.. да если еще это ненасытный сладострастник! Но представляю себе умилительное зрелище супружеской кровати и в ней семь подушек подряд... Скажите, у вас тоже асбестовая? – В заключение импровизатор деловым тоном осведомился у хозяйки, прибывает ли к ней любовник, по старинке, через каминный дымоход или из спальни имеется прямая штольня в пекло, и притворно поискал глазами, нет ли секретного лифта в стенке поблизости.
– Браво, браво, Сорокин... – улыбнулась Юлия и два разка хлопнула в ладоши. – Это вы с ходу придумали или взяли напрокат из сценария о своей пресловутой Аленушке?
Режиссеру оставалось лишь развести руками, признавая тем самым свое бесспорное пораженье в первом туре.
Теперь уже безобидно подразнивая друг друга, они поднялись по ковровой лестничной дорожке. Вкруг чуть меньшего верхнего холла располагались царственные в смысле старомодной роскоши апартаменты для влиятельной особы, даже монарха средней руки, пребывающего в изгнании. Продолжая свою импровизацию, Сорокин комично покаялся, что ни за что не поселился бы в столь уединенной резиденции, как нарочно приспособленной для всякой феодальной чертовни, но Юлия никак не поддержала его на сей раз. Меж тем помещение и в самом деле изобиловало множеством непонятных закоулков, помимо всяких тайничков с несомненными ловушками в виде подстерегающих зеркал. Так, на переходе во вторую половину здания, как бы в острастку шутника, неторопливая гуляющая пара, даже одетая под Юлию и ее спутника, если только не они сами, пересекла им дорогу и скрылась в полуосвещенной галерее, – так ловко был рассчитан многозеркальный обман, что пришлось чуть попятиться, уступая им дорогу. Сорокин тогда ничем не выдал своей озабоченности, тем более что по заграничным луна-паркам знаком был и не с такими еще фокусами, все же в лицо ему дохнувшая жуть не то что поколебала в нем привычное реалистическое умонастроение, но заставила серьезней относиться к окружающей обстановке. И сперва ему не очень понравилось, что во всех комнатах отсутствовали окна в полном несоответствии с фасадом, а потом показалась нежилой самая атмосфера их, хотя для достоверности, видимо, два запачканных мелом кия лежали вперекрест на бильярдном столе с отыгранными шарами в лузах, а на жакобовском пузатом шифоньере – скрипка, издавшая кастрюльный звук от щелчка, а на девственно-несмятой постели в спальне валялись дамские чулки и только что с ног сброшенные туфельки на ковре рядом.
Сооружение было слишком громадно, причудливо и торжественно, чтобы не задержаться возле на минутку.
– Ну, тут спальня у меня... – придерживая занавес входной арки, как бы мимоходом обмолвилась Юлия и не помешала заглянуть в необязательный, казалось бы, для показа уголок своей резиденции.
Только крайнее душевное смятенье чувств, слепота самозабвенья вынуждали ее предстать перед консультантом в такой наготе. Утопая в ковре, он совершил, однако, беглый осмотр. Гнездышко грез и неги, как с налету обозначил его режиссер, мало соответствовало своему целевому назначенью. Помимо излишеств отделки и меблировки, какое-то раздражающее буквально в каждой мелочи противоречие логике и очевидности приводило глаз в замешательство. Как и внизу, общая площадь помещений заметно превышала наружные параметры захудалой дачки, а обнаруженный за прозрачной перегородкой бассейн семейной вместительности и с мраморными тритонами по борту никак не вписывался рассудком во второй этаж ветхого деревянного строенья. Но дольше всего и с почтительного расстоянья, диктуемого чрезмерной откровенностью объекта, Сорокин изучал приподнятое ступеньками в сумеречной глубине, под сенью ниспадающих драпировок, двуспальное сооруженье, достаточное для нескольких любовных пар. Старомодное убранство вовсе не вязалось с обликом Юлии, но лишь на склоне лет, наконец-то приступая к съемкам фильма о внучке великого Джузеппе, уже с актрисой помоложе в главной роли, Сорокин разгадал подоплеку нелепого и, видимо, от наслоения многократных поправок, довольно смешного старанья молодой женщины приукрасить свое брачное, вернее – тронное ложе к тому сверхисторическому акту, что в скорости должен был свершиться тут в стерильной тишине, неведомо для мира.
К тому времени шаткость в коленях от полета на механической метле окончательно прошла, а концентрированная нелепость поистине царственных чудес снижала их на уровень забавного надувательства, если же сюда прибавить необычную терпимость Юлии к некоторым его вольностям, доказательство ее безвыходного положенья, то все вместе и вдохновляло режиссера на довольно легкомысленное балагурство.
– Бедняжке уже доводилось ночевать на этом парадном эшафоте? – и, видно, по праву ревнивого паладина еще раз на всякий случай осведомился даже насчет личности ее партнера, кто же он в действительности – ифрит из багдадской бутылки, кощей местного значения или огнедышащий дракон, наконец.
Блуждающая улыбка Юлии служила косвенным указаньем, как близка к истине его догадка. Правда, не виднелось кругом ни жаропрочной мебели чугунного литья, ни асбестовых подушек, зато обнаруженный в углу потайной лифт мог служить здесь лишь для прямого спуска в лабиринты преисподней. И лишь когда расшалившийся шутник приравнял к паяльной лампе поцелуи того чешуйчатого господина с зеленым хвостом, гримаска неудовольствия прозмеилась в губах хозяйки.
– Ваше счастье, что ангел, а не дракон... – сказала Юлия. – Иначе мог бы сделать вам нехорошо.
Похоже, искра блеснула на скрещенье их взглядов.
– Приберегите для ваших милашек эту карамель, – вразумительно, чтоб не оставалось сомнений, сказала Юлия и жестом пригласила продолжить начатую работу.
И снова, как ни добивался, даже с угрозой немедленно уехать, будто ему ничего не стоило привести ее в исполнение, Юлия смотрела на режиссера загадочным усмехающимся взором знаменитой луврской дамы, которую, кстати, и увидел четверть часа спустя. Изучающее ожиданье читалось в глазах хозяйки, и можно было подумать – выверяла его высшие способности, чтобы плачевно не обмануться вновь. Вдруг, показалось Сорокину, он разгадал истинный смысл приглашения в поездку – как призыв переступить последний разделявший их порожек, в некотором смысле прямое понуждение к действиям, неизбежным в столь располагающей обстановке. Чрезвычайная магия приключения поблекла, схлынула, обратилась в свою комическую противоположность, ибо технически сверхскоростное перемещение могло в равной мере объясняться и современным уровнем заграничного автомобилестроения, и невыясненными пока свойствами пространства, подлежащими открытию потомков, так что и совершаемый Юлией акт получал естественную в ее возрасте, единственно-правдоподобную разгадку. Он выражал степень трагического отчаянья, крайнего женского одиночества, если больше некому было предложить себя, тогда как при желании из той смешной, связавшей их навеки, детской тайны легко перекидывался мостик к достаточно легкомысленной дружбе, откуда всего шаг до завершающей дело интимности. Конечно, для предполагаемой цели нечего было мчаться сломя голову к черту на рога, нашелся бы и поближе уголок, но подобно тому как зверь по наступлению сроков забивается в тайную нору – сгинуть там, так и самолюбиво-целомудренные натуры ищут себе безлюдную глушь предаться там неистовствам постыдной надобности. Сорокин был из числа щепетильных мужчин, нуждающихся для любви в сопроводительной романтике, как раз подоспевшей к загадочной поездке, и на мгновенье ему даже причудилась римская матрона древности, позвавшая раба в свое святилище с бассейном на строго ограниченный срок, и, как ни глупо было отказываться от соблазнительной победы, он в силу все еще не изжитого комплекса плебейской неполноценности только и ждал теперь повода с холодком отстраниться от предложенной чести. Видимо, она прочла его дерзкие мысли.
– Наверно, это моя вина, Сорокин... – заметив как он непроизвольным жестом примерки погладил ореховое приножье кровати, сказала тогда Юлия, – что я позволила вам слишком привыкнуть ко мне, и, деликатно говоря, приходят на ум разные игривые комбинации.
И хотя весь эпизод был обусловлен близостью молодой женщины и подземной уединенной обстановкой, доводившей его до мускульного ощущения любовника при наложении ладони на трепещущую округлость, сжатие которой таит восторг безграничного обладания, он смешался, словно уличили в покушении на внучку великого Джузеппе.
– Что случилось? Что у вас на уме, Сорокин? – Юлия так пристально посмотрела ему в лицо, что он опустил глаза.
Впрочем, его несколько примирило с Юлией, что, прежде чем перейти к делу, она провела его в смежную, с фламандскими гобеленами на стенах, гостиную, где на низком столике с креслами vis-?-vis их поджидал совсем горячий, как можно было на ощупь удостовериться, кофейный прибор в окружении заманчивых лакомств, как тоже поспешил удостовериться Сорокин, самой разнообразной вкусовой палитры. Бутылка любимого ликера посреди венчала натюрморт. Чашки были налиты, оставалось руку протянуть. Непонятно было, кто и когда успел накрыть предлагаемое угощенье, – как в заправских дворцах, Юлия держалась правила без нужды не надоедать гостям лицезрением пусть даже бесшумной челяди.
Сорокин не преминул справиться, сколько же за домом числится прислуги, но та уклонилась от прямого ответа.
– Вы же знаете, как теперь хлопотливо стало с ними.
– Кому-то надо же пыль вытирать!
– Здесь все автоматизировано, – непонятно пояснила Юлия. – Дому придано постоянное обслуживанье. Кроме того, здесь у меня не бывает пыли
– Значит, сегодня ни души кругом? – не заметив последнего замечания, удивился режиссер такой предусмотрительности хозяйки на нынешнюю ночь
– И всегда тоже.
– Но молодой женщине нельзя долго оставаться одной... – совсем другое имея в виду, заметил Сорокин. