В ногах у профессоров – тощие вещевые мешки, из которых торчат хвосты воблы, а на дне угадывается до десятка картофелин. Портфелей тогда не носили, и в тех же мешках покоились папки с лекциями по стратегии или фортификации.
За чинными профессорскими рядами – слушатели. Они выглядят куда воинственнее своих учителей. Потрепанные шинелишки затянуты офицерскими ремнями. На боку – полевые сумки, наганы, маузеры, у некоторых клинки в серебряных ножнах.
Худые лица лучше всяких слов говорят о том, что слушателям живется впроголодь и не всегда они высыпаются. На пустой желудок, да еще в постоянном холоде нелегко грызть гранит военной науки. Но, несмотря ни на что, они веселы. Из угла доносится песня «Как родная меня мать провожала…». Поют бодро, с присвистом, не углубляясь в грустный смысл слов.
Но вот в дверях показались начальник и комиссар академии. С ними начальник учебного отдела К. И. Бесядовский.
Тогда еще не существовало команды: «Товарищи офицеры!» Однако сразу воцаряется тишина, все встают. Чтобы добраться до сцены, на которой высится кафедра, напоминающая церковный аналой, надо пройти весь зал. Михаил Николаевич шагает первым, приветливо улыбается и совсем не начальническим тоном говорит:
– Здравствуйте!.. Пожалуйста, сидите… не беспокойтесь…
В руках у него маленький блокнот и карандаш. Поднявшись на сцену, он кладет этот блокнот на кафедру и начинает лекцию – новую главу из своего первого военно-теоретического труда «Стратегия национальная и классовая».
В сосредоточенной тишине зала отчетливо звучит каждое слово. Я наблюдаю за профессорами. На их лицах вначале отражалось несколько ироническое любопытство: «Ну-с, послушаем, что скажет нам о стратегии этот поручик». Но очень скоро на смену любопытству пришло удивление. Им, воспитанным в духе «аполитичности» армии, было чему удивиться, когда услышали:
– Наши русские генералы не сумели понять гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами… Мы видим перед собой не «малую» войну, а большую планомерную войну, чуть ли не миллионных армий, проникнутых единой идеей и совершавших блестящие маневры. В рядах этой армии среди ее преданных, рожденных гражданской войной военачальников начинает складываться определенная доктрина этой войны, а вместе с ней и теоретическое обоснование…
Еще резче обозначились складки между бровями маститых профессоров, когда до них долетели слова:
– Изучение основ и законов гражданской войны – это вопрос коммунистической программы… Лишь на базе марксизма можно обосновать теорию гражданской войны, то есть создать классовую стратегию.
Все это было ново, необычно. Ветер революции врывался в замшелое здание академической военной науки.
Быть может, сейчас некоторые формулировки и высказывания Михаила Николаевича в его «Стратегии национальной и классовой» покажутся несколько прямолинейными, даже, если хотите, наивными. Но надо помнить о времени, надо представить восприятие людей того времени. И тех, у кого за плечами были десятилетия преподавания по освященным традицией канонам. И тех, кто имел образование в объеме церковно-приходской школы, а теперь, вернувшись с полей гражданской войны, приобщался к военной науке.
Задача Тухачевского состояла в том, чтобы повернуть военную науку, ее методологию и методику обучения на революционный, партийный путь. И с этой задачей он блестяще справлялся, преодолевая бесчисленные трудности.
Его выступление на академическом совете, о котором я сейчас рассказываю, закончилось под аплодисменты. Слушатели аплодировали, услышав нечто им близкое по классовому духу, отвечавшее их настроениям и думам. А профессора и преподаватели не могли не отдать должного эрудиции, широте и свободе мышления этого «офицерика», ставшего начальником академии и удивительно соответствующего своему необычному назначению. Сильное впечатление произвели на них и умение Михаила Николаевича читать лекцию, его манера держаться на кафедре, такт, удивительное сочетание скромности и чувства собственного достоинства.

М. Н. Тухачевский читает лекцию в Военной академии им. М. В. Фрунзе (1928 г.)

М. Н. Тухачевский на праздновании десятилетия 4-й кавалерийской дивизии (1929 г.)

С. М. Киров, М. Н. Тухачевский и И. Е. Славин во время перво майской демонстрации трудящихся Ленинграда (1930 г.)
Но смолкли аплодисменты, и наступило время задуматься над услышанным.
– Да! – покачивая головой, говорит мне Андрей Медардович Зайончковский. – Заставит меня этот Мишенька на старости лет прочитать «Капитал» вашего Маркса…
– Потрясающе! – восклицал бывший полковник генерального штаба Александр Халилович Базаревский. – Откуда у него все это?.. Теперь мне понятно, кто разрабатывал такие замечательные операции против Колчака. А мы-то ломали голову…
В последующих дискуссиях на военные темы наиболее яростно Михаилу Николаевичу возражал А. А. Свечин. Один из самых образованных офицеров русской армии, Свечин еще до первой мировой войны пользовался репутацией прогрессивного военного мыслителя. Он сразу высоко оценил Тухачевского, но однако же не мог не спорить с ним. Это были поединки достойных друг друга противников, наделенных остроумием, блестяще эрудированных. В доводах, как с той, так и с другой стороны, часты были ссылки на Юлия Цезаря и Александра Македонского, Наполеона и Тюренна, Суворова и Кутузова, Шлиффена и Мольтке. Дружески поддевая друг друга, они иногда приходили к общему выводу, но нередко каждый оставался при своем мнении.
Умение Михаила Николаевича уважать взгляды оппонента тоже, мне думается, было одной из пружин, поднимавших все выше и выше его авторитет среди бывших генералов и офицеров, профессоров и преподавателей академии. А что до слушателей, то кроме непререкаемого авторитета он пользовался у них еще и любовью, той самой бесхитростной солдатской любовью, какая выражалась обычно словами: «простой», «свой». И действительно, М. Н. Тухачевский был для них своим, для одних – «мой командарм», для других – «мой комфронта». Ведь слушатели эти только вчера под его командованием громили белогвардейцев на Востоке и на Кавказе, дрались с интервентами на Западном фронте, ликвидировали Кронштадтский мятеж и бандитизм на Тамбовщине.
М. Н. Тухачевский настойчиво требовал освобождать преподавание военных дисциплин от всего устаревшего, отжившего свой век, ненужного в условиях современной войны. Он хотел, чтобы в каждой лекции, в каждом занятии содержалось что-то новое, соответствующее развитию и совершенствованию оружия, технических средств.
– Лекция, – говорил Михаил Николаевич, – должна пробуждать в слушателе интерес к теме, стремление к самостоятельной творческой работе, должна направлять мышление…
Он не терпел казенщины, ратовал за живой, образный язык и очень рекомендовал молодым преподавателям учиться у старых культуре речи. Тухачевский терпеть не мог беспомощных лекторов, не способных оторваться от записок. В таких случаях он советовал сдать лекцию в литографию, чтобы там ее размножили.
– На досуге слушатели прочитают ее сами с большим вниманием, – добавлял Михаил Николаевич.
Считая академию не только высшим учебным заведением, но и научным центром армии, он делал все, чтобы наладить постоянную связь с частями, изучать их опыт, проверять теоретические положения, разработанные кафедрами, на войсковых маневрах и показных занятиях.
Михаил Николаевич очень ценил первых историков гражданской войны, всячески содействовал им. Среди преподавателей академии пионерами серьезной исследовательской работы в этой области оказались Николай Евгеньевич Какурин и Александр Николаевич Де Лазари. Бывшие офицеры генерального штаба, они провели годы гражданской войны в рядах Красной Армии и хорошо ее знали. Но сам Н. Е. Какурин говорил мне как-то, что свой первый капитальный труд «Как сражалась Революция» он смог создать только благодаря дружескому содействию со стороны начальника академии.
М. Н. Тухачевский вообще отличался чудесной способностью находить талантливых людей и создавал им необходимые условия для плодотворной работы, поддерживал их. И это было очень важно. Нельзя забывать о трудностях, которые возникали тогда на каждом шагу. Сама обстановка далеко не всегда способствовала успеху научной работы. Преподаватели часто имели дело с малограмотными, а то и вовсе неграмотными слушателями.
