А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Жена заворчала, перевернулась на другой бок, толкнула дьякона солидных размеров арселем, и засопела умилительно. Дьякон испытывал к жене самые теплые чувства, несмотря на то, что временами ему хотелось ее убить. Об этих своих порывах он никому не говорил и считал их проявлениями слабости.
Слезши с ложа, дьякон на ощупь добрался до двери опочивальни и вышел в соседнее помещение, служившее в церковной пристройке одновременно столовой, занималовкой, и гридницей. На большом дубовом столе лежали фолианты, свитки, парча, письменные принадлежности, недоеденная бжевака в глиняной плошке (дьякон был сладкоежка, и новгородские сласти ему ужасно нравились), какие-то предметы, назначение которых впотьмах легко не определяется, чей-то лапоть (как он сюда попал?), и так далее. Дьякон нашел ощупью сундук и в несколько приемов зажег свечу. Мышь побежала от стола под дверь. Дьякон исследовал бжеваку. Нет, вроде бы, мыши равнодушны к таким грункам. Попробовал. Вкусно.
Вытерев пальцы о подол рубахи, дьякон капнул воском на стол и пристроил свечу. Огромный фолиант на двух каталках — Евангелия по-славянски. Писано лет сто назад. Сегодня так не пишут — между словами вставляют пропуски.
— «Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаше сокровище на небеси, и гряди вслед мене. Слышае же юноша слово, уиде скорбя. Бе бо имея стяжания многа».
Анатолий вспомнил этот стих в греческом варианте, а затем по-латыни. Попытался вспомнить арамейский вариант, но ничего не вышло — арамейского он не знал. Но вроде бы ни в греческом, ни в латинском варианте слово «имение» не уточнялось в конце, не превращалось в «стяжания». Перемудрили славяне древние. Надо будет попросить писца исправить при переписке.
Хорош Вятко-писец, смышленый малый. Одно плохо — дьяконица к нему неравнодушна. Они мне оба нужны, но функции у них разные.
Говорил я давеча проповедь возле торга. Не очень складно, как всегда. Многие смеялись — но это лучше, чем когда молчат или не слушают. А смеясь — глядишь и запомнят что-нибудь. Вот только богатых деток надо бы приструнить — язычники, как есть язычники, сверху до низу. Ничем их не проймешь. Пороть надо, пороть. А деньгами-то сыплют направо и налево. Одна одежка стоит столько, что на починку крыши в церкви хватит на десять лет вперед. Посадник нас не любит. Ох не любит. И не было бы беды. Правда, главный давеча с ним говорил, и посадник согласился, что церковь — нужна. Главный ему обещал, что будет напутствовать народ, чтобы чтили посадника, чтобы десятину платили исправно. Но народ нынче жадный, от десятины уклоняется, а церковь страдает. А если они вдруг, эти язычники новгородские проклятые, вздумают смуту устроить? Мне главный говорил давеча — дело неладно, все к тому идет. А дьяконица моя ничего не понимает и понимать не хочет. Шестой месяц беременности. Это только и спасает, иначе бы каждый день Вятке глазки строила, а не в неделю раз.
От мыслей оторвал Анатолия стук в дверь. Стучали кулаком, не очень-то вежливо. Кого это еще принесло в такую пору? Глубокая ночь на дворе. Вот же новгородцы безбожные, шляются по ночам туда-сюда, в двери стучат. Не пойду. Пусть стучат.
Стук повторился, настойчивее. Анатолий вздохнул, быстро произнес молитву, и пошел к двери. Если стучат — надо открывать. Так написано.
Трудно отпирать засовы одной рукой. Но другая занята свечой. Отпер.
— Здравствуй, дьякон, — сказал давешний знакомый, парень не очень понятный, вроде бы варанг. — Прости, что так поздно тебя тревожим.
За варангом стояли три женщины и один неприятного вида тип в болярской шапке набекрень.
— А что есть надобно, добрейший людь? — спросил Анатолий, лживо улыбаясь.
— Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.
Ну вот еще, подумал Анатолий. Только этого не хватало. Что скажет дьяконица?
— И дьяконице ничего не говори.
— Тяжек грех, — пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, — Заходите.
Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.
— Вон в там, в там грядите, — показал дьякон перстом. — Вон в там комната.
Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.
Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.
— И вот что, дьякон, — сказал Хелье тихо. — Если кто будет спрашивать — ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?
— Да, так, — уныло откликнулся дьякон. — А еда как? Еда для им?
— Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.
— Проповедь читать намерение.
— Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.
— Нет другой.
— Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.
— Ты не любить меня, — с уверенностью сказал Анатолий.
— Дьякон, — Любава положила руку на плечо Анатолия. — Посмотри на меня.
