а шла бы она… ты, кстати, с рождения парализован или как? Извини, если опять на больное, но я не зря спрашиваю.
– Да ничего, нормально. Это неприятно, когда неожиданно. Когда уже забыл, а оно – бух, как снежок за шиворот. А когда помню – нормально. Поэтому лучше никогда не забывать. Диплегия. Детский церебральный паралич. Его проявления редко заметны с самого рождения, у меня вроде бы то же было. Я не знаю подробностей, мамы давно в живых нет, а папа не любит о тех временах рассказывать… ему тогда туго приходилось. Если бы меня сразу стволовыми клетками лечили, можно было бы вылечить, но это и сейчас недешево, а тогда вообще сильно дорого было… А папе едва-едва на еду денег хватало. В институтах тогда мало денег платили. А ты почему спросил?
– Вопрос один прояснял. Если ребенок с детства парализован, он обычно и в умственном развитии отстает.
Кир усмехнулся:
– У детей с ДЦП обратная тенденция. Процент одаренных даже больше, чем в нормальной выборке. Если нет серьезного поражения мозга…
– Я знаю, – Сергей кивнул, – я же еще и психолог. Где-то. Неврологию немного помню, – помолчал немного и добавил: – Программист тот, в предыдущей игре, недоумевал, как ты мог японцев обскакать. Которые четыре года писали-писали свой «ИИ», да так и не написали.
Кир фыркнул:
– Тоже мне комплимент. Япошки, они, конечно, ничего, они умные. Но они же самураи, блин. Им кодекс чести не позволяет мыслить хотя бы на полшага в сторону. Понимаешь, есть два подхода к созданию «ИИ». Первый – это путь изнутри. Всякие нейросети, экспертные системы…
– Знаю, – перебил Сергей, – я еще и фантаст. Стыдно фантасту не знать таких вещей.
– А… ну да. Так вот, уже никто не пытается сделать разум вторым способом – путем имитации. А японцы просто тупо набивали и набивали базу знаний. То есть не тупо, конечно, у них очень интересная штука получилась, она даже несколько открытий научных сделала. За электрохроматоз их вообще на Нобелевку в этом году выдвигали, но они не прошли. А всяких патентных решений ихний недо-разум столько наизобретал, сколько никакому самому разумному профессору не снилось. Так что неудачной японскую разработку назвать никак нельзя, она себя уже раз десять окупила. Но вот неразумная она – и все тут… А что касается того программиста из «My-My»… знаешь что?
– Что?
– Говно он, а не программист. Уже одно то, что он на японцев кивал, показывает, как он хреново в вопросе разбирается. Если бы он еще про индусов говорил – у них самая многообещающая модель, хоть и набирает чуть больше сорока по «ТТ». Она просто молодая еще, а обучают они ее, во-первых, с нуля, а во-вторых, уж больно бестолково. Но они правильным путем идут, еще года два-три – и они перевалят за сотню. Я большую часть идей у них слямзил – то, что в открытом доступе было. А что не было – сам додумал.
– А ты меня сколько обучал?
– А с тобой я сжульничал, – Кир ухмыльнулся, – я тебе в область приобретенных знаний адаптировал стандартную базу. Не пропадать же добру. Обычную модель от такого финта всегда плющить начинало – стандартная база, она же вся символьная. Как эти символы на модельные образы лягут – хрен знает. И самопроизвольной генерации перекрестных связей в ней почти нет, она, хоть и многоуровневая, и реляционная, но все же больше база данных, чем база знаний. Но ты ничего, молодец. Разобрался, что к чему.
– Все равно странно. Ненормально как-то. – Чесноков покачал головой. – Почему я таким… человекоподобным получился, а? Откуда у меня человеческие эмоции? Только от того, что они имитировались в первоначальной модели?
– А почему ты считаешь, что эмоции присущи только человеку? Что мы знаем о разуме? Мы даже определение ему толком дать не можем. Нет такого определения разума, для которого нельзя найти контрпример в человеческой среде. Качественной шкалы так и не создали, успокоились на количественной. Сто баллов – разумный. Меньше – неразумный. Не смешно ли, а? Но очень по-человечески. Мне вот почему-то кажется, что если заставить все человечества целиком пройти тест Тьюринга, а ответы на вопросы определять всеобщим голосованием, то результат вряд ли выше полтинника поднимется… Я так вообще уверен, что эмоциональность – неотъемлемое свойство разума. И нечего изобретать бездушных высокоразумных монстров.
– По-моему, ты неправ. Эмоции можно научиться контролировать, это же общеизвестно.
– Ха! Научиться контролировать – можно. Даже сердцебиение можно научиться контролировать. Но не испытывать эмоций научиться нельзя. Это как жить с неработающим сердцем. Почему фантасты не пишут романы про людей со стоящими сердцами?
– Хм, – сказал Сергей, – в принципе интересная мысль. Можно развить.
– Да ну тебя, – Кир махнул рукой, – все ты понимаешь, только вредничаешь. И вообще, все твое поведение только доказывает мою правоту. Ты-то ведь самый что ни на есть искусственный разум. Вот выберемся скоро из этой передряги, засуну я тебя в шасси «Ай-Робо», сам все увидишь и поверишь. Базовый комп твой, конечно, переделать придется, для тебя он уже слабоват, но в остальном – ничего, сойдет для начала. Камеры по десять мегапикселей, время отклика – лучше, чем у человеческого глаза. Диапазон – шире в обе стороны, так что глаза просто отличные. Слух – тоже шире человеческого диапазона почти в четыре раза, в основном в сторону ультразвука. С другими чувствами, правда, похуже дело обстоит – на пальцах сенсоры есть, плюс еще можно понатыкать, так что минимальные тактильные ощущения я обеспечу. А вот с обонянием и вкусом – пока никак.
– Это и есть твое решение моей проблемы, – осторожно спросил Сергей, – которым ты меня пугал?
– Ну, типа, да. А что? Не, я понимаю, ты сейчас вроде как человеком себя ощущаешь, а оказаться внутри такой жестянки, наверное, поначалу неприятно будет. Но, во-первых, там все-таки реальный мир. А во-вторых, посмотри с другой стороны – ты же практически бессмертный. Развитие нанотехнологий идет такими темпами, что хорошие тела для роботов научатся делать очень скоро. Особенно если в них будет кого поселять. Я думаю, скоро они даже от людей неотличимыми станут. Внешне, по крайней мере.
Сергей вздрогнул:
– А тебя это не пугает?
– Если они будут похожи на тебя, то нет. Мне встречалось достаточно много людей, без которых мир был бы только лучше, так что некоторое количество порядочных роботов его не испортит.
– Спасибо, конечно, – Сергей вздохнул, – но я против. Понимаешь, я чувствую себя человеком. И хочу, чтобы со мной обращались как с человеком. Как ты думаешь, много людей будет готово принять как равных себе какие-то говорящие железки? Это после столетнего ожидания предсказанного фантастами золотого века, когда все тяжелые и черновые работы будут выполняться роботами? И как себя будут чувствовать, и – главное – как будут себя вести те, кто находится внутри этих железок? Наивный ты слишком, Кир. Это в тебе еще юношеский оптимизм не перегорел.
– Ой, ладно. Если по возрасту смотреть, так ты вообще младенец – тебе и недели нет. Ну ладно, пусть ты будешь единственный такой. Уж одного разумного робота человечество как-нибудь переварит.
– Давай мы потом об этом поговорим, хорошо? В любом случае нельзя вот так вот брать и выпускать джинна из бутылки. Я, может, и не человек, но – я уже говорил – ощущаю себя человеком. И, как человеку, мне неуютно при мысли о появлении на Земле расы разумных роботов.
– Как скажешь. – Кир пожал плечами. – Но ты особо не напрягайся. Этот джинн и без тебя уже почти вытолкал пробку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48