— И что же он рассказал?
— Где диван стоит, где стол, где угол с игрушками…
— Ну-ка, ну-ка, — поощрил я сына. — Где у нас стоит диван? — И еще несколько таких же вопросов.
Сын отвечал. И в общем-то правильно. Про угол с игрушками я, конечно, не мог знать. Но угол такой существовал теперь непременно, а если еще и нет, то уж наверняка будет существовать, и именно такой, о каком мне сейчас рассказывал сын.
Мы поболтали еще о том, о сем. Инга немного потеплела. И даже Тося начала принимать участие в разговоре, хотя уже ни разу не сказала: «Ах, как это интересно!» И о Семене ни разу не спросила. Да что о Семене! Она и ни о чем не спрашивала, словно все ей сейчас было безразлично. Она выглядела слишком уж подавленной.
Толчки и качания вагона стали настолько привычными, что затухание этих колебаний тотчас же было отмечено всеми.
— Останавливаемся! — раздалось из разных купе. — Остановка!
Поезд действительно останавливался.
— Что там? — спросила Инга.
— Не знаю, — ответил я. — Сейчас выясним.
В тамбуре кто-то лез против течения и что-то громко кричал, но только слов разобрать было невозможно. Лишь пачка бумаг в высоко поднятом кулаке говорила, что человек лезет не сам по себе, а выполняя служебный долг.
Пробивался он настойчиво, и вскоре уже можно было различить, что это радист поезда. Он был взъерошен, но радостен и возбужден.
— Вот! — крикнул он, потрясая пачкой бумаг. — Вот! Получил!
— Ответные телефонограммы, — догадался Степан Матвеевич.
— Телефонограммы! — Радист наконец добрался до нашего купе и шлепнул на столик всю пачку. — Разбирайтесь… Тут такое, что и не поймешь…
Степан Матвеевич начал читать листки, по одному передавая их нам. Здесь были заверения, что нас спасут, найдут и вызволят. Благодарность, что догадались создать дополнительный канал связи. Предложения не падать духом и держаться. Даже рацион аварийного питания. Одна телефонограмма заинтересовала и Степана Матвеевича, и всех остальных. Это было нечто вроде отчета о том, что проделано в связи с чемоданом. Оказывается, ученые немедленно связались и с бабусей, и с ее внучеком Колей в Академгородке Старотайгинска, и с Афиногеном в самом Фомске. Выясняли, проверяли, проводили эксперименты. Вроде что-то там было непонятное с этой самой нуль-упаковкой. Показывал Афиноген и объяснял, но понять его сразу было нельзя. Да к тому же кто-то начал доказывать, что такое явление невозможно в принципе. Афиноген вспылил, потому что это, быть может, была его последняя возможность доказать правоту своей жизни, и разобрал, разломал все по косточкам, сказав: «Ничего не было, ничего и не будет никогда». И тут комиссия окончательно разобралась, что и в самом деле ничего такого таинственного и загадочного нет, а есть просто игрушка, макет. Такое кто хочешь может сделать. И в общем итоге: никакого проникновения через макет Марградского универмага не было и быть не могло. И вообще вся эта ерунда с нуль-упаковкой оказалась ложной паникой. Сам Афиноген вынужден был признать это.
Вот так так… Значит, ничего не было. Ни походов Семена и Валерия Михайловича, ни всего этого шума в нашем вагоне, ни последнего исчезновения Семена Кирсанова.
— Да что же это они там! — сказал я вслух. — Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!
— Странно, однако, — сказал Степан Матвеевич. — Значит, не было.
— И главное, — заметил Иван, — сам Афиноген это признал! Я ведь тоже слышал разговор Артема с бабусей. Не шутила она, да и не могла она так шутить, потому что тут для шутки нужны были специальные знания. Правду она рассказывала, потому что сама видела, и объяснения передавала так, как ей, по-видимому, говорил сам Афиноген.
В оставшихся телеграммах значились всякие вопросы, советы, пожелания и прочее. Связь, кажется, стала надежной, и ее исчезновения теперь не нужно было бояться.
А поезд-то все стоял. Стоял себе и стоял, как будто у него здесь, посреди этой голой степи, была большая остановка.
— Теперь ответ, — попросил радист. Работы у него намечалось много, и работа все интересная, важная, нужная, без которой этому поезду и не обойтись. Радист чувствовал всю ответственность своего положения и не мог, естественно, не гордиться. Да и гордость-то, впрочем, у него была настоящая, мужественная. Настало и для него время свершения подвига!
Я выглянул в коридор и увидел, что народу-то в нем как не бывало, ушел народ, вышел то есть, из вагона. В жару, в сухую выжженную степь. Или уж до того засиделись, что хоть и в таком месте, а все же походить, размять косточки.