Именно поэтому Михаил Николаевич настаивал на параллельном изучении военных и общеобразовательных дисциплин. При нем в академии большое внимание уделялось русскому языку. М. Н. Тухачевский установил такой порядок, при котором преподаватель по любому предмету, будь то тактика или военная история, помогал слушателям усваивать грамматику. Точно так же при изучении фортификации и топографии преподаватели обязаны были способствовать развитию у слушателей математических навыков.
А для чтения лекций на политические темы приглашались Емельян Ярославский, Феликс Кон, Н. И. Подвойский.
Ни одна из дисциплин, предусмотренных учебной программой, ни одно занятие не ускользали из поля зрения Михаила Николаевича. Он всегда был в центре кипучей академической жизни.
Тухачевский не признавал праздного досуга. Ни на службе, ни дома.
Дома он обычно либо читал, либо играл на скрипке, либо писал маслом. У него всегда гостил кто-нибудь из фронтовых друзей и соратников. И эти гости чаще всего становились слушателями концертов, которые давал Михаил Николаевич со своими московскими приятелями-музыкантами. В присутствии же мало знакомых людей он предпочитал сам оставаться слушателем, потому что не высоко оценивал собственные музыкальные способности.
По какой-то не очень близкой аналогии, мне вспомнился сейчас один эпизод, относящийся к описываемому периоду. Нынешний кинотеатр повторного фильма в 20-е годы назывался «Унион». Как-то раз мы с Михаилом Николаевичем зашли туда. В фойе играл струнный оркестр. Мы были поражены, узнав в дирижере учителя музыки, некогда преподававшего в 1-м Московском кадетском корпусе. Маленького роста, щуплый, с черной бородкой и обвисшими усами, он темпераментно размахивал палочкой. Вспомнили фамилию дирижера – Ерденко. Он приходился двоюродным братом известному скрипачу Михаилу Ерденко. В свое время наш Ерденко аккомпанировал на уроках танцев, которые вел у кадетов балетмейстер Большого театра Литовкин.
Дождавшись перерыва, мы подошли к старому маэстро, напомнили о корпусе, назвали свои фамилии.
Ерденко был растроган. Мы уже не пошли смотреть картину, а остались с ним в фойе, вспоминая давние времена. Выяснилось, что живется музыканту несладко, что у него небольшая сырая комната в подвальном этаже на Никитском (ныне Суворовском) бульваре.
Михаил Николаевич сразу же захотел чем-нибудь помочь Ерденко. Но как это сделать поделикатнее, не ущемляя самолюбия музыканта? Была придумана вполне правдоподобная версия: будто бы во мне вдруг проснулась страсть к музыке (я когда-то числился второй скрипкой в корпусном симфоническом оркестре) и вот теперь, дескать, решил брать у старого учителя уроки. Договорились, что два раза в неделю буду ходить к нему.
С музыкальными занятиями у меня, конечно, ничего не вышло. Но Ерденко получил аванс примерно за полгода вперед.
В Тухачевском жила постоянная щедрая потребность помогать людям, особенно людям искусства, науки. В этом сказывалась не только его природная доброта, но и неизменное убеждение в том, что для строительства нового общества нужны музыканты, художники, писатели, ученые. Его никогда не оставляла мысль о повышении общей культуры народа и армии. Сам он являл собой пример неустанного самоусовершенствования.
Запомнился один из вечеров, проведенных у Тухачевских. За чаем сидели Феликс Кон, Печерский, Емельян Ярославский и еще несколько человек. Разговор зашел о теории относительности Альберта Эйнштейна. Михаил Николаевич, Феликс Кон и Ярославский не уступали друг другу в эрудиции. Я, рискнув включиться в их беседу, задал вопрос: что может быть общего у теории относительности и военного дела?
Михаил Николаевич принялся увлеченно объяснять, что в теории относительности Эйнштейн большое внимание уделяет пространству и времени, которые, как известно, и в военном деле играют не последнюю роль. Все более воодушевляясь, он развивал мысль о необходимости самых широких знаний для командиров Красной Армии. Не только генштабисты, но и строевые офицеры должны овладевать высшей математикой, механикой, физикой.
Двадцативосьмилетний начальник академии рисовал далекую для того времени перспективу. Многое, очень многое из того, что он говорил в тот вечер, давно уже стало реальностью. И этот великолепный дар предвидения, эта целенаправленность в мыслях и действиях лучше всего свидетельствовали о том, что М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35