Выбор будущего Патриарха Сепульварты, естественно, относился именно к таким вопросам.
Кольцо Мудрости, один из атрибутов власти Патриарха, торжественно положили на чашу, повернутую в сторону западного ветра, ветра справедливости, имя которого Льюк.
Один за другим кандидаты забирались на восточную чашу, и она всякий раз резко взмывала вверх, потом под радостные вопли толпы, собравшейся понаблюдать за происходящим, падала вниз, и несостоявший Патриарх плюхался на мягкое место в пыль у основания весов. Самый молодой из Благословенных, Ян Стюард, храбро вызвался быть первым. Он приземлился на мостовую с таким грохотом и имел столь жалкий вид, что самый старший из Благословенных, Колин Абернати, сразу же решил отказаться от своих притязаний на пост Патриарха.
В конце концов, когда все претенденты были отвергнуты весами как недостойные кольца и имени Патриарха, вперед выступил высокий широкоплечий человек, чьи вьющиеся светлые волосы и борода заметно поседели. Он поднялся на чашу весов с таким видом, будто проделывал это уже множество раз, и стоял не шелохнувшись, словно прислушивался к голосам, что-то нашептывающим ему с затянутого тучами неба. Огромные весы вознесли его над головами присутствующих, а в следующее мгновение замерли в равновесии.
Когда потрясенная толпа пришла в себя и радостно взревела, приветствуя нового Патриарха, он произнес только одно слово — свое имя:
«Константин».
Толпа на несколько секунд потрясение замерла, — это имя прекрасно знали в Сорболде, оно принадлежало знаменитому гладиатору из западного города-государства Джакар, хладнокровному, кровожадному убийце, не знавшему милосердия на арене и вдруг исчезнувшему несколько месяцев назад.
То, что пожилой священник, который вскоре будет посвящен в сан Патриарха и станет самым могущественным целителем в мире, является тезкой жестокого гладиатора, таило в себе невероятную иронию, и по толпе пробежала волна смеха, разбудившая колокола на башнях Джерна Тала.
Вечером того же дня, когда решение весов было торжественно занесено в священные книги Сепульварты, после того как толпа давно разошлась, нового Патриарха видели у подножия весов, где он стоял, с благоговейным изумлением глядя на древний инструмент правосудия.
В свете убывающей луны на весы смотрел другой человек, на жестком лице которого выражение благоговения постепенно сменилось почтением. Его смуглые руки, залитые серебряным светом, нервно поглаживали какой-то предмет, в то время как он сам не сводил глаз с величественного инструмента правосудия, окутанного сгустившимся мраком.
Сменилась последняя ночная стража, а он продолжал стоять в тени Джерна Тала. Солдаты Второй степной колонны, ужасно потеющие в своих жестких кожаных шлемах, обернутых изнутри простой льняной тканью, прошли мимо него, не заметив ничего необычного, и на улице воцарилась тишина. Потом огни во дворце начали гаснуть, и вскоре он погрузился в темноту.
Тогда незнакомец выдохнул и затем сделал глубокий вдох, наполнив свои легкие горячим летним воздухом, сухим, несущим в себе предзнаменования.
Затем он начал медленно подниматься по ступеням, ведущим к гигантским весам.
Неверный лунный свет отражался от золотых чаш, таких больших, что на них легко уместилась бы телега, запряженная парой быков. Человек устремил задумчивый взгляд в центр одной из чаш, на поверхность, отмеченную следами времени и непогоды, но продолжавшую испускать собственное сияние.
Его левая ладонь раскрылась.
В ней лежала гирька в форме трона.
Резьба на гирьке поражала воображение своей изысканной красотой. Крошечный трон как две капли воды походил на трон Сорболда, на нем даже имелось изображение меча и солнца, украшавшее древний символ власти, ныне занимаемый вдовствующей императрицей.
