А с другой стороны – рука Марты: неподвижная и ледяная, словно окаменевшая.)
– У Факундо разбито лицо, – отчеканила Эуфимия. – Он мертв, да, он мертв.
– Его убил Сантос Перес, – будто по учебнику истории, произнес Нарцисс; мы все вздрогнули, словно эти слова абсолютно не вписывались в атмосферу происходящего. Но еще более резко отреагировала Эуфемия. Сначала она тяжело задышала, а затем вдруг разразилась смехом, она смеялась и смеялась, истерически, будто испуганно кудахчущая курица, и с каждым взрывом ее смеха воздух в комнате казался мне все более спертым, я уже раскаивался в том, что привел сюда Монью и Лауру, мне хотелось прекратить все это, заткнуть рот Эуфемии. Но вместе с тем происходящее мне нравилось, и мысленно я требовал от Нарцисса продолжения.
– Его убил Сантос Перес, – повторил он. – Мы все это знаем.
Смех оборвался на какой-то всхлипывающей ноте. В том месте, где рождался голос Эуфемии (рядом с головой Марты, но выше), я, кажется, на какой-то миг увидел некую полупрозрачную вязкую тень. Но стоило мне моргнуть, как загадочное видение исчезло. А Эуфемия продолжала хрипло дышать.
– Его убила Марта! – прокричала, почти провизжала она так страшно, что рука Сусаны, словно сороконожка, перевернулась в моей ладони. – Мечом! Мечом, мечом, мечом!
– Эуфемия, – послышался все такой же ровный и спокойный голос Нарцисса. – О ком ты говоришь?
Словно молния ударила меня по глазам: это Хорхе, не выдержав напряжения, щелкнул выключателем. Никого, кроме нас, в комнате не было, а сам Хорхе лицом походил на измученного бледного Пьеро.
– Ну ты и болван, – вполне любезным тоном заявил ему Нарцисс. – Теперь все, больше она сегодня не вернется. С Эуфемией так обращаться нельзя.
Хорхе посмотрел на него пустыми глазами, затем подошел к Марте и остановился рядом с нею. Марта сидела на своем прежнем месте – тихая, погруженная сама в себя. Мне показалось: Хорхе хотелось обнять и успокоить ее, но он ограничился только тем, что встал за спинкой ее стула, всем своим видом выражая готовность защитить сестру от любых напастей. Лаура, еще не придя в себя от пережитого страха, восхищенно смотрела на него. По правде говоря, бледность была ему даже к лицу, никогда раньше я не видел Хорхе таким красивым.
– Финал сеанса оказался несколько скомкан, – сказал Нарцисс, растирая себе руки. – Символика разговора весьма неопределенна и требует расшифровки и толкования. Честно говоря, я не удовлетворен таким результатом. Виноват же во всем наш коллега, поспешивший так глупо прервать столь интересно начинавшийся разговор.
Я посмотрел на Сусану и удивился: на ее лице было выражение облегчения. Она бодро встала из-за стола и занялась приготовлением кофе и других напитков. Пройдя мимо Ренато, который, не замечая никого и ничего вокруг, смотрел в одну точку перед собой, я подошел к его сестре.
– Мои поздравления, Су.
– Интересно: с чем это?
– С новостями. Какими бы они ни были, для тебя они, похоже, оказались добрыми.
Она пожала плечами, словно давая понять, что ничего серьезного не произошло.
– Единственное, что, пожалуй, имеет значение, – тихо сказала она мне, – это то, что Ренато теперь понял, как нужно закончить картину.
– Ты так думаешь?
– Я уверена. И чем быстрее он этим займется, тем лучше. Нужно брать быка за рога.
– Рог тут я вижу только один, да и тот – стальной. Это если забыть о том, что рог, как и клинок, сам по себе никакой опасности не представляет. Причину, побуждающую руку совершить роковое движение, – вот что нужно найти и устранить.
– Это уже не важно. – Су широко улыбалась мне. – Разумеется, все это глупо, и ничего хорошего здесь нет… Но был вариант еще более страшный.
– Какой, Су?
– Тот, о котором я думала, тот, которого я так боялась.
– Какой же? Объясни…
– Я хочу пить, – сказала Сусана. – Я очень хочу пить.
III
i
– В последнее время я заметно усовершенствовался в искусстве написания исторических стихов, – говорил я Марте, явившейся – сникшей и измученной – ко мне домой. – Влияние твоего замечательного брата приводит к тому, что мои успехи становятся все более значительными. От уровня Сесара Вальехо до Хорхе Нури я взлетел со скоростью кометы.
– Вальехо был той еще скотиной, – льстиво поддакнула мне Марта. – Ничего более брутального, чем его стихи, я не знаю. Впрочем, Хорхе будет почище него. Ладно, валяй, читай. А я заодно запишу – сохраним что-нибудь и из твоих творений для потомства.
Я преподнес ей несколько фрагментов, которые сейчас представляю вашему вниманию в той же последовательности.
SOMETHING ROTTEN IN MY LEFT SHOE
С моей левой ногой творится что-то неладное. Разутая, она выглядит довольной и здоровой, хотя подчас ее сводит судорогой так, что пальцы растопыриваются, и между ними виден ковер – вот ведь странное дело. Когда же я иду, обутый, по улице и меньше всего ожидаю беды, вдруг в башмаке ощущаю какое-то жжение. Неведомые силы крутят мне пятку и выворачивают ступню; я почти слышу, как хрустят пальцы и громоздятся один на другой. В отчаянии я возвращаюсь домой, безутешный (как-то раз мне пришлось обнажить свою ногу прямо в кондитерской лавке); сорвав со стопы башмак и носок, я вижу окровавленные пальцы, вырванные ногти, и носок мой, кстати, изодран в клочья. А в глубине моего башмака рождается запах – запах битвы, аромат пота и крови множества людских тел, эти люди сошлись в последнем бою и ищут в нем смерти.
СКОРЕЕ ВСЕГО, НЕПРАВДА
Она вечно падала со стульев, и вскоре все поняли, что нет смысла подыскивать ей глубокие кресла с высокими подлокотниками. Она садилась – и тотчас же падала. Иногда она падала навзничь, но чаще всего – на бок. Но вставала и улыбалась – добродушие отличало ее, и понимание, понимание того, что стулья – это не для нее. Она приспособилась жить стоя. Стоя она занималась любовью, на ногах и ела, и пила, она и спала не ложась, опасаясь упасть с кровати. Ибо что есть кровать, как не стул для всего тела? В день, когда она умерла, ее, торопясь, положили в гроб; столь же спешно он был заколочен. Во время бдения над усопшей гроб то и дело клонился то в одну, то в другую сторону – он словно хотел куда-то упасть. Чтобы отдать усопшей последний, по совету родителей гроб пригвоздили к полу. И как только ее опустили в могилу, мать с отцом отправились в мебельный магазин; там они накупили себе много стульев, ибо пока она жила в этом доме, в нем не было ни единого стула: ведь каждый раз, захотев присесть хоть на миг, она непременно падала на пол.
ЭКСГУМАЦИЯ
Я ощутил желание высморкаться и вынул тонкий, белоснежный платок – тот, что нежнейшим и мягким пухом встречает радостный нос. Я просморкался изо всех сил – нравится мне сморкаться, понимаю я в этом толк – и, прочистив ноздри и пазухи, я отнял платок от лица. Бросил взгляд на платок – и родился в груди моей жалобный стон, ибо вместо крохотных янтарных лужиц обнаружил я на своем платке плотную черную кучку мохнатых ресниц.
– Ну, положим, с теми, что сочиняет Хорхе, их и сравнивать нечего, – недовольно заметила Марта. – Да, все три – неплохие эскизы, но уж больно хорошо продуманные. И это – если не считать влияния Мишо, которое за версту видать.
– Думаешь, у меня может получиться лучше? – с надеждой в голосе спросил я.
– Общество Хорхе идет тебе на пользу. А как сонеты? Балуешься?
– Да, но скорее для тренировки. Я десять лет овладевал этой формой и совершенствовался в ней. Теперь, набив руку, нужно постоянно поддерживать себя в форме. Сама понимаешь: книжечка сонетов – это то, что всегда пригодится в жизни. Я их сочиняю и коплю. Коплю, коплю, а потом выбрасываю залпом – как сперматозоиды. А то, что я тебе только что прочитал, это совсем другое дело. Это своего рода высший пилотаж. Исполнить такое куда труднее и одновременно – куда легче. Не каждый день приходит подобное озарение, как с тем же платком.
– На Хорхе они снисходят так часто, что он даже теряет аппетит. Он уже неделю ничего мне не диктует, зато, высунувшись в окно, часами выкрикивает свои шедевры. Соседи из дома напротив пригрозили недавно, что вызовут полицию. Интересно, а в чем его могут обвинить? – спросила она со столь свойственной ей способностью спускаться с небес обсуждения поэзии на землю по-детски наивного восприятия мира.
– Нарушение общественного порядка, выразившееся в произведении мешающего окружающим шума. Скорее всего, что-то вроде этого. Ты что, пришла ко мне, только чтобы выяснить, что грозит Хорхе, если на его декламацию обратит внимание полиция?
– Нет, – изобразив на лице обиду, ответила Марта. – Я хочу попросить тебя кое о чем. Знаешь, помоги мне найти тот дом с двумя окнами. Мне почему-то кажется, что он может быть где-то в Кабальито, в Девото или же в Вилья-Лугано. Может быть, еще где-то, но ты не думай, что список будет очень уж длинным.
– Слушай, а ты уже завтракала?
– Еще нет. Может быть, соорудим яичницу? С ветчиной?
– Давай.
Я накинул поверх пижамы домашний халат, и мы переместились на кухню. Марта, когда на нее находило соответствующее настроение, была великолепной хозяйкой, у нее все получалось быстро и вкусно, так что позавтракали мы отлично – отложив при этом все разговоры о деле на потом. Марта доложила мне о том, что Монья ей нравится все больше, хотя в тот вечер в студии им и не удалось поболтать по душам. В ответ на вопрос о Хорхе и Лауре она лишь презрительно передернула плечами и высказала предположение, что Хорхе ищет способ быть представленным в доме семьи Динар.
– Тоже мне проблема. Пусть позвонит мне, я лично отведу его к ним и представлю родителям девочек. – Я сказал это с преувеличенной небрежностью, специально, чтобы разозлить Марту.
– Ну и тащи его, куда хочешь. В конце концов, должен же он переспать хоть с одной из них. Ты-то, надеюсь, ревновать не будешь?
– Ни в коем случае! Ты же знаешь, что я люблю только тебя. И вот сегодня ты сама пришла ко мне – одна, беззащитная, ты появилась в моей спальне…
– За дверью меня ждет няня с заявлением в суд по делам несовершеннолетних. Осталось только вписать твое имя и дать делу ход. Слушай, Инсекто, ты ведь поможешь мне, правда?
Она дожевала свою чертову ветчину, а я внимательно и терпеливо выслушал всю ее болтовню. Нет, мне не то чтобы было скучно, просто все, о чем она говорила, каждая ее «свежая» мысль – все это было уже основательно пережевано мной, начиная с того спиритического вечера. Подчас даже надоедает наблюдать одно и то же: то, как подсознательное объясняет куда более сложные ситуации, чем объективная наука, как логическое мышление сдается и отступает перед самыми первобытными инстинктами, уступая место капризу чистой поэзии, тому, что исконно принадлежит нам – иррациональному мышлению и мотивированным им действиям. Марта все говорила и говорила, придавая осязаемую форму моим беспорядочным размышлениям, и вскоре лишь тайный резерв моей личной независимости удерживал меня от того, чтобы признаться, что я давно согласен принять участие в деле, о коем она говорила.
Мы решили (вооружившись путеводителем Певзера) обследовать наиболее вероятные, по мнению Марты, районы. Я поинтересовался, верит ли она в гадание на картах, – имея в виду топографию. Марта тотчас попыталась сориентироваться между разными секторами Буэнос-Айреса при помощи какого-нибудь внутреннего голоса. Пока я одевался и писал записку для прислуги, мы разработали план, достойный времен моего бойскаутства. Флоресту мы вычеркнули сразу – слишком слабо было предчувствие Марты по поводу этого района – и решили двигаться от меньшего к большему, начав с Вилья-Лугано и Вилья-Селина, чтобы затем сконцентрировать внимание на Кабальито и Девото.
– Поклянись мне всем самым святым для тебя, что ничего не скажешь Ренато, – потребовала Марта.
– Клянусь.
– И поклянись всем тем же, что Хорхе тоже ничего не узнает.
– Клянусь.
136-й автобус высадил нас у того почти не знакомого мне места, где улицы Баррос Пасос и Чилаберт упираются в проспект Генерала Паса. Солнце уже изрядно раскалило асфальт, но я терпеливо ждал, пока Марта выберет или угадает нужный нам маршрут. Во время поездки – почти час от Примера Хунта – мы договорились сосредоточиться на нескольких принципиально важных деталях: булыжная мостовая, насыпь или какой-то склон напротив дома. Сидя по противоположным бортам сто тридцать шестого, мы пытались, насколько это было возможно, разглядеть улицы, которые, которые пересекал наш автобус. Уже ближе к концу поездки, когда позади осталась остановка Вилья Лугано – этот островок зелени посреди стольких серых каменных кубов, – Марта пересела ко мне и, потупив взгляд, призналась, что абсолютно ничего не узнает в этом районе.
– Но ты хотя бы бывала здесь?
– Один раз. Нас с Хорхе как-то занесло сюда лет восемь назад. Здесь все было по-другому, автобус не ходил, и я…
– Ладно, – поспешил я успокоить ее. – Предчувствие есть предчувствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– У Факундо разбито лицо, – отчеканила Эуфимия. – Он мертв, да, он мертв.
– Его убил Сантос Перес, – будто по учебнику истории, произнес Нарцисс; мы все вздрогнули, словно эти слова абсолютно не вписывались в атмосферу происходящего. Но еще более резко отреагировала Эуфемия. Сначала она тяжело задышала, а затем вдруг разразилась смехом, она смеялась и смеялась, истерически, будто испуганно кудахчущая курица, и с каждым взрывом ее смеха воздух в комнате казался мне все более спертым, я уже раскаивался в том, что привел сюда Монью и Лауру, мне хотелось прекратить все это, заткнуть рот Эуфемии. Но вместе с тем происходящее мне нравилось, и мысленно я требовал от Нарцисса продолжения.
– Его убил Сантос Перес, – повторил он. – Мы все это знаем.
Смех оборвался на какой-то всхлипывающей ноте. В том месте, где рождался голос Эуфемии (рядом с головой Марты, но выше), я, кажется, на какой-то миг увидел некую полупрозрачную вязкую тень. Но стоило мне моргнуть, как загадочное видение исчезло. А Эуфемия продолжала хрипло дышать.
– Его убила Марта! – прокричала, почти провизжала она так страшно, что рука Сусаны, словно сороконожка, перевернулась в моей ладони. – Мечом! Мечом, мечом, мечом!
– Эуфемия, – послышался все такой же ровный и спокойный голос Нарцисса. – О ком ты говоришь?
Словно молния ударила меня по глазам: это Хорхе, не выдержав напряжения, щелкнул выключателем. Никого, кроме нас, в комнате не было, а сам Хорхе лицом походил на измученного бледного Пьеро.
– Ну ты и болван, – вполне любезным тоном заявил ему Нарцисс. – Теперь все, больше она сегодня не вернется. С Эуфемией так обращаться нельзя.
Хорхе посмотрел на него пустыми глазами, затем подошел к Марте и остановился рядом с нею. Марта сидела на своем прежнем месте – тихая, погруженная сама в себя. Мне показалось: Хорхе хотелось обнять и успокоить ее, но он ограничился только тем, что встал за спинкой ее стула, всем своим видом выражая готовность защитить сестру от любых напастей. Лаура, еще не придя в себя от пережитого страха, восхищенно смотрела на него. По правде говоря, бледность была ему даже к лицу, никогда раньше я не видел Хорхе таким красивым.
– Финал сеанса оказался несколько скомкан, – сказал Нарцисс, растирая себе руки. – Символика разговора весьма неопределенна и требует расшифровки и толкования. Честно говоря, я не удовлетворен таким результатом. Виноват же во всем наш коллега, поспешивший так глупо прервать столь интересно начинавшийся разговор.
Я посмотрел на Сусану и удивился: на ее лице было выражение облегчения. Она бодро встала из-за стола и занялась приготовлением кофе и других напитков. Пройдя мимо Ренато, который, не замечая никого и ничего вокруг, смотрел в одну точку перед собой, я подошел к его сестре.
– Мои поздравления, Су.
– Интересно: с чем это?
– С новостями. Какими бы они ни были, для тебя они, похоже, оказались добрыми.
Она пожала плечами, словно давая понять, что ничего серьезного не произошло.
– Единственное, что, пожалуй, имеет значение, – тихо сказала она мне, – это то, что Ренато теперь понял, как нужно закончить картину.
– Ты так думаешь?
– Я уверена. И чем быстрее он этим займется, тем лучше. Нужно брать быка за рога.
– Рог тут я вижу только один, да и тот – стальной. Это если забыть о том, что рог, как и клинок, сам по себе никакой опасности не представляет. Причину, побуждающую руку совершить роковое движение, – вот что нужно найти и устранить.
– Это уже не важно. – Су широко улыбалась мне. – Разумеется, все это глупо, и ничего хорошего здесь нет… Но был вариант еще более страшный.
– Какой, Су?
– Тот, о котором я думала, тот, которого я так боялась.
– Какой же? Объясни…
– Я хочу пить, – сказала Сусана. – Я очень хочу пить.
III
i
– В последнее время я заметно усовершенствовался в искусстве написания исторических стихов, – говорил я Марте, явившейся – сникшей и измученной – ко мне домой. – Влияние твоего замечательного брата приводит к тому, что мои успехи становятся все более значительными. От уровня Сесара Вальехо до Хорхе Нури я взлетел со скоростью кометы.
– Вальехо был той еще скотиной, – льстиво поддакнула мне Марта. – Ничего более брутального, чем его стихи, я не знаю. Впрочем, Хорхе будет почище него. Ладно, валяй, читай. А я заодно запишу – сохраним что-нибудь и из твоих творений для потомства.
Я преподнес ей несколько фрагментов, которые сейчас представляю вашему вниманию в той же последовательности.
SOMETHING ROTTEN IN MY LEFT SHOE
С моей левой ногой творится что-то неладное. Разутая, она выглядит довольной и здоровой, хотя подчас ее сводит судорогой так, что пальцы растопыриваются, и между ними виден ковер – вот ведь странное дело. Когда же я иду, обутый, по улице и меньше всего ожидаю беды, вдруг в башмаке ощущаю какое-то жжение. Неведомые силы крутят мне пятку и выворачивают ступню; я почти слышу, как хрустят пальцы и громоздятся один на другой. В отчаянии я возвращаюсь домой, безутешный (как-то раз мне пришлось обнажить свою ногу прямо в кондитерской лавке); сорвав со стопы башмак и носок, я вижу окровавленные пальцы, вырванные ногти, и носок мой, кстати, изодран в клочья. А в глубине моего башмака рождается запах – запах битвы, аромат пота и крови множества людских тел, эти люди сошлись в последнем бою и ищут в нем смерти.
СКОРЕЕ ВСЕГО, НЕПРАВДА
Она вечно падала со стульев, и вскоре все поняли, что нет смысла подыскивать ей глубокие кресла с высокими подлокотниками. Она садилась – и тотчас же падала. Иногда она падала навзничь, но чаще всего – на бок. Но вставала и улыбалась – добродушие отличало ее, и понимание, понимание того, что стулья – это не для нее. Она приспособилась жить стоя. Стоя она занималась любовью, на ногах и ела, и пила, она и спала не ложась, опасаясь упасть с кровати. Ибо что есть кровать, как не стул для всего тела? В день, когда она умерла, ее, торопясь, положили в гроб; столь же спешно он был заколочен. Во время бдения над усопшей гроб то и дело клонился то в одну, то в другую сторону – он словно хотел куда-то упасть. Чтобы отдать усопшей последний, по совету родителей гроб пригвоздили к полу. И как только ее опустили в могилу, мать с отцом отправились в мебельный магазин; там они накупили себе много стульев, ибо пока она жила в этом доме, в нем не было ни единого стула: ведь каждый раз, захотев присесть хоть на миг, она непременно падала на пол.
ЭКСГУМАЦИЯ
Я ощутил желание высморкаться и вынул тонкий, белоснежный платок – тот, что нежнейшим и мягким пухом встречает радостный нос. Я просморкался изо всех сил – нравится мне сморкаться, понимаю я в этом толк – и, прочистив ноздри и пазухи, я отнял платок от лица. Бросил взгляд на платок – и родился в груди моей жалобный стон, ибо вместо крохотных янтарных лужиц обнаружил я на своем платке плотную черную кучку мохнатых ресниц.
– Ну, положим, с теми, что сочиняет Хорхе, их и сравнивать нечего, – недовольно заметила Марта. – Да, все три – неплохие эскизы, но уж больно хорошо продуманные. И это – если не считать влияния Мишо, которое за версту видать.
– Думаешь, у меня может получиться лучше? – с надеждой в голосе спросил я.
– Общество Хорхе идет тебе на пользу. А как сонеты? Балуешься?
– Да, но скорее для тренировки. Я десять лет овладевал этой формой и совершенствовался в ней. Теперь, набив руку, нужно постоянно поддерживать себя в форме. Сама понимаешь: книжечка сонетов – это то, что всегда пригодится в жизни. Я их сочиняю и коплю. Коплю, коплю, а потом выбрасываю залпом – как сперматозоиды. А то, что я тебе только что прочитал, это совсем другое дело. Это своего рода высший пилотаж. Исполнить такое куда труднее и одновременно – куда легче. Не каждый день приходит подобное озарение, как с тем же платком.
– На Хорхе они снисходят так часто, что он даже теряет аппетит. Он уже неделю ничего мне не диктует, зато, высунувшись в окно, часами выкрикивает свои шедевры. Соседи из дома напротив пригрозили недавно, что вызовут полицию. Интересно, а в чем его могут обвинить? – спросила она со столь свойственной ей способностью спускаться с небес обсуждения поэзии на землю по-детски наивного восприятия мира.
– Нарушение общественного порядка, выразившееся в произведении мешающего окружающим шума. Скорее всего, что-то вроде этого. Ты что, пришла ко мне, только чтобы выяснить, что грозит Хорхе, если на его декламацию обратит внимание полиция?
– Нет, – изобразив на лице обиду, ответила Марта. – Я хочу попросить тебя кое о чем. Знаешь, помоги мне найти тот дом с двумя окнами. Мне почему-то кажется, что он может быть где-то в Кабальито, в Девото или же в Вилья-Лугано. Может быть, еще где-то, но ты не думай, что список будет очень уж длинным.
– Слушай, а ты уже завтракала?
– Еще нет. Может быть, соорудим яичницу? С ветчиной?
– Давай.
Я накинул поверх пижамы домашний халат, и мы переместились на кухню. Марта, когда на нее находило соответствующее настроение, была великолепной хозяйкой, у нее все получалось быстро и вкусно, так что позавтракали мы отлично – отложив при этом все разговоры о деле на потом. Марта доложила мне о том, что Монья ей нравится все больше, хотя в тот вечер в студии им и не удалось поболтать по душам. В ответ на вопрос о Хорхе и Лауре она лишь презрительно передернула плечами и высказала предположение, что Хорхе ищет способ быть представленным в доме семьи Динар.
– Тоже мне проблема. Пусть позвонит мне, я лично отведу его к ним и представлю родителям девочек. – Я сказал это с преувеличенной небрежностью, специально, чтобы разозлить Марту.
– Ну и тащи его, куда хочешь. В конце концов, должен же он переспать хоть с одной из них. Ты-то, надеюсь, ревновать не будешь?
– Ни в коем случае! Ты же знаешь, что я люблю только тебя. И вот сегодня ты сама пришла ко мне – одна, беззащитная, ты появилась в моей спальне…
– За дверью меня ждет няня с заявлением в суд по делам несовершеннолетних. Осталось только вписать твое имя и дать делу ход. Слушай, Инсекто, ты ведь поможешь мне, правда?
Она дожевала свою чертову ветчину, а я внимательно и терпеливо выслушал всю ее болтовню. Нет, мне не то чтобы было скучно, просто все, о чем она говорила, каждая ее «свежая» мысль – все это было уже основательно пережевано мной, начиная с того спиритического вечера. Подчас даже надоедает наблюдать одно и то же: то, как подсознательное объясняет куда более сложные ситуации, чем объективная наука, как логическое мышление сдается и отступает перед самыми первобытными инстинктами, уступая место капризу чистой поэзии, тому, что исконно принадлежит нам – иррациональному мышлению и мотивированным им действиям. Марта все говорила и говорила, придавая осязаемую форму моим беспорядочным размышлениям, и вскоре лишь тайный резерв моей личной независимости удерживал меня от того, чтобы признаться, что я давно согласен принять участие в деле, о коем она говорила.
Мы решили (вооружившись путеводителем Певзера) обследовать наиболее вероятные, по мнению Марты, районы. Я поинтересовался, верит ли она в гадание на картах, – имея в виду топографию. Марта тотчас попыталась сориентироваться между разными секторами Буэнос-Айреса при помощи какого-нибудь внутреннего голоса. Пока я одевался и писал записку для прислуги, мы разработали план, достойный времен моего бойскаутства. Флоресту мы вычеркнули сразу – слишком слабо было предчувствие Марты по поводу этого района – и решили двигаться от меньшего к большему, начав с Вилья-Лугано и Вилья-Селина, чтобы затем сконцентрировать внимание на Кабальито и Девото.
– Поклянись мне всем самым святым для тебя, что ничего не скажешь Ренато, – потребовала Марта.
– Клянусь.
– И поклянись всем тем же, что Хорхе тоже ничего не узнает.
– Клянусь.
136-й автобус высадил нас у того почти не знакомого мне места, где улицы Баррос Пасос и Чилаберт упираются в проспект Генерала Паса. Солнце уже изрядно раскалило асфальт, но я терпеливо ждал, пока Марта выберет или угадает нужный нам маршрут. Во время поездки – почти час от Примера Хунта – мы договорились сосредоточиться на нескольких принципиально важных деталях: булыжная мостовая, насыпь или какой-то склон напротив дома. Сидя по противоположным бортам сто тридцать шестого, мы пытались, насколько это было возможно, разглядеть улицы, которые, которые пересекал наш автобус. Уже ближе к концу поездки, когда позади осталась остановка Вилья Лугано – этот островок зелени посреди стольких серых каменных кубов, – Марта пересела ко мне и, потупив взгляд, призналась, что абсолютно ничего не узнает в этом районе.
– Но ты хотя бы бывала здесь?
– Один раз. Нас с Хорхе как-то занесло сюда лет восемь назад. Здесь все было по-другому, автобус не ходил, и я…
– Ладно, – поспешил я успокоить ее. – Предчувствие есть предчувствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16