Иван высунулся из окна вагона и замер. Случилось что-то там, за стенами нашего родного поезда. Иван даже присвистнул.
— Что там? — не утерпел я.
— Станция…
Да ведь только что там ничего не было. И вдруг… крашенные коричневой краской служебные помещения, сквер с фонтаном, буфет, возле которого уже выстроилась очередь, торговки с горячей картошкой, луком, яйцами, ягодой, с бутылками молока.
— Узнайте название станции, — определил самую важную в настоящее время задачу Степан Матвеевич.
А в вагон уже возвращались пассажиры с кульками, пакетами и бутылками, довольные и радостные. Конечно, вот станция или какой-то разъезд, пищу продают, прогуляться можно. И вообще это уже здорово похоже на настоящую жизнь пассажира в поезде. Теперь доедем, обязательно доедем!
— Мы сейчас узнаем, — сказал Валерка, и они с Михаилом ринулись к выходу. Да и Федор с Валерием Михайловичем тоже вдруг засобирались. Не скрою, хотелось спрыгнуть на перрон и мне. Я сначала направился в купе к Инге.
— Предлагаю выйти, — сказал я. — Все уже вышли. Да и купить, наверное, что-нибудь надо.
— Куда же я с Валюшенькой? — возразила Инга. — Я тут останусь, а вы с Сашенькой погуляйте.
Тося осталась с Ингой. Не знаю, почему она не пошла с нами, не хотелось оставлять женщину с ребенком, что ли?
Главное здание вокзала, впрочем, маленькое, одноэтажное и невзрачное, стояло недалеко от нашего вагона. И когда мы подошли к нему, я прочел: «Разъезд 738-ого километра». Да… Это говорило не очень много. Ладно, Иван и студенты все выяснят. А пока что я с удовольствием шагал по твердой земле. Потом мы купили два кулька горячей картошки с луком, пару бутылок молока, мороженое, правда все растаявшее и больше похожее на кефир, но все же сладкое и слегка холодное. Нагруженные продовольственными припасами, мы вернулись в вагон, сложили кульки и бутылки на столик и стали ждать отправления.
— Ну вот видишь, — сказал я Инге, — станция. Хоть и разъезд, а все равно нормальная станция. Теперь уж доедем.
— Хоть бы скорей! — пожелала Инга. — Девочке очень трудно переносить такую жару.
— А что Зинаида Павловна говорит по этому поводу? — спросил я. Здесь у нас вся надежда была на Зинаиду Павловну.
— Да она как ушла в другой вагон, так и не возвращалась еще. Я уж и беспокоюсь за нее…
— Ну, Зинаида Павловна не пропадет. Не такой она человек.
— Конечно… Но что-то уж очень долго ее нет.
— А ты, Тося, что не выйдешь прогуляться? — спросил я.
— Я не хочу, Артем. Я сейчас ничего не хочу.
— Не надо уж так переживать, — попытался я приободрить ее. — Все образуется. Все будет в лучшем виде, вот сама увидишь.
— И в лучшем виде не хочу. И куда еду теперь, сама не знаю.
— Поедем в Марград, — сказал я, — а там уж разберемся. Не оставаться же тебе на какой-нибудь промежуточной станции, чтобы потом со всякими пересадками возвращаться в Усть-Манск?
— Да я и в Усть-Манск не хочу. К кому я там приеду? Кто меня ждет в Усть-Манске?
— Семен… — начал я, даже не зная, что скажу дальше.
— И Семена мне не надо… В Фомск вернусь… Или в другой город уеду… Я, Инга и Артем, может, всю свою жизнь начну с самого начала.
— Тут подумать надо, — возразил я.
— И нечего думать! — отрезала Инга. — Самое время начать все с самого начала.
— Да зачем же с самого уж что ни на есть начала? — удивился я. — Не было, что ли, позади ничего? Не может такого быть.
— Не было, — твердо сказала Тося.
Ну, советовать что-нибудь женщинам я всегда остерегался, а особенно в таких случаях, как с Тосей. Мало ли что сейчас крутилось у нее в голове? И единственное, что я ей мог искренне посоветовать, это решать все спокойно.
К вагону подошел писатель Федор. Вид у него был такой, словно он фланировал по бульвару в попытках убить время. Постояв немного напротив тамбура, он взглянул вверх, то есть на нас, увидел меня и замахал рукой:
— Выходи, Артемий!
— А если тронется? — спросил я.
— Куда он тронется? Ведь ни паровоза, ни электровоза нет.
— Как нет?!
— А вот так. Нет тягловой силы, и все. И неизвестно, куда девалась. Торговки говорят, что поезд-то наш без всякого паровоза и пришел. Подошел, остановился и теперь будет стоять неизвестно сколько.
— Что за ерунда? — вырвалось у меня.
— Папа, пойдем погуляем, — заторопил меня сын.
Вообще-то он был прав. Раз паровоза нет, то состав никуда не тронется. И мы вышли.
— А где оказался наш «Фомич»? — спросил я у Федора.
— Где-то в казахских степях…
— Ничего себе! — воскликнул я. — Да еще без паровоза!
Если остановка надолго, то не позвать ли все-таки Ингу погулять. В вагон заходить я не стал, а просто подошел к окну купе.
— Инга, — позвал я.
Сначала показалась голова Тоси, а потом Зинаиды Павловны.
— Ингу позовите, — попросил я.
Зинаида Павловна ничего не ответила и исчезла.
— Чего тебе? — спросила Инга.
— Понимаешь, поезд будет стоять, наверное, долго. Может, погуляешь с девочкой?
Инга на мгновение задумалась, потом сказала:
— Нет… Тут… А ты можешь взять Валюшеньку? Там есть где-нибудь тень?
— Есть, есть. Я возьму. Сейчас.
— Только смотри, чтобы Сашенька куда не убежал.
— У нас никуда не убежит! — заявил Федор, но энтузиазма этим у моей жены не вызвал.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Все будет нормально. Федор, подержи Сашу. Я мигом. — Сын не возражал и даже, как мне показалось, с интересом и желанием позволил писателю взять себя за руку.
— Погуляй, папа, с дочкой, — сказала мне Зинаида Павловна и передала белоснежный сверток. — Мальцев! Господи! Как вы ее держите?
— Сейчас, сейчас…
— Да ведь это просто. Возьмите ее естественно. Самым простым образом.
— Вот, — сказал я, демонстрируя свое отцовское искусство.
— Ну теперь похоже… Идите, идите.
Мое внимание было занято дочерью, но я все же заметил, что Зинаида Павловна чем-то встревожена. И даже не просто встревожена, а поражена, испугана. На нее это было мало похоже. Но по тому, как меня выпроваживали из купе, можно было понять, что я им все-таки мешаю. Ладно… Какое-то у них свое дело. Я торжественно, впрочем, на почти совершенно не гнущихся ногах проследовал к выходу из вагона.
Получалось у меня! Ей-богу, получалось! Пот хоть и выступил на лбу, но это скорее от духоты и жары.
С величайшими предосторожностями спустился я по ступенькам вагона. Федор с Сашей уже ждали меня. Пассажиры накупили что кому было нужно, да и не очень-то много можно было здесь накупить, и теперь прогуливались вдоль вагонов осиротевшего без электровоза поезда. Мы направились к маленькому фонтанчику. Там и деревья были повыше, и тень погуще. Сын мой крепко держался за широкую ладонь Федора, а дочь преспокойно спала на моих чуть вздрагивающих руках.
Задание у меня сейчас было самое что ни на есть важное, и поэтому я сосредоточенно молчал. Меня хватало лишь на то, чтобы иногда поглядывать на сына, не сбежал ли куда. Нет, не собирался он сбегать. Федор преспокойно уселся на край фонтанчика, что, может быть, и не разрешалось, но его пока никто не гнал, и начал рассказывать Саше сказку. Я прислушался. Нет, не свои фантазии выкладывал он мальчишке, а самую обыкновенную сказку об Иване-дурачке и Змее Горыныче. Это можно, подумал я. Только бы Федору не пришли в голову его невероятные и сложные фантазии. Но Федор, кажется, и сам понимал это. Нет, теперь только по приказу Степана Матвеевича он бросится писать роман о фирменном поезде «Фомич», если уж ничего другого не останется для нашего спасения.
А дела-то, пожалуй, пошли на улучшение. Разъезд вот. После такого большого перегона на него от счастья нельзя было насмотреться.
Время шло, и пассажиры, по-моему, начали закупки продуктов по второму разу. Торговки, обрадованные неожиданной удачей, наверное, бегали за пополнением своих корзин. Во всяком случае, я заметил несколько женщин преклонного возраста, тащивших тяжелые корзины. Ах это они к вагону-ресторану! Ну что ж… Тоже правильно. Ведь запасы самого ресторана подходили к концу.
Федор уже перешел к другой сказке, о Кащее Бессмертном. Контакт у него с моим сыном был полный, но я не ревновал. Сейчас все, что угодно, лишь бы дети были спокойны, не нервничали, не плакали, не болели.
Из вокзальчика вышла группа людей. Степан Матвеевич, Иван, Валерий Михайлович, Валерка, Михаил, ну и, конечно, администрация: начальник поезда и кто-то из местных в форменной фуражке, но без железнодорожного кителя, а в обыкновенной штатской одежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32