Однако наибольший интерес представлял материал, из которого была сделана гирька. Холодный на ощупь, несмотря на жару, царящую в пустыне даже ночью, он был окрашен в зеленый, коричневый и пурпурный цвета.
А еще его переполняла жизнь.
Человек осторожно положил крошечный трон на западную чашу, а затем решительно обошел массивные весы и встал перед восточной. И раскрыл правую ладонь.
В это мгновение луна скрылась за тучей, и мрак окутал предмет в его руке, но уже в следующее мгновение, словно не в силах сдержать любопытство, ночное светило вернулось и озарило идеальный овал фиолетового цвета. Едва сияние луны коснулось его поверхности, он вспыхнул, точно одновременно зажглись тысячи свечей. На его абсолютно гладкой поверхности была вырезана руна на языке острова, давным-давно погрузившегося на дно моря.
Это тоже были весы, но совсем другого рода.
Человек очень осторожно положил их на пустую чашу, с восторгом глядя на то, как волны фиолетового света разошлись к ее краям, словно по гладкой поверхности воды пошла рябь от брошенного камня.
Кинжал, всего несколько секунд назад висевший на боку незнакомца, сверкнул в темноте.
Он закатал рукав своего одеяния и быстро полоснул кинжалом по запястью, затем наклонился и вытянул кровоточащую руку над чашей.
Ровно семь капель крови упали на фиолетовые весы.
Человек выпрямился и, не обращая внимания на кровь, которая начала впитываться в рукав, стал внимательно следить за большими весами.
Огромные чаши медленно сдвинулись с места, с легким шорохом коснулись камней мостовой.
Потом чаша с кровью поднялась в воздух, и лунный свет вспыхнул на ее золотой поверхности.
Весы пришли в равновесие.
Кусок Живого Камня, вырезанный в форме трона Сорболда, вспыхнул и превратился в пепел, окутавшись клубами дыма.
Человек постоял несколько мгновений не шевелясь, а затем поднял голову и торжествующе вскинул руки к небу, словно тянулся к луне.
Он не отбрасывал тени.
В полумраке своей спальни кронпринц метался в когтях кошмарных снов. Он покрылся потом и дышал с трудом.
Граница Илорка с Сорболдом у Крипе Дара
ГРУНТОР НАХОДИЛСЯ в мрачном настроении всю ночь.
За всю дорогу назад, в Котелок, он не произнес ни слова, даже не поднял глаз от земли под копытами своего коня. Он только пришпоривал его, вынуждая скакать из последних сил, стремясь побыстрее добраться до столицы королевства фирболгов.
Когда он объезжал приграничную полосу, у него было прекрасное настроение, он то и дело выкрикивал насмешливые оскорбления на болгише в адрес стражей, стоявших по ту сторону границы с Сорболдом, радостно ухмылялся им и махал руками, не обращая внимания на суровые лица солдат, всячески стараясь вывести их из себя. При этом Грунтор изо всех сил делал вид, будто он самое миролюбивое и добродушное существо на свете, насколько такое возможно для великана семи футов ростом, с устрашающими клыками и зеленой шкурой. По им самим установленной традиции Грунтор всегда именно так заканчивал проверку состояния дел на границе.
— Эй, милашка! Моя лошадка хочет с тобой побалакать! Она думает, будто это ты заделал ей жеребеночка!
Свет от костров падал на его широкоскулое лицо и зловеще отражался от клыков и зубов, которые он содержал в безупречном состоянии.
Сорболдцы, получившие четкие указания не реагировать ни на что, кроме прямого нападения, продолжали упрямо смотреть на восток, в сторону Илорка.
Сержант натянул поводья и заставил своего громадного боевого коня сделать несколько шагов назад, а затем уверенно встал в стременах, ловко сохраняя равновесие.
— Кстати о папашах: знаешь, дружок, а ведь Ой вполне мог бы быть твоим, если бы его не обогнал тот шелудивый пес.
Ни один из сорболдцев даже не взглянул на него, а солдаты Грунтора весело захихикали.
Глаза сержанта хитро сверкнули в предвкушении новой шутки. Он остановил свою кобылу Лавину и начал спускаться на землю, продолжая выкрикивать насмешливые оскорбления в адрес стражников.
— Как там у вас с яйцами, ребятки? Какие-то они облезлые. С кустами, что ли, трахались или…
Едва его нога коснулась земли, Грунтор замер.
Кожа сержанта, обычно имевшая цвет старых синяков, вдруг побледнела настолько, что его солдаты заметили это даже в тусклом свете костров.
Грунтор быстро наклонился и приложил руки к земле, изо всех сил стараясь сохранить сознание и не обращая внимания на гул в ушах. Грохот в чреве земли чуть не сбил его с ног, сделал его слабым, а следом пришли боль и отчаяние.
Земля у него под руками стонала от ужаса.
Мечта, умиравшая даже,
Опять возродиться должна.
Прядение нитей
КРАСНАЯ
ТОТ, КТО СБЕРЕГАЕТ КРОВЬ,
И ТОТ, КТО ПУСКАЕТ КРОВЬ
Лизелъ-ут
1
Хагфорт
СОВЕТНИКИ ЛОРДА Гвидиона, снова собравшиеся в роскошной библиотеке Хагфорта, разбрелись по огромной комнате. Разбившись на пары и тройки, они изучали различные документы или тихонько переговаривались между собой.
Первым поздоровался с королевой, вернувшейся домой, Тристан Стюард, принц Бетани, самой могущественной провинции Роланда. Он торчал возле двери в полном одиночестве и, едва Рапсодия появилась на пороге, быстро встал, а затем вежливо склонился над кольцом на ее левой руке.
— Добро пожаловать домой, миледи, — приветствовал он королеву, правда не слишком внятно, поскольку явно перебрал прекрасного бренди из погребов Хагфорта.
Свет, падающий от светильников, развешанных в библиотеке, блеснул на его золотистых локонах, по цвету похожих на волосы Эши, но лишенных того диковинного металлического блеска, который король намерьенов получил в наследство от своей бабушки драконихи.
Рапсодия поцеловала принца Бетани в щеку, и он снова выпрямился.
— Здравствуйте, Тристан, — мягко проговорила она, забирая у него руку. — Надеюсь, леди Мадлен и маленький Малькольм здоровы?
Глаза Тристана Стюарда, зелено-голубые, как у всех представителей королевской линии намерьенов, моргнули, когда он на нее посмотрел.
— Да, вполне, благодарю вас, миледи, — через пару секунд серьезно ответил он. — Мадлен будет рада узнать, что вы о ней спрашивали.
— Юный Малькольм, наверное, уже делает первые шаги, — сказала Рапсодия, проходя в библиотеку под руку с Эши.
— Да, он вот-вот пойдет. Как мило с вашей стороны, что вы помните.
— Я помню каждого малыша, которому пела на церемонии Присвоения Имени. Добрый вечер, Мартин, — обратилась Рапсодия к Ивенстрэнду, герцогу Авондерра, который улыбнулся и почтительно поклонился.
Затем она кивнула каждому из собравшихся в библиотеке советников и поспешно заняла свободное кресло за длинным столом из отполированного дерева, за которым заседал совет. Герцоги Роланда и послы Маносса и Гематрии, Острова Морских Магов, — представители государств, входящих в Намерьенский Союз, опустились на свои места после того, как сел король.
— Я вижу, в мое отсутствие ты слишком долго задерживаешь своих советников, ведь уже ночь, — попеняла Рапсодия мужу, осторожно отодвинув в сторону тарелку с недоеденной индюшачьей ножкой, стоящую среди смятых бумаг и пустых бокалов прямо перед ней.
Потом она демонстративно оглядела стол и библиотеку, в которой царил весьма красочный беспорядок.
— Мы пересматриваем структуру орланданских тарифов, — ответил Эши с деланным отчаянием.
— А, тогда понятно. — Рапсодия повернулась к юному Гвидиону Наварнскому, сидевшему слева от нее. — Гвидион, на чем вы остановились, когда я своим появлением прервала заседание совета?
— Мы, похоже, зашли в тупик, обсуждая просьбу провинции Ярим предоставить ей льготы касательно налогов на продукты питания в связи с засухой, вот уже два года терзающей их земли.
— Именно, — подтвердил Эши. — Кандерр, Авондерр и Бетани выступают против отмены тарифов, а Бет-Корбэр согласен.
— Бет-Корбэр граничит с Яримом, и его расходы на перевозку товаров значительно ниже, чем у Авондерра, — запротестовал Мартин Ивенстрэнд, чья провинция, расположенная на берегу моря, находилась дальше всех от Ярима.
— Кроме того, что-то я не припоминаю, чтобы Ярим снижал тарифы на свои опалы или соль в те годы, когда морская торговля шла не слишком успешно для нас, — заявил Седрик Кандерр, пожилой герцог провинции, носившей его имя и славившейся предметами роскоши, прекрасными винами и изысканными деликатесами. — Мне не совсем понятно, чем эта засуха отличается от трудностей Кандерра и других провинций Роланда.
— Потому что эта засуха грозит уничтожить мою провинцию, тупица, — прорычал Ирман Карскрик, герцог Яримский. — Ваши так называемые трудности вообще никак не сказались на благосостоянии Кандерра, и тебе это прекрасно известно. А Яриму грозит голод.
Рапсодия откинулась на спинку кресла и посмотрела на Тристана Стюарда.
— А что думает по данному вопросу Бетани, Тристан?
— Мы, разумеется, сочувствуем Яриму, — ровным голосом проговорил герцог. — И потому готовы предложить весьма щедрые льготы по тарифным платежам.
В зеленых глазах Рапсодии вспыхнуло удивление, но голос оставался совершенно спокойным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Кольцо Мудрости, один из атрибутов власти Патриарха, торжественно положили на чашу, повернутую в сторону западного ветра, ветра справедливости, имя которого Льюк.
Один за другим кандидаты забирались на восточную чашу, и она всякий раз резко взмывала вверх, потом под радостные вопли толпы, собравшейся понаблюдать за происходящим, падала вниз, и несостоявший Патриарх плюхался на мягкое место в пыль у основания весов. Самый молодой из Благословенных, Ян Стюард, храбро вызвался быть первым. Он приземлился на мостовую с таким грохотом и имел столь жалкий вид, что самый старший из Благословенных, Колин Абернати, сразу же решил отказаться от своих притязаний на пост Патриарха.
В конце концов, когда все претенденты были отвергнуты весами как недостойные кольца и имени Патриарха, вперед выступил высокий широкоплечий человек, чьи вьющиеся светлые волосы и борода заметно поседели. Он поднялся на чашу весов с таким видом, будто проделывал это уже множество раз, и стоял не шелохнувшись, словно прислушивался к голосам, что-то нашептывающим ему с затянутого тучами неба. Огромные весы вознесли его над головами присутствующих, а в следующее мгновение замерли в равновесии.
Когда потрясенная толпа пришла в себя и радостно взревела, приветствуя нового Патриарха, он произнес только одно слово — свое имя:
«Константин».
Толпа на несколько секунд потрясение замерла, — это имя прекрасно знали в Сорболде, оно принадлежало знаменитому гладиатору из западного города-государства Джакар, хладнокровному, кровожадному убийце, не знавшему милосердия на арене и вдруг исчезнувшему несколько месяцев назад.
То, что пожилой священник, который вскоре будет посвящен в сан Патриарха и станет самым могущественным целителем в мире, является тезкой жестокого гладиатора, таило в себе невероятную иронию, и по толпе пробежала волна смеха, разбудившая колокола на башнях Джерна Тала.
Вечером того же дня, когда решение весов было торжественно занесено в священные книги Сепульварты, после того как толпа давно разошлась, нового Патриарха видели у подножия весов, где он стоял, с благоговейным изумлением глядя на древний инструмент правосудия.
В свете убывающей луны на весы смотрел другой человек, на жестком лице которого выражение благоговения постепенно сменилось почтением. Его смуглые руки, залитые серебряным светом, нервно поглаживали какой-то предмет, в то время как он сам не сводил глаз с величественного инструмента правосудия, окутанного сгустившимся мраком.
Сменилась последняя ночная стража, а он продолжал стоять в тени Джерна Тала. Солдаты Второй степной колонны, ужасно потеющие в своих жестких кожаных шлемах, обернутых изнутри простой льняной тканью, прошли мимо него, не заметив ничего необычного, и на улице воцарилась тишина. Потом огни во дворце начали гаснуть, и вскоре он погрузился в темноту.
Тогда незнакомец выдохнул и затем сделал глубокий вдох, наполнив свои легкие горячим летним воздухом, сухим, несущим в себе предзнаменования.
Затем он начал медленно подниматься по ступеням, ведущим к гигантским весам.
Неверный лунный свет отражался от золотых чаш, таких больших, что на них легко уместилась бы телега, запряженная парой быков. Человек устремил задумчивый взгляд в центр одной из чаш, на поверхность, отмеченную следами времени и непогоды, но продолжавшую испускать собственное сияние.
Его левая ладонь раскрылась.
В ней лежала гирька в форме трона.
Резьба на гирьке поражала воображение своей изысканной красотой. Крошечный трон как две капли воды походил на трон Сорболда, на нем даже имелось изображение меча и солнца, украшавшее древний символ власти, ныне занимаемый вдовствующей императрицей.
Однако наибольший интерес представлял материал, из которого была сделана гирька. Холодный на ощупь, несмотря на жару, царящую в пустыне даже ночью, он был окрашен в зеленый, коричневый и пурпурный цвета.
А еще его переполняла жизнь.
Человек осторожно положил крошечный трон на западную чашу, а затем решительно обошел массивные весы и встал перед восточной. И раскрыл правую ладонь.
В это мгновение луна скрылась за тучей, и мрак окутал предмет в его руке, но уже в следующее мгновение, словно не в силах сдержать любопытство, ночное светило вернулось и озарило идеальный овал фиолетового цвета. Едва сияние луны коснулось его поверхности, он вспыхнул, точно одновременно зажглись тысячи свечей. На его абсолютно гладкой поверхности была вырезана руна на языке острова, давным-давно погрузившегося на дно моря.
Это тоже были весы, но совсем другого рода.
Человек очень осторожно положил их на пустую чашу, с восторгом глядя на то, как волны фиолетового света разошлись к ее краям, словно по гладкой поверхности воды пошла рябь от брошенного камня.
Кинжал, всего несколько секунд назад висевший на боку незнакомца, сверкнул в темноте.
Он закатал рукав своего одеяния и быстро полоснул кинжалом по запястью, затем наклонился и вытянул кровоточащую руку над чашей.
Ровно семь капель крови упали на фиолетовые весы.
Человек выпрямился и, не обращая внимания на кровь, которая начала впитываться в рукав, стал внимательно следить за большими весами.
Огромные чаши медленно сдвинулись с места, с легким шорохом коснулись камней мостовой.
Потом чаша с кровью поднялась в воздух, и лунный свет вспыхнул на ее золотой поверхности.
Весы пришли в равновесие.
Кусок Живого Камня, вырезанный в форме трона Сорболда, вспыхнул и превратился в пепел, окутавшись клубами дыма.
Человек постоял несколько мгновений не шевелясь, а затем поднял голову и торжествующе вскинул руки к небу, словно тянулся к луне.
Он не отбрасывал тени.
В полумраке своей спальни кронпринц метался в когтях кошмарных снов. Он покрылся потом и дышал с трудом.
Граница Илорка с Сорболдом у Крипе Дара
ГРУНТОР НАХОДИЛСЯ в мрачном настроении всю ночь.
За всю дорогу назад, в Котелок, он не произнес ни слова, даже не поднял глаз от земли под копытами своего коня. Он только пришпоривал его, вынуждая скакать из последних сил, стремясь побыстрее добраться до столицы королевства фирболгов.
Когда он объезжал приграничную полосу, у него было прекрасное настроение, он то и дело выкрикивал насмешливые оскорбления на болгише в адрес стражей, стоявших по ту сторону границы с Сорболдом, радостно ухмылялся им и махал руками, не обращая внимания на суровые лица солдат, всячески стараясь вывести их из себя. При этом Грунтор изо всех сил делал вид, будто он самое миролюбивое и добродушное существо на свете, насколько такое возможно для великана семи футов ростом, с устрашающими клыками и зеленой шкурой. По им самим установленной традиции Грунтор всегда именно так заканчивал проверку состояния дел на границе.
— Эй, милашка! Моя лошадка хочет с тобой побалакать! Она думает, будто это ты заделал ей жеребеночка!
Свет от костров падал на его широкоскулое лицо и зловеще отражался от клыков и зубов, которые он содержал в безупречном состоянии.
Сорболдцы, получившие четкие указания не реагировать ни на что, кроме прямого нападения, продолжали упрямо смотреть на восток, в сторону Илорка.
Сержант натянул поводья и заставил своего громадного боевого коня сделать несколько шагов назад, а затем уверенно встал в стременах, ловко сохраняя равновесие.
— Кстати о папашах: знаешь, дружок, а ведь Ой вполне мог бы быть твоим, если бы его не обогнал тот шелудивый пес.
Ни один из сорболдцев даже не взглянул на него, а солдаты Грунтора весело захихикали.
Глаза сержанта хитро сверкнули в предвкушении новой шутки. Он остановил свою кобылу Лавину и начал спускаться на землю, продолжая выкрикивать насмешливые оскорбления в адрес стражников.
— Как там у вас с яйцами, ребятки? Какие-то они облезлые. С кустами, что ли, трахались или…
Едва его нога коснулась земли, Грунтор замер.
Кожа сержанта, обычно имевшая цвет старых синяков, вдруг побледнела настолько, что его солдаты заметили это даже в тусклом свете костров.
Грунтор быстро наклонился и приложил руки к земле, изо всех сил стараясь сохранить сознание и не обращая внимания на гул в ушах. Грохот в чреве земли чуть не сбил его с ног, сделал его слабым, а следом пришли боль и отчаяние.
Земля у него под руками стонала от ужаса.
Мечта, умиравшая даже,
Опять возродиться должна.
Прядение нитей
КРАСНАЯ
ТОТ, КТО СБЕРЕГАЕТ КРОВЬ,
И ТОТ, КТО ПУСКАЕТ КРОВЬ
Лизелъ-ут
1
Хагфорт
СОВЕТНИКИ ЛОРДА Гвидиона, снова собравшиеся в роскошной библиотеке Хагфорта, разбрелись по огромной комнате. Разбившись на пары и тройки, они изучали различные документы или тихонько переговаривались между собой.
Первым поздоровался с королевой, вернувшейся домой, Тристан Стюард, принц Бетани, самой могущественной провинции Роланда. Он торчал возле двери в полном одиночестве и, едва Рапсодия появилась на пороге, быстро встал, а затем вежливо склонился над кольцом на ее левой руке.
— Добро пожаловать домой, миледи, — приветствовал он королеву, правда не слишком внятно, поскольку явно перебрал прекрасного бренди из погребов Хагфорта.
Свет, падающий от светильников, развешанных в библиотеке, блеснул на его золотистых локонах, по цвету похожих на волосы Эши, но лишенных того диковинного металлического блеска, который король намерьенов получил в наследство от своей бабушки драконихи.
Рапсодия поцеловала принца Бетани в щеку, и он снова выпрямился.
— Здравствуйте, Тристан, — мягко проговорила она, забирая у него руку. — Надеюсь, леди Мадлен и маленький Малькольм здоровы?
Глаза Тристана Стюарда, зелено-голубые, как у всех представителей королевской линии намерьенов, моргнули, когда он на нее посмотрел.
— Да, вполне, благодарю вас, миледи, — через пару секунд серьезно ответил он. — Мадлен будет рада узнать, что вы о ней спрашивали.
— Юный Малькольм, наверное, уже делает первые шаги, — сказала Рапсодия, проходя в библиотеку под руку с Эши.
— Да, он вот-вот пойдет. Как мило с вашей стороны, что вы помните.
— Я помню каждого малыша, которому пела на церемонии Присвоения Имени. Добрый вечер, Мартин, — обратилась Рапсодия к Ивенстрэнду, герцогу Авондерра, который улыбнулся и почтительно поклонился.
Затем она кивнула каждому из собравшихся в библиотеке советников и поспешно заняла свободное кресло за длинным столом из отполированного дерева, за которым заседал совет. Герцоги Роланда и послы Маносса и Гематрии, Острова Морских Магов, — представители государств, входящих в Намерьенский Союз, опустились на свои места после того, как сел король.
— Я вижу, в мое отсутствие ты слишком долго задерживаешь своих советников, ведь уже ночь, — попеняла Рапсодия мужу, осторожно отодвинув в сторону тарелку с недоеденной индюшачьей ножкой, стоящую среди смятых бумаг и пустых бокалов прямо перед ней.
Потом она демонстративно оглядела стол и библиотеку, в которой царил весьма красочный беспорядок.
— Мы пересматриваем структуру орланданских тарифов, — ответил Эши с деланным отчаянием.
— А, тогда понятно. — Рапсодия повернулась к юному Гвидиону Наварнскому, сидевшему слева от нее. — Гвидион, на чем вы остановились, когда я своим появлением прервала заседание совета?
— Мы, похоже, зашли в тупик, обсуждая просьбу провинции Ярим предоставить ей льготы касательно налогов на продукты питания в связи с засухой, вот уже два года терзающей их земли.
— Именно, — подтвердил Эши. — Кандерр, Авондерр и Бетани выступают против отмены тарифов, а Бет-Корбэр согласен.
— Бет-Корбэр граничит с Яримом, и его расходы на перевозку товаров значительно ниже, чем у Авондерра, — запротестовал Мартин Ивенстрэнд, чья провинция, расположенная на берегу моря, находилась дальше всех от Ярима.
— Кроме того, что-то я не припоминаю, чтобы Ярим снижал тарифы на свои опалы или соль в те годы, когда морская торговля шла не слишком успешно для нас, — заявил Седрик Кандерр, пожилой герцог провинции, носившей его имя и славившейся предметами роскоши, прекрасными винами и изысканными деликатесами. — Мне не совсем понятно, чем эта засуха отличается от трудностей Кандерра и других провинций Роланда.
— Потому что эта засуха грозит уничтожить мою провинцию, тупица, — прорычал Ирман Карскрик, герцог Яримский. — Ваши так называемые трудности вообще никак не сказались на благосостоянии Кандерра, и тебе это прекрасно известно. А Яриму грозит голод.
Рапсодия откинулась на спинку кресла и посмотрела на Тристана Стюарда.
— А что думает по данному вопросу Бетани, Тристан?
— Мы, разумеется, сочувствуем Яриму, — ровным голосом проговорил герцог. — И потому готовы предложить весьма щедрые льготы по тарифным платежам.
В зеленых глазах Рапсодии вспыхнуло удивление, но голос оставался совершенно спокойным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75