..
Короче, я пообещал, и он удалился, оглядываясь.
Следом за ним пожаловали оба репортера - немец и американец.
- Мы знаем, что вы пресс-секретарь Муссолини и везете в Штаты проект
секретного соглашения о разделе Абиссинии, - безапелляционно объявил немец.
- Мы никому об этом не расскажем. Но должна же существовать журналистская
солидарность! В конце концов, мы с вами в одной лодке, и именно нам, а не
этому внезапно подлетевшему выскочке из "Дейли мэйл" вы должны продать свои
воспоминания о счастливых мгновениях с божественной Марлен...
- Друзья мои, - сказал я и положил им руки на плечи.- Коллеги!..- и с
немалой силой свел их лбами.
На звук выглянул из своей каюты мистер Атсон, удовлетворенно заурчал и
предложил мне для закрепления успеха бейсбольную биту. От биты я отказался,
зато поднял с пола "лейку" с "кодаком", но пленку засвечивать не стал,
просто помудрил немного над кассетами и вставил их обратно. Не знаю, что
там выйдет на снимках, но честь Марлен должна быть сохранена.
Обед и файв-о-клок отравлены были взаимной подозрительностью. Новый
пассажир не объявлялся. Капитан от комментариев отказывался, но заверял
всех, что нашей безопасности ничто не угрожает.
Хотел бы я в это верить...
Об исчезновении мадам Луизы мы узнали за ужином.
9.
- Вы сказали "фуй"? - крикнул Сэм ему вслед. - Я много раз видел это
слово в книгах, но никогда его не слыхал.
Дж.Б.Пристли
Итак, во взятом сейфе помимо ста тысяч долларов найдены были очень
интересные бумаги...
- Нет, ребята, это все выше моего понимания, - сказал Коминт и откинулся
на спинку стула. - Дебет, кредит... Надо Надьку мою позвать. Она зверюга по
этим делам. Кто бы мог подумать, что первыми людьми сделаются бухгалтеры...
И Коминт завертел шепелявый диск довоенного телефона.
Надежда, мать индейская, приехала через полчаса, прелестная, как всегда,
и в шубе из соболей, наглядно подтверждавшей слова Коминта.
- Привет, папуля, - чмокнула Коминта в щечку. - Что, Николай Степанович,
дело свое решили открыть?
- Дело мое давно закрыто, - сказал Николай Степанович, улыбаясь. -
Хорошеешь, Надежда.
- Хорошей не хорошей, а с двумя присосками никто не возьмет, - сурово
ответила Надежда. - Да и на фиг. Что тут у вас?
- У нас тут вот, - и Николай Степанович разложил перед нею листы.
Пока она сидела над бумагами, мужчины вернулись на кухню, поставили
чайник, покурили, отразили с немалыми потерями набег индейцев, узнали от
Ашхен все омерзительные подробности отставки Чубайса, погадали, какая же
актерская сволочь пойдет кривляться на юбилей Жириновского, а потом,
послушав выпуск новостей, постановили сообща, что понятие
"предупредительный выстрел в голову" должно стать правовым...
Вернулась Надежда - с бумагами и очень серьезная.
- Николай Степанович, - напряженно сказала она. - Наша семья обязана вам
многим. Может быть, всем. Но у меня двое детей, у Таськи сын, и родители
уже не молоденькие. Я не хочу знать, чем вы занимаетесь. Но я хочу, чтобы
нашего дома это никак не касалось.
- Иди сюда, - сказал Коминт. - Пригнись... - и влепил ей такого леща, что
задрожали стекла. - Не смей, поняла? Если бы не он, была бы ты блядь
детдомовская, а не...
- Ты не понимаешь, папа, - сказала она так, как будто ничего не
произошло. - Ты просто ничего не понимаешь. Это же... Вы все ничего не
понимаете. Идет совсем другая жизнь, и вы, дорогие мои люди, в этой жизни,
уж простите, никто...
- Надя, - сказал Николай Степанович, - я не сомневаюсь, что это очень
опасно. И очень важно. И для меня, и... для многих других. Но я, старый
дурак, не могу понять, что здесь написано, а учиться мне некогда.
- Что вы хотите с этим делать? Публиковать, разоблачать?..
- Ни боже мой, - сказал Николай Степанович. - Только для собственного
употребления.
- Хорошо... Если в двух словах - то это документы на продажу за рубеж
золота и платины. Нелегальную продажу. Десятками тонн.
- Нормально, - сказал Илья.
- Точно, что нелегальную?- спросил Николай Степанович.
- Точнее некуда, - Надежда помрачнела. - Золота этого никогда не
добывали...
- Надежда! - Николай Степанович просиял. - Вот это я и хотел услышать -
не представляешь как! Еще раз, извини за занудство: это абсолютно точно?
- Если то, что здесь написано:
- Ясно. А вычислить, кому принадлежат эти бумаги, ты способна?
- А тут и вычислять ничего не надо. Куделин Виктор Игнатьевич, директор
горнохимического комбината "Полиметалл". Ой, не связывайтесь с этим,
Николай Степанович... Министров запросто взрывают...
- Я, к счастью, не министр, - сказал Николай Степанович. - У меня другая
квалификация.
Промедление смерти.
(Киев, 1921, сентябрь)
Яков Вильгельмович держал квартирку на Подоле. Хозяйка была настоящая
ведьма, но готовила божественно и лишних слов всуе не произносила. Первые
дни пребывания мы просто и бесстыдно отъедались...
Так безнадежный путник, набредя нечаянно на сокровенный оазис, падает без
сил - а для него уже расстилают ковры в шатре и запекают цельного барана в
цельном верблюде. В баране тоже, помнится, кого-то запекали, не то фазана,
не то акрид, уже точно и не скажу. И названия этого блюда не припомню. Вот
шейха помню хорошо, а его младшую жену - еще лучше...
Здесь вместо акрид были пампушки с чесноком к борщу, вместо верблюдов -
гречаныки, а баран был кабанчиком, только кусками. Яков Вильгельмович с
неожиданной для его лет прожорливостью убирал все, что ни подавали. Изредка
он выслушивал доклады хозяйки, которая была с ним необыкновенно
почтительна, а на меня глядела, как дворецкий Одиссея на женихов,
разоряющих дом.
Околоток был глухой, разбойничий, поэтому жить нам было спокойно. Чекисты
редко заглядывали сюда даже днем, да и то лишь за самогоном. Яков
Вильгельмович и самогон убирал аккуратно, а на мой вопрос, не могут ли ему
повредить такие количества, ответствовал, что пивал в свое время Кубок
Большого Орла - и вот ничего, жив остался.
К тому времени я уже уверился во многом и не сомневался, что Кубок
Большого Орла Яков Вильгельмович действительно пивал.
Поскольку был он не Вильгельмович, а Вилимович, и фамилия его подлинная
была Брюс. Джеймс Уильям Брюс. Соратник Петра Великого и автор знаменитого
Брюсова календаря..
Сам он в свой календарь, впрочем, не заглядывал и прогностам своим не
верил:
Не знаю, почему, но я открытия эти воспринял с легкостью. Мир стал яснее.
- ...Что же касаемо долгоживучести, то и вас не минет сие, вьюнош. Ежели,
конечно, решитесь. Окончательно и бесповоротно. Поелику учение, вас
ожидающее, требует от персоны, его воспринимающей, сил, натурой не
предувиденных. А кроме того, слишком ценен дар, подобный вашему, чтобы
вверять его телу слабому и уязвимому.
- Так мне и присягу придется приносить?
- Всеконечно. И покрепче Государевой будет присяга. Не смертью караемо
отступничество, не обольщайтесь. И Тот, кому присягнете вы, от престола
своего не отречется.
- И что же - меня пуля не будет брать? Яд?
- Ну, ежели кирасу носить вздумаете, то и пуля не возьмет. Нет, ранить
вас можно будет, но очень редкая рана окажется смертельной для вас. И
переносить их вы будете без гнилой горячки и прочих приятностей. Да что
далеко за примером ходить? Григория Ефимовича Распутина вы ведь помните?
- Как? И он тоже?..
- Куда же без него. Незаменимый был столп, да смел слишком. Он ведь, надо
вам знать, еще с Аввакумом Петровым начинал, постарше меня был летами - а
не уберегся малости самой, пустяка... жаль. Прошляпили, проглядели, да ведь
и отвлекающий маневр окаянные масонишки недурно продумали. И вот вам,
пожалуйста: где Россия? В три дни не стало.
- С площадей все это, наверное, иначе виделось.
- А что можно увидеть с площадей? Что в окошко выставят, то и видать.
Хоть корону, хоть афедрон. И вот, сами располагайте...
- Получается, вся Россия на Распутине держалась?
- То-то вот, что получается. Всю ношу на одного коня взвалили. Он вез,
вез, да и пал. Эх, архистратиги... переиграли нас людишки мелкие, подлые,
от кого и беды не ждали... крысы. Пей, вюьнош, то эссенция хлебная, сок
земельный содержащая...
Я единственно из вежливости пригубил подкрашенную свеклой сивуху.
- Пей, пей, там пить не придется, долго бутылочки родной не увидишь...
- Век бы я ее не видел.
- Это ты зря. На тверезого в Руси спокон веку с опаской смотрят... Петр
Алексеич как говорил? Троим не верь: бабе не верь, султану не верь,
непьющему не верь. Уяснил диспозицион?
Я, содрогаясь, уяснил до дна.
- Вот и любо, вот и молодец,- сказала внезапно ведьма, внося дымящуюся
мису с варениками.
- Смятана иде? - зыркнул на нее Яков Вилимович. Я представил себе, что
прежний Яков Вильгельмович повел бы себя так в салоне стервы-элитэ Гиппиус,
и захохотал.
С Киевом у меня связаны яркие, но мучительные воспоминания. Здесь я
впервые просил руки Аннушки и получил, как говорят в здешних местах,
гарбуза.
И что бы мне на этом успокоиться?.. Покойный Антон Павлович говорил, что
детей надо пороть, дабы не становились писателями; а чтобы не становились
поэтами, их надо вообще убивать, добавлю я от себя. Ох, эти черноволосые
девочки с полтавских хуторов...
До сих пор щемило сердце. Хотя и венчались мы здесь же, под Киевом...
По вечерам над Днепром по-прежнему звенели песни, причем хамскую строевую
"Винтовочка, бей-бей, буржуев не жалей!" перекрывала многоголосая "Мисяць
на нэби, зироньки сяють..." Как страшно: насколько малороссийская речь
чудесна, восхитительна и медова в песнях и стихах - настолько же
отвратительна она в декретах и на митингах. Впрочем, то же самое можно
сказать и о русской речи...
Пуст был Киев, пуст и пустынен. Не люди, а тени населяли его дома. Тени
бродили по улицам, иногда даже деловито. Лишь вокзалы - жили, потому что
человеку российскому свойственно искать некий земной рай, Беловодье,
царство пресвитера Иоанна, да только в эти края еще не проложили железных
дорог, хотя билеты туда господа большевики раздают в огромных количествах и
совершенно бесплатно...
Однажды показалось, что мелькнул среди теней мимолетный петербуржский
знакомец, объявивший себя ни с того ни с сего розенкрейцером. Читал лекции,
принимал в орден, служил, вольно или невольно, подсадной уточкой
чекистам...
- Вот вам, вьюнош, пример дурнаго пустовыразительства,- заметил Яков
Вилимович.- И многие из них - вот такие. Уже и инспирировать не надобно,
сами возникают, как черви в навозе...- он засмеялся негромко.
Я посмотрел вслед молодому человеку. Его уже не было видно среди сонмища
призраков.
Зато о другом молодом человеке, с которым мы разминулись перед отъездом
из Москвы в кривых привокзальных улочках, блондине с робким пронзительным
взглядом, в очень старом коричневом пиджаке и с фанерным чемоданом на
ремне, Яков Вилимович, помнится, сказал:
- Вот идет Мастер. Он еще не знает, что он Мастер - и, полагаю, никогда
не узнает...
И я тогда запомнил его. Встреча наша состоялась много позже.
Шестое чувство.
(Москва, 1928, август)
Тем летом я жил в Москве, как белый человек в далекой заморской колонии.
У меня был заграничный паспорт на имя Фридриха-Марии фон Виланда, и
числился я крупным специалистом по древним языкам. Пригласило меня,
прикрывшись Академией наук, ведомство незабвенного Якова Сауловича Агранова
- как впоследствии выяснилось, на свою бдительную голову. Мои наставники
просчитали степень риска и сошлись во мнении, что такой выдающейся
возможностью нельзя пренебречь и что второй раз звезды так удачно не
сойдутся.
Мало было вероятности, что меня узнают, но все же пришлось прибегнуть к
дополнительным мерам: изменить цвет глаз с помощью примитивного, еще
Раймонду Луллию известного устройства, которое много лет спустя окрестят
"контактной линзой". Я намеренно употребляю единственное число, поскольку
именно одну из этих проклятых линз я ненароком раздавил... К тому же я
сильно хромал: весной какой-то идиот из "Интеллиндженс Сервис" устроил
засаду в лондонском доме доктора Ди, где я, не меньший идиот, пытался
отыскать знаменитое зеркало, выточенное из антрацита.
Яков Вилимович выбранил меня, но потом смилостивился и даже одолжил одну
из своих тростей, украшенную набалдашником в виде собачьей головы.
Это была лучшая операция Пятого Рима после октябрьской катастрофы. Мне
удалось втюхать (или впарить, что одно и то же) господам гэпэушникам,
"красным магам", слегка искаженный перевод "Некрономикона". Чуть-чуть
искаженный, на самую малость. Ту самую, что в восьмом веке сгубила
опытнейшего арабского некроманта, султана Халида. Они еще долго тряслись
над этим источающим зло текстом, как Скупой Рыцарь над своими сундуками, но
в конце тридцать шестого все-таки издали: малым тиражом для служебного
пользования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Короче, я пообещал, и он удалился, оглядываясь.
Следом за ним пожаловали оба репортера - немец и американец.
- Мы знаем, что вы пресс-секретарь Муссолини и везете в Штаты проект
секретного соглашения о разделе Абиссинии, - безапелляционно объявил немец.
- Мы никому об этом не расскажем. Но должна же существовать журналистская
солидарность! В конце концов, мы с вами в одной лодке, и именно нам, а не
этому внезапно подлетевшему выскочке из "Дейли мэйл" вы должны продать свои
воспоминания о счастливых мгновениях с божественной Марлен...
- Друзья мои, - сказал я и положил им руки на плечи.- Коллеги!..- и с
немалой силой свел их лбами.
На звук выглянул из своей каюты мистер Атсон, удовлетворенно заурчал и
предложил мне для закрепления успеха бейсбольную биту. От биты я отказался,
зато поднял с пола "лейку" с "кодаком", но пленку засвечивать не стал,
просто помудрил немного над кассетами и вставил их обратно. Не знаю, что
там выйдет на снимках, но честь Марлен должна быть сохранена.
Обед и файв-о-клок отравлены были взаимной подозрительностью. Новый
пассажир не объявлялся. Капитан от комментариев отказывался, но заверял
всех, что нашей безопасности ничто не угрожает.
Хотел бы я в это верить...
Об исчезновении мадам Луизы мы узнали за ужином.
9.
- Вы сказали "фуй"? - крикнул Сэм ему вслед. - Я много раз видел это
слово в книгах, но никогда его не слыхал.
Дж.Б.Пристли
Итак, во взятом сейфе помимо ста тысяч долларов найдены были очень
интересные бумаги...
- Нет, ребята, это все выше моего понимания, - сказал Коминт и откинулся
на спинку стула. - Дебет, кредит... Надо Надьку мою позвать. Она зверюга по
этим делам. Кто бы мог подумать, что первыми людьми сделаются бухгалтеры...
И Коминт завертел шепелявый диск довоенного телефона.
Надежда, мать индейская, приехала через полчаса, прелестная, как всегда,
и в шубе из соболей, наглядно подтверждавшей слова Коминта.
- Привет, папуля, - чмокнула Коминта в щечку. - Что, Николай Степанович,
дело свое решили открыть?
- Дело мое давно закрыто, - сказал Николай Степанович, улыбаясь. -
Хорошеешь, Надежда.
- Хорошей не хорошей, а с двумя присосками никто не возьмет, - сурово
ответила Надежда. - Да и на фиг. Что тут у вас?
- У нас тут вот, - и Николай Степанович разложил перед нею листы.
Пока она сидела над бумагами, мужчины вернулись на кухню, поставили
чайник, покурили, отразили с немалыми потерями набег индейцев, узнали от
Ашхен все омерзительные подробности отставки Чубайса, погадали, какая же
актерская сволочь пойдет кривляться на юбилей Жириновского, а потом,
послушав выпуск новостей, постановили сообща, что понятие
"предупредительный выстрел в голову" должно стать правовым...
Вернулась Надежда - с бумагами и очень серьезная.
- Николай Степанович, - напряженно сказала она. - Наша семья обязана вам
многим. Может быть, всем. Но у меня двое детей, у Таськи сын, и родители
уже не молоденькие. Я не хочу знать, чем вы занимаетесь. Но я хочу, чтобы
нашего дома это никак не касалось.
- Иди сюда, - сказал Коминт. - Пригнись... - и влепил ей такого леща, что
задрожали стекла. - Не смей, поняла? Если бы не он, была бы ты блядь
детдомовская, а не...
- Ты не понимаешь, папа, - сказала она так, как будто ничего не
произошло. - Ты просто ничего не понимаешь. Это же... Вы все ничего не
понимаете. Идет совсем другая жизнь, и вы, дорогие мои люди, в этой жизни,
уж простите, никто...
- Надя, - сказал Николай Степанович, - я не сомневаюсь, что это очень
опасно. И очень важно. И для меня, и... для многих других. Но я, старый
дурак, не могу понять, что здесь написано, а учиться мне некогда.
- Что вы хотите с этим делать? Публиковать, разоблачать?..
- Ни боже мой, - сказал Николай Степанович. - Только для собственного
употребления.
- Хорошо... Если в двух словах - то это документы на продажу за рубеж
золота и платины. Нелегальную продажу. Десятками тонн.
- Нормально, - сказал Илья.
- Точно, что нелегальную?- спросил Николай Степанович.
- Точнее некуда, - Надежда помрачнела. - Золота этого никогда не
добывали...
- Надежда! - Николай Степанович просиял. - Вот это я и хотел услышать -
не представляешь как! Еще раз, извини за занудство: это абсолютно точно?
- Если то, что здесь написано:
- Ясно. А вычислить, кому принадлежат эти бумаги, ты способна?
- А тут и вычислять ничего не надо. Куделин Виктор Игнатьевич, директор
горнохимического комбината "Полиметалл". Ой, не связывайтесь с этим,
Николай Степанович... Министров запросто взрывают...
- Я, к счастью, не министр, - сказал Николай Степанович. - У меня другая
квалификация.
Промедление смерти.
(Киев, 1921, сентябрь)
Яков Вильгельмович держал квартирку на Подоле. Хозяйка была настоящая
ведьма, но готовила божественно и лишних слов всуе не произносила. Первые
дни пребывания мы просто и бесстыдно отъедались...
Так безнадежный путник, набредя нечаянно на сокровенный оазис, падает без
сил - а для него уже расстилают ковры в шатре и запекают цельного барана в
цельном верблюде. В баране тоже, помнится, кого-то запекали, не то фазана,
не то акрид, уже точно и не скажу. И названия этого блюда не припомню. Вот
шейха помню хорошо, а его младшую жену - еще лучше...
Здесь вместо акрид были пампушки с чесноком к борщу, вместо верблюдов -
гречаныки, а баран был кабанчиком, только кусками. Яков Вильгельмович с
неожиданной для его лет прожорливостью убирал все, что ни подавали. Изредка
он выслушивал доклады хозяйки, которая была с ним необыкновенно
почтительна, а на меня глядела, как дворецкий Одиссея на женихов,
разоряющих дом.
Околоток был глухой, разбойничий, поэтому жить нам было спокойно. Чекисты
редко заглядывали сюда даже днем, да и то лишь за самогоном. Яков
Вильгельмович и самогон убирал аккуратно, а на мой вопрос, не могут ли ему
повредить такие количества, ответствовал, что пивал в свое время Кубок
Большого Орла - и вот ничего, жив остался.
К тому времени я уже уверился во многом и не сомневался, что Кубок
Большого Орла Яков Вильгельмович действительно пивал.
Поскольку был он не Вильгельмович, а Вилимович, и фамилия его подлинная
была Брюс. Джеймс Уильям Брюс. Соратник Петра Великого и автор знаменитого
Брюсова календаря..
Сам он в свой календарь, впрочем, не заглядывал и прогностам своим не
верил:
Не знаю, почему, но я открытия эти воспринял с легкостью. Мир стал яснее.
- ...Что же касаемо долгоживучести, то и вас не минет сие, вьюнош. Ежели,
конечно, решитесь. Окончательно и бесповоротно. Поелику учение, вас
ожидающее, требует от персоны, его воспринимающей, сил, натурой не
предувиденных. А кроме того, слишком ценен дар, подобный вашему, чтобы
вверять его телу слабому и уязвимому.
- Так мне и присягу придется приносить?
- Всеконечно. И покрепче Государевой будет присяга. Не смертью караемо
отступничество, не обольщайтесь. И Тот, кому присягнете вы, от престола
своего не отречется.
- И что же - меня пуля не будет брать? Яд?
- Ну, ежели кирасу носить вздумаете, то и пуля не возьмет. Нет, ранить
вас можно будет, но очень редкая рана окажется смертельной для вас. И
переносить их вы будете без гнилой горячки и прочих приятностей. Да что
далеко за примером ходить? Григория Ефимовича Распутина вы ведь помните?
- Как? И он тоже?..
- Куда же без него. Незаменимый был столп, да смел слишком. Он ведь, надо
вам знать, еще с Аввакумом Петровым начинал, постарше меня был летами - а
не уберегся малости самой, пустяка... жаль. Прошляпили, проглядели, да ведь
и отвлекающий маневр окаянные масонишки недурно продумали. И вот вам,
пожалуйста: где Россия? В три дни не стало.
- С площадей все это, наверное, иначе виделось.
- А что можно увидеть с площадей? Что в окошко выставят, то и видать.
Хоть корону, хоть афедрон. И вот, сами располагайте...
- Получается, вся Россия на Распутине держалась?
- То-то вот, что получается. Всю ношу на одного коня взвалили. Он вез,
вез, да и пал. Эх, архистратиги... переиграли нас людишки мелкие, подлые,
от кого и беды не ждали... крысы. Пей, вюьнош, то эссенция хлебная, сок
земельный содержащая...
Я единственно из вежливости пригубил подкрашенную свеклой сивуху.
- Пей, пей, там пить не придется, долго бутылочки родной не увидишь...
- Век бы я ее не видел.
- Это ты зря. На тверезого в Руси спокон веку с опаской смотрят... Петр
Алексеич как говорил? Троим не верь: бабе не верь, султану не верь,
непьющему не верь. Уяснил диспозицион?
Я, содрогаясь, уяснил до дна.
- Вот и любо, вот и молодец,- сказала внезапно ведьма, внося дымящуюся
мису с варениками.
- Смятана иде? - зыркнул на нее Яков Вилимович. Я представил себе, что
прежний Яков Вильгельмович повел бы себя так в салоне стервы-элитэ Гиппиус,
и захохотал.
С Киевом у меня связаны яркие, но мучительные воспоминания. Здесь я
впервые просил руки Аннушки и получил, как говорят в здешних местах,
гарбуза.
И что бы мне на этом успокоиться?.. Покойный Антон Павлович говорил, что
детей надо пороть, дабы не становились писателями; а чтобы не становились
поэтами, их надо вообще убивать, добавлю я от себя. Ох, эти черноволосые
девочки с полтавских хуторов...
До сих пор щемило сердце. Хотя и венчались мы здесь же, под Киевом...
По вечерам над Днепром по-прежнему звенели песни, причем хамскую строевую
"Винтовочка, бей-бей, буржуев не жалей!" перекрывала многоголосая "Мисяць
на нэби, зироньки сяють..." Как страшно: насколько малороссийская речь
чудесна, восхитительна и медова в песнях и стихах - настолько же
отвратительна она в декретах и на митингах. Впрочем, то же самое можно
сказать и о русской речи...
Пуст был Киев, пуст и пустынен. Не люди, а тени населяли его дома. Тени
бродили по улицам, иногда даже деловито. Лишь вокзалы - жили, потому что
человеку российскому свойственно искать некий земной рай, Беловодье,
царство пресвитера Иоанна, да только в эти края еще не проложили железных
дорог, хотя билеты туда господа большевики раздают в огромных количествах и
совершенно бесплатно...
Однажды показалось, что мелькнул среди теней мимолетный петербуржский
знакомец, объявивший себя ни с того ни с сего розенкрейцером. Читал лекции,
принимал в орден, служил, вольно или невольно, подсадной уточкой
чекистам...
- Вот вам, вьюнош, пример дурнаго пустовыразительства,- заметил Яков
Вилимович.- И многие из них - вот такие. Уже и инспирировать не надобно,
сами возникают, как черви в навозе...- он засмеялся негромко.
Я посмотрел вслед молодому человеку. Его уже не было видно среди сонмища
призраков.
Зато о другом молодом человеке, с которым мы разминулись перед отъездом
из Москвы в кривых привокзальных улочках, блондине с робким пронзительным
взглядом, в очень старом коричневом пиджаке и с фанерным чемоданом на
ремне, Яков Вилимович, помнится, сказал:
- Вот идет Мастер. Он еще не знает, что он Мастер - и, полагаю, никогда
не узнает...
И я тогда запомнил его. Встреча наша состоялась много позже.
Шестое чувство.
(Москва, 1928, август)
Тем летом я жил в Москве, как белый человек в далекой заморской колонии.
У меня был заграничный паспорт на имя Фридриха-Марии фон Виланда, и
числился я крупным специалистом по древним языкам. Пригласило меня,
прикрывшись Академией наук, ведомство незабвенного Якова Сауловича Агранова
- как впоследствии выяснилось, на свою бдительную голову. Мои наставники
просчитали степень риска и сошлись во мнении, что такой выдающейся
возможностью нельзя пренебречь и что второй раз звезды так удачно не
сойдутся.
Мало было вероятности, что меня узнают, но все же пришлось прибегнуть к
дополнительным мерам: изменить цвет глаз с помощью примитивного, еще
Раймонду Луллию известного устройства, которое много лет спустя окрестят
"контактной линзой". Я намеренно употребляю единственное число, поскольку
именно одну из этих проклятых линз я ненароком раздавил... К тому же я
сильно хромал: весной какой-то идиот из "Интеллиндженс Сервис" устроил
засаду в лондонском доме доктора Ди, где я, не меньший идиот, пытался
отыскать знаменитое зеркало, выточенное из антрацита.
Яков Вилимович выбранил меня, но потом смилостивился и даже одолжил одну
из своих тростей, украшенную набалдашником в виде собачьей головы.
Это была лучшая операция Пятого Рима после октябрьской катастрофы. Мне
удалось втюхать (или впарить, что одно и то же) господам гэпэушникам,
"красным магам", слегка искаженный перевод "Некрономикона". Чуть-чуть
искаженный, на самую малость. Ту самую, что в восьмом веке сгубила
опытнейшего арабского некроманта, султана Халида. Они еще долго тряслись
над этим источающим зло текстом, как Скупой Рыцарь над своими сундуками, но
в конце тридцать шестого все-таки издали: малым тиражом для служебного
пользования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76