Он посмотрел уныло.
— Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.
— Христианин, — согласился дьякон мрачно.
— Годрика я вам оставлю, — сказал Хелье.
— Это зачем еще? — возмутился Годрик.
— Тише. На всякий случай.
— Я не желаю!
— Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?
— Нет, я сверды не люблю, — недовольно и деловито сказал Годрик.
— Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться — действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий — человек верный.
Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.
— Все, — сказал Хелье. — Я пошел. Любава…
Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.
— Э, — сказал Годрик.
Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.
Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.
— Ладно, — сказал он. — Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.
Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.
— Что он сказал? — спросила Белянка у Любавы.
— Кто?
— Ну он вот. Дьякон, — она показала глазами на Анатолия.
— Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, — сообщил Годрик с ховлебенка.
— Запереть дверь, — объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.
* * *
Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.
— Ну, что тебе? — спросила сонная тетка Погода.
— Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.
Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.
Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.
На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.
— Не спится, — объяснил он, жуя травинку. — Где Годрик?
— Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.
Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.
— Минерва там?
— Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.
— Насущные… как?
— Контрибуции.
— Не понимаю.
— Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен — на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.
— Это кто тебе такое сказал?
— Ротко.
— А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?
— Ну да?
— Именно так и есть.
Дир подумал.
— Наверное, это страшно неудобно, — сказал он.
— Почему же?
— Допустим, вышла женщина замуж.
— Так.
— Любит мужа.
— Ну и?
— Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.
— И что же в этом плохого?
— Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.
— Может ты и прав, — сказал Хелье. — Не знаю.
Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.
— Я немного подремлю, — объяснил он. — Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.
Он не задремал — уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот… зодчий… поедет?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СУД
Ротко проснулся не очень рано, понежился некоторое время на ложе, чувствуя себя прекрасно и получая удовольствие от того, что вокруг люди. Потянувшись, он встал и вышел к реке умыться.
Минерва проснулась вслед за ним, с деловым видом в одной рубахе подошла к столу, и уже ухватила было грязной рукой пегалину, но Дир, заметивший это, схватил ее за плечо.
— Ты бы помылась.
— Сгинь.
— Не кричи, Хелье спит.
— А мне-то что, что он спит.
— Иди на реку мыться.
— Нет. Сначала поем.
— Ухи надеру.
Она злобно посмотрела на него и пошла к двери. Он понял, что она сейчас убежит, и кинулся за ней. Схватив ее за руку он потащил ее к реке. Минерва упиралась, кричала и ругалась страшными словами. Взяв ее под мышки, Дир поднял девушку, качнул, и кинул в воду. Место не очень глубокое, берег Волхова здесь достаточно пологий, но маленькая Минерва, покричав и побултыхавшись, пошла ко дну. Дир, испугавшись, что она сейчас утонет и ему придется давать отчет перед Хелье по этому поводу, зашел в воду по пояс, выловил Минерву, и выволок ее на берег. Она плевалась и делала страшные глаза. Наверное, напугалась. Когда Дир стал оттирать грязь с ее рук и лица ее же мокрой рубахой, она не сопротивлялась.
— Зайди в воду по пояс и потри себя всю, с ног до головы, — приказал он. — А то с тобой рядом находиться невозможно совершенно. Астеры чумазые.
Она послушалась. Потерла тут и там, вышла, но Дир содрал с нее мокрую рубаху и погнал ее опять в воду.
— Тереть везде, — велел он.
Она стала тереть и вскоре ей это занятие стало нравится. Дир протянул ей рубаху, и она стала тереть рубахой. Когда она снова вышла на берег, на этот раз более или менее чистая, Дир оглядел ее, дрожащую, тощую, с зарозовевшей кожей, критически, испытывая чувства, близкие к чувствам если не отца, то старшего брата, и, сняв пряжку, завернул ее в свою сленгкаппу, краем которой он вытер ей нос.
В отсутствие Годрика Дир разогрел пегалины и оставшийся солидных размеров кусок хвербасины, и подал на стол.
— Не хватай! — велел он Минерве. — Горячо. Ешь помедленнее.
Вернувшийся с купания Ротко был очень рад завтраку и сел за стол под пристальным взглядом Дира. Диру явно хотелось что-нибудь сказать по этому поводу, но он промолчал.
После завтрака Минерва походила по помещению, вернулась к ложу, на котором провела ночь, пощупала туго скрученные соломенные связки под покрывалом, встала на них сперва коленками, а потом и в полный свой невеликий рост, и подпрыгнула. Ложе и солома спружинили, и Минерве понравилось. И стала Минерва подпрыгивать на ложе, волосы вверх-вниз, руки в стороны, повизгивая от удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов