Для многих это был единственный в жизни шанс получить московскую прописку со всеми вытекающими из нее жизненными благами, поэтому работали не разгибаясь и лишних вопросов не задавали.
А вопросы проклевывались, как гвоздь в сапоге. И не заметить невозможно, и победному маршу мешают. Например, почему единственный труп погибшего внутри телецентра в Останкине лежал в глухом коридоре, куда никак не могла залететь пуля, выпущенная с внешней сторонызда-ния? И на кого повесить трупы, собранные внутри и по периметру Белого дома, если баллистики отстреляли все стволы, захваченные у оборонявшихся, и контрольные образцы не совпадали с пулями, извлеченными из тел погибших? Получалось, что оборонявшиеся ни в кого не попали.
Последней каплей стал заказ на сто расстрельных статей для арестованных, которые должны были обеспечить варяги. В Кремле, очевидно, крепко выпили за победу, если забыли, что сами пришли к власти в результате переворота. А может, трезво рассудили, что надо навсегда отбить у конкурентов тягу к переворотам, показательно казнив сто человек. Не всех, взятых в плен с оружием в руках, а ровно сто. Круглая цифра легче запоминается.
Узнав об этом, Злобин сорвался с тормозов. Пил он всегда. Как все, за компанию или для разрядки. А в Москве стал пить до черного отупения. Если бы не работа, пил бы круглые сутки. А так приходилось терпеть до вечера. Именно — терпеть, считая минуты до конца службы.
Кризис наступил в пятницу. Это он хорошо запомнил, потому что выезжал на следственный эксперимент и так промочил ноги, что к концу дня уже тряс озноб. Кто-то предложил «принять для сугреву» прямо в машине. Зло-бину хватило ста граммов. В себя пришел в гостиничном номере. Оказалось, воскресным утром.
В номере стоял тягучий смрад вчерашней ударной пьянки. На столе засыхала растерзанная закуска, густо посыпанная пеплом. Окурки мокли в жирных тарелках. Пустые бутылки выстроились в углу. Пластмассавая бутыль «Очаковского» мерзла на подоконнике. Желтой жидкости в ней осталось меньше трети. Наверное, кто-то сердобольный оставил на опохмелку.
Кто именно, Злобин не знал. Потому что не мог вспомнить, с кем и сколько выпил. Благо дело, что в ведомственной гостинице чужих не было. А свои расслаблялись таким же образом каждый вечер.
За окном медленно занимался зимний день. Серые тени вытягивались по полу. Злобин лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться.
И тогда он познал, что такое смертная тоска. Бывает такое прояснение сознания, когда заколыхнется сердце и словно ледяной ветер пройдет насквозь. И слова приговора слышишь внутри себя, как глас свыше. Строгий и непреклонный. Потом можешь опять врать себе, юлить и прятать страх за усмешкой, но ничего уже изменить не сможешь. Как говорят летчики, точка возврата пройдена, назад ходу нет, остается только лететь вперед, чтобы, когда кончится топливо, штопором уйти вниз.
Здобин отчетливо понял: что-то сломалось внутри. Какая-то очень важная деталька, маленькая и хрупкая. Не выдержала нагрузки и хрустнула. Он не раз наблюдал, как за месяц-другой человек превращается в больное животное. Всегда хорохорился, что его здоровья хватит до конца жизни. Оказалось, нет. До конца дней теперь придется страдать. То от водки, то без водки. В кодирование, торпе-т дирование и прочие ухищрения он не верил. Это лишь отсрочка приговора, который уже не изменить.
Сердце дрябло колыхалось в груди. На висках выступила липкая испарина. Свет, сочащийся сквозь не задернутые шторы, больно жег глаза.
Злобин с отвращением смотрел на бутылку, в которой осталось на два пальца водки. Надо было встать, влить в себя теплую водку, подождать, пока отпустит ломота в теле. Добавить пивка. И попробовать жить дальше.
Дверь беззвучно отворилась. На пороге возник статный высокий мужчина. Постоял, оглядывая комнату. Потом вошел и молча сел в кресло, распахнул пальто, разбросав в стороны черные полы. Под пальто находился такой же черный добротный костюм, кипенно-белая рубашка и галстук цвета красного вина. От одежды пришельца исходил запах морозного воздуха и легкий аромат горького одеколона. Свет из окна заискрился на жестком седом ежике волос. Брови у мужчины были такие же серебристые и жесткие.
Злобин, поморщившись от боли в виске, подобрался, спустил ноги с кровати.
Пришелец с неудовольствием осмотрел загаженный стол и поднял немигающий взгляд на Злобина.
На вид мужчине было лет шестьдесят. Узкое лицо, здоровый цвет кожи, ясные глаза. Никаких признаков увядания, если не считать глубоких морщин на лбу и уходящих клиньями от носа к резко очерченному рту. Почему-то Зло-бину захотелось обратиться к нему «господин», хотя это слово только входило в моду и еще резало слух. Было в мужчине что-то благородно-властное. Не барственность и показная крутизна. А именно привычка к власти.
— Восемь утра. Я вас не разбудил, Андрей Ильич? — Голос у мужчины оказался низким грудным баритоном. Говорил он тихо, но явственно слышались властные нотки. Чуть громче и отрывистей — получится приказ, который исполнишь не раздумывая.
Злобину пришлось напрячь всю волю, чтобы справить ся с гипнотической волной, исходившей от этого человека. Застегнул до горла змейку на спортивной куртке. Оказывается, завалился спать прямо в одежде.
— Может, для начала представитесь?— с вызовом спросил он.
Мужчина забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Злобин невольно перевел взгляд на его руки. И острый лучик камня на перстне мужчины воткнулся в зрачок.
— Это аметист. Камень трезвости, — произнес мужчина.
Злобин уже не мог оторвать глаз от светло-сиреневой искорки на пальце мужчины.
Глухо, словно из тумана, до него делетал голос.
— Как бы вы отнеслись к человеку, который нагло заявляется к вам в дом, гадит в нем и выносит все ценное? Как бы вы отнеслись к тому, кто навязчиво стал бы мешать вам заниматься важным делом? Или к тому, кто ударил вас в печень и по голове до полной потери сознания? Как бы вы отреагировали, если бы он стал измываться над вашей семьей? Стал бы распускать о вас мерзкие слухи и ссорить с друзьями?
От сверлящего взгляда незнакомца сначала вспенилась такая волна ярости, что Злобин до хруста сжал кулаки. А потом дикая боль обручем стиснула голову. Слова, как раскаленные гвозди, вколачивались в череп и жалили в самый мозг. Воздух раздвинул ребра, наполнив легкие до отказа. А выдохнуть Злобин никак не мог, горло пережал спазм. Сердце сжалось в крохотный комок, судорожно задрожало, как мышонок, угодивший в ловушку.
Вдруг давящий голос пропал. И пытка кончилась. Волна покоя окатила Злобина, мягко толкнула в грудь, и он расслабленно откинулся к стене.
Он сунул руку под куртку и размазал горячую испарину по груди, там, где бешено колотилось сердце.
— А теперь подумайте, что этот человек — вы сами, — вбил последний гвоздь человек в черном.
Злобин невольно охнул. Показалось, ледяной стерженек прошил грудь и вошел в сердце. Мужчина не спускал с него неподвижного, давящего взгляда.
— Что, собственно, произошло, Андрей Ильич? Вам заказали сто человек. — Губы мужчины презрительно дрогнули. — Эка невидаль! Барин куражится. Делайте свое дело честно, а эту проблему решат другие. Только честно, ч иначе у нас будет меньше шансов восстановить справедливость. Которую я понимаю как некий изначальный баланс добра и зла.
— Кто вы такой? — спросил Злобин. Ни под одну из известных ему категорий людей седовласый мужчина в черном не подходил.
— Меня зовут Навигатор, — представился гость.
Странное слово он произнес так естественно, словно фамилию Иванов.
— Тот, кто прокладывает курс?-усмехнулся Злобин.
— Для вас я тот, кто не дает заблудиться, — без тени улыбки ответил Навигатор.
С той же тревожной ясностью Злобин вдруг осознал, что одна жизнь, которая тянулась до сих пор, покатиласьв темную пропасть, и началась новая. Странная и еще непривычная. И еще он вдруг понял, что окончательно излечился от смертельной болезни. Хрупкая деталька внутри опять встала на свое место. И жизненная сила стала медленно заполнять изможденное тело.
Ни тогда, ни после Злобин не изводил себя вопросом, как долго за ним наблюдали. Главное, пришли вовремя.
Фактически в последнюю минуту.
Он ожидал, что вербовка (а именно так называлась на профессиональном языке беседа с Навигатором), как и полагается, станет началом бурной карьеры. В глубине души он удивился, когда пришлось вернуться в Калининград на прежнюю должность следователя по особо важным делам. Бригаду следователей по расследованию «октябрьских событий» вскоре распустили за ненадобностью. Только что избранная Дума в пику победителю Ельцину приняла постановление об амнистии всех: режиссеров, главных героев и статистов кровавого фарса.
Баланс добра и зла был восстановлен, и жизнь, преодолев запруду, потекла дальше. В этом, как понял Злобин, и состояла задача Ордена, взявшего его под крыло.
* * *
Злобин большими глотками выпил чай. Посмаковал мятную горечь. Отодвинул кружку.
До встречи с человеком, назвавшим себя Странником, оставался час, но за это время нужно было успеть провернуть очень важное дело. Злобин прикидывал в уме возможные варианты, но решил остановиться на самом простом.
Вера вошла в кухню. По заведенному правилу старалась не присутствовать при телефонных разговорах мужа. Молча собрала посуду со стола. Встала у мойки спиной к Злобину. Сквозь шум льющейся из крана воды услышала, что Злобин крутит диск телефона. Оглянулась, но он жестом разрешил ей не уходить.
— Эрнест Янович на месте? — спросил Злобин в трубку. — Злобин из прокуратуры... Вот тебе раз! И когда?.. Надо же... Ну, извините, девушка. До свидания.
Вера через плечо посмотрела на напряженно молчащего мужа. Злобин, задумавшись, похлопывал трубкой по раскрытой ладони.
— Верочка, отвлекись на секунду, — позвал он жену. Вера закрыла кран, вытерла руки о фартук.
— Что-то случилось, Андрюша? Злобин придвинул к ней телефон.
— Мне нужно кое-что проверить. Можешь узнать, с каким диагнозом госпитализирован Эрнест Янович Крамер? Его привезли в твою больницу.
— Господи, а с ним что? — Вера опустилась на стул.
— Подозреваю, приступ хитрости. Но положили в кардиологию. В регистратуре я светиться не хочу.
— Ой, так я у Кати узнаю, сегодня ее смена. И повод есть, спрошу, как там Зинаида Львовна себя чувствует.
— Молодец. Беру тебя к себе на полставки. — Злобин погладил ее по руке, мысленно поклявшись, что жену в оперативных играх использует первый и последний раз в жизни.
Вера стала набирать номер, а Злобин пошел в комнату одеваться.
Вернулся, с удовольствием ощущая на себе свежую выглаженную одежду. Открыл дверь в ванную, стал причесываться, глядя в зеркало. Краем уха прислушивался к разговору жены. Она живо обсуждала самочувствие жены Черномора, его трагическую смерть и общий беспредел в стране.
Злобин нетерпеливо посмотрел на часы. Вера кивнула и скороговоркой произнесла в трубку:
— Ой, Катька, тут в двери звонят. Наверное, муж на обед приехал. Вечером позвоню.
Она положила трубку.
— Андрюшенька, не смотри волком, я все узнала. Твой Крамер лежит в отдельной палате с диагнозом аритмия. «Скорую» к нему посылал сам начальник отделения. Катю попросил лишних вопросов не задавать и к больному без необходимости не подходить. Вести его будет лично.
— Вот лис старый, — усмехнулся Злобин. — Даже болеет по блату. Спасибо, Верочка, ты меня выручила.
Машинально проверил, на месте ли удостоверение, погладив ладонью нагрудный карман.
Вера эту привычку хорошо знала: мужу пора уходить. Проводила до дверей.
— Тебя к ужину ждать? — спросила она.
— Не знаю. Буду задерживаться — позвоню. Злобин помахал рукой и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
АРИТМИЯ-2
Эрнест Янович блаженно щурился, как пригревшийся кот.
Одноместная палата деньгами элитных пациентов и стараниями персонала превратилась в райский уголок. Лишь чересчур высокая кровать на колесиках напоминала о больнице. Да еще панель для подключения различных медицинских приборов. В остальном обстановка соответствовала понятиям об уюте тех, кто способен его оплатить в наше трудное время.
Жертвы этого времени помещались в палатах, отделенных от элитного бокса двойными стеклянными дверями и невидимой, но непреодолимой стеной нищеты. В общих палатах болели на общих основаниях, с принесенными из дома лекарствами и одноразовыми шприцами, дурно пахнущей едой в стеклянных банках, утками под кроватями и детективами в тумбочках. Чтобы запах болезни и нищеты не мешал восстанавливать здоровье элитных пациентов, воздух в боксе время от времени освежался щедрой струёй цветочного деодоранта.
«Надо будет послать за цветами. Большой букет гладиолусов вполне подойдет», — решил Эрнест Янович, критически осмотрев бледно-бежевые стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
А вопросы проклевывались, как гвоздь в сапоге. И не заметить невозможно, и победному маршу мешают. Например, почему единственный труп погибшего внутри телецентра в Останкине лежал в глухом коридоре, куда никак не могла залететь пуля, выпущенная с внешней сторонызда-ния? И на кого повесить трупы, собранные внутри и по периметру Белого дома, если баллистики отстреляли все стволы, захваченные у оборонявшихся, и контрольные образцы не совпадали с пулями, извлеченными из тел погибших? Получалось, что оборонявшиеся ни в кого не попали.
Последней каплей стал заказ на сто расстрельных статей для арестованных, которые должны были обеспечить варяги. В Кремле, очевидно, крепко выпили за победу, если забыли, что сами пришли к власти в результате переворота. А может, трезво рассудили, что надо навсегда отбить у конкурентов тягу к переворотам, показательно казнив сто человек. Не всех, взятых в плен с оружием в руках, а ровно сто. Круглая цифра легче запоминается.
Узнав об этом, Злобин сорвался с тормозов. Пил он всегда. Как все, за компанию или для разрядки. А в Москве стал пить до черного отупения. Если бы не работа, пил бы круглые сутки. А так приходилось терпеть до вечера. Именно — терпеть, считая минуты до конца службы.
Кризис наступил в пятницу. Это он хорошо запомнил, потому что выезжал на следственный эксперимент и так промочил ноги, что к концу дня уже тряс озноб. Кто-то предложил «принять для сугреву» прямо в машине. Зло-бину хватило ста граммов. В себя пришел в гостиничном номере. Оказалось, воскресным утром.
В номере стоял тягучий смрад вчерашней ударной пьянки. На столе засыхала растерзанная закуска, густо посыпанная пеплом. Окурки мокли в жирных тарелках. Пустые бутылки выстроились в углу. Пластмассавая бутыль «Очаковского» мерзла на подоконнике. Желтой жидкости в ней осталось меньше трети. Наверное, кто-то сердобольный оставил на опохмелку.
Кто именно, Злобин не знал. Потому что не мог вспомнить, с кем и сколько выпил. Благо дело, что в ведомственной гостинице чужих не было. А свои расслаблялись таким же образом каждый вечер.
За окном медленно занимался зимний день. Серые тени вытягивались по полу. Злобин лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться.
И тогда он познал, что такое смертная тоска. Бывает такое прояснение сознания, когда заколыхнется сердце и словно ледяной ветер пройдет насквозь. И слова приговора слышишь внутри себя, как глас свыше. Строгий и непреклонный. Потом можешь опять врать себе, юлить и прятать страх за усмешкой, но ничего уже изменить не сможешь. Как говорят летчики, точка возврата пройдена, назад ходу нет, остается только лететь вперед, чтобы, когда кончится топливо, штопором уйти вниз.
Здобин отчетливо понял: что-то сломалось внутри. Какая-то очень важная деталька, маленькая и хрупкая. Не выдержала нагрузки и хрустнула. Он не раз наблюдал, как за месяц-другой человек превращается в больное животное. Всегда хорохорился, что его здоровья хватит до конца жизни. Оказалось, нет. До конца дней теперь придется страдать. То от водки, то без водки. В кодирование, торпе-т дирование и прочие ухищрения он не верил. Это лишь отсрочка приговора, который уже не изменить.
Сердце дрябло колыхалось в груди. На висках выступила липкая испарина. Свет, сочащийся сквозь не задернутые шторы, больно жег глаза.
Злобин с отвращением смотрел на бутылку, в которой осталось на два пальца водки. Надо было встать, влить в себя теплую водку, подождать, пока отпустит ломота в теле. Добавить пивка. И попробовать жить дальше.
Дверь беззвучно отворилась. На пороге возник статный высокий мужчина. Постоял, оглядывая комнату. Потом вошел и молча сел в кресло, распахнул пальто, разбросав в стороны черные полы. Под пальто находился такой же черный добротный костюм, кипенно-белая рубашка и галстук цвета красного вина. От одежды пришельца исходил запах морозного воздуха и легкий аромат горького одеколона. Свет из окна заискрился на жестком седом ежике волос. Брови у мужчины были такие же серебристые и жесткие.
Злобин, поморщившись от боли в виске, подобрался, спустил ноги с кровати.
Пришелец с неудовольствием осмотрел загаженный стол и поднял немигающий взгляд на Злобина.
На вид мужчине было лет шестьдесят. Узкое лицо, здоровый цвет кожи, ясные глаза. Никаких признаков увядания, если не считать глубоких морщин на лбу и уходящих клиньями от носа к резко очерченному рту. Почему-то Зло-бину захотелось обратиться к нему «господин», хотя это слово только входило в моду и еще резало слух. Было в мужчине что-то благородно-властное. Не барственность и показная крутизна. А именно привычка к власти.
— Восемь утра. Я вас не разбудил, Андрей Ильич? — Голос у мужчины оказался низким грудным баритоном. Говорил он тихо, но явственно слышались властные нотки. Чуть громче и отрывистей — получится приказ, который исполнишь не раздумывая.
Злобину пришлось напрячь всю волю, чтобы справить ся с гипнотической волной, исходившей от этого человека. Застегнул до горла змейку на спортивной куртке. Оказывается, завалился спать прямо в одежде.
— Может, для начала представитесь?— с вызовом спросил он.
Мужчина забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Злобин невольно перевел взгляд на его руки. И острый лучик камня на перстне мужчины воткнулся в зрачок.
— Это аметист. Камень трезвости, — произнес мужчина.
Злобин уже не мог оторвать глаз от светло-сиреневой искорки на пальце мужчины.
Глухо, словно из тумана, до него делетал голос.
— Как бы вы отнеслись к человеку, который нагло заявляется к вам в дом, гадит в нем и выносит все ценное? Как бы вы отнеслись к тому, кто навязчиво стал бы мешать вам заниматься важным делом? Или к тому, кто ударил вас в печень и по голове до полной потери сознания? Как бы вы отреагировали, если бы он стал измываться над вашей семьей? Стал бы распускать о вас мерзкие слухи и ссорить с друзьями?
От сверлящего взгляда незнакомца сначала вспенилась такая волна ярости, что Злобин до хруста сжал кулаки. А потом дикая боль обручем стиснула голову. Слова, как раскаленные гвозди, вколачивались в череп и жалили в самый мозг. Воздух раздвинул ребра, наполнив легкие до отказа. А выдохнуть Злобин никак не мог, горло пережал спазм. Сердце сжалось в крохотный комок, судорожно задрожало, как мышонок, угодивший в ловушку.
Вдруг давящий голос пропал. И пытка кончилась. Волна покоя окатила Злобина, мягко толкнула в грудь, и он расслабленно откинулся к стене.
Он сунул руку под куртку и размазал горячую испарину по груди, там, где бешено колотилось сердце.
— А теперь подумайте, что этот человек — вы сами, — вбил последний гвоздь человек в черном.
Злобин невольно охнул. Показалось, ледяной стерженек прошил грудь и вошел в сердце. Мужчина не спускал с него неподвижного, давящего взгляда.
— Что, собственно, произошло, Андрей Ильич? Вам заказали сто человек. — Губы мужчины презрительно дрогнули. — Эка невидаль! Барин куражится. Делайте свое дело честно, а эту проблему решат другие. Только честно, ч иначе у нас будет меньше шансов восстановить справедливость. Которую я понимаю как некий изначальный баланс добра и зла.
— Кто вы такой? — спросил Злобин. Ни под одну из известных ему категорий людей седовласый мужчина в черном не подходил.
— Меня зовут Навигатор, — представился гость.
Странное слово он произнес так естественно, словно фамилию Иванов.
— Тот, кто прокладывает курс?-усмехнулся Злобин.
— Для вас я тот, кто не дает заблудиться, — без тени улыбки ответил Навигатор.
С той же тревожной ясностью Злобин вдруг осознал, что одна жизнь, которая тянулась до сих пор, покатиласьв темную пропасть, и началась новая. Странная и еще непривычная. И еще он вдруг понял, что окончательно излечился от смертельной болезни. Хрупкая деталька внутри опять встала на свое место. И жизненная сила стала медленно заполнять изможденное тело.
Ни тогда, ни после Злобин не изводил себя вопросом, как долго за ним наблюдали. Главное, пришли вовремя.
Фактически в последнюю минуту.
Он ожидал, что вербовка (а именно так называлась на профессиональном языке беседа с Навигатором), как и полагается, станет началом бурной карьеры. В глубине души он удивился, когда пришлось вернуться в Калининград на прежнюю должность следователя по особо важным делам. Бригаду следователей по расследованию «октябрьских событий» вскоре распустили за ненадобностью. Только что избранная Дума в пику победителю Ельцину приняла постановление об амнистии всех: режиссеров, главных героев и статистов кровавого фарса.
Баланс добра и зла был восстановлен, и жизнь, преодолев запруду, потекла дальше. В этом, как понял Злобин, и состояла задача Ордена, взявшего его под крыло.
* * *
Злобин большими глотками выпил чай. Посмаковал мятную горечь. Отодвинул кружку.
До встречи с человеком, назвавшим себя Странником, оставался час, но за это время нужно было успеть провернуть очень важное дело. Злобин прикидывал в уме возможные варианты, но решил остановиться на самом простом.
Вера вошла в кухню. По заведенному правилу старалась не присутствовать при телефонных разговорах мужа. Молча собрала посуду со стола. Встала у мойки спиной к Злобину. Сквозь шум льющейся из крана воды услышала, что Злобин крутит диск телефона. Оглянулась, но он жестом разрешил ей не уходить.
— Эрнест Янович на месте? — спросил Злобин в трубку. — Злобин из прокуратуры... Вот тебе раз! И когда?.. Надо же... Ну, извините, девушка. До свидания.
Вера через плечо посмотрела на напряженно молчащего мужа. Злобин, задумавшись, похлопывал трубкой по раскрытой ладони.
— Верочка, отвлекись на секунду, — позвал он жену. Вера закрыла кран, вытерла руки о фартук.
— Что-то случилось, Андрюша? Злобин придвинул к ней телефон.
— Мне нужно кое-что проверить. Можешь узнать, с каким диагнозом госпитализирован Эрнест Янович Крамер? Его привезли в твою больницу.
— Господи, а с ним что? — Вера опустилась на стул.
— Подозреваю, приступ хитрости. Но положили в кардиологию. В регистратуре я светиться не хочу.
— Ой, так я у Кати узнаю, сегодня ее смена. И повод есть, спрошу, как там Зинаида Львовна себя чувствует.
— Молодец. Беру тебя к себе на полставки. — Злобин погладил ее по руке, мысленно поклявшись, что жену в оперативных играх использует первый и последний раз в жизни.
Вера стала набирать номер, а Злобин пошел в комнату одеваться.
Вернулся, с удовольствием ощущая на себе свежую выглаженную одежду. Открыл дверь в ванную, стал причесываться, глядя в зеркало. Краем уха прислушивался к разговору жены. Она живо обсуждала самочувствие жены Черномора, его трагическую смерть и общий беспредел в стране.
Злобин нетерпеливо посмотрел на часы. Вера кивнула и скороговоркой произнесла в трубку:
— Ой, Катька, тут в двери звонят. Наверное, муж на обед приехал. Вечером позвоню.
Она положила трубку.
— Андрюшенька, не смотри волком, я все узнала. Твой Крамер лежит в отдельной палате с диагнозом аритмия. «Скорую» к нему посылал сам начальник отделения. Катю попросил лишних вопросов не задавать и к больному без необходимости не подходить. Вести его будет лично.
— Вот лис старый, — усмехнулся Злобин. — Даже болеет по блату. Спасибо, Верочка, ты меня выручила.
Машинально проверил, на месте ли удостоверение, погладив ладонью нагрудный карман.
Вера эту привычку хорошо знала: мужу пора уходить. Проводила до дверей.
— Тебя к ужину ждать? — спросила она.
— Не знаю. Буду задерживаться — позвоню. Злобин помахал рукой и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
АРИТМИЯ-2
Эрнест Янович блаженно щурился, как пригревшийся кот.
Одноместная палата деньгами элитных пациентов и стараниями персонала превратилась в райский уголок. Лишь чересчур высокая кровать на колесиках напоминала о больнице. Да еще панель для подключения различных медицинских приборов. В остальном обстановка соответствовала понятиям об уюте тех, кто способен его оплатить в наше трудное время.
Жертвы этого времени помещались в палатах, отделенных от элитного бокса двойными стеклянными дверями и невидимой, но непреодолимой стеной нищеты. В общих палатах болели на общих основаниях, с принесенными из дома лекарствами и одноразовыми шприцами, дурно пахнущей едой в стеклянных банках, утками под кроватями и детективами в тумбочках. Чтобы запах болезни и нищеты не мешал восстанавливать здоровье элитных пациентов, воздух в боксе время от времени освежался щедрой струёй цветочного деодоранта.
«Надо будет послать за цветами. Большой букет гладиолусов вполне подойдет», — решил Эрнест Янович, критически осмотрев бледно-бежевые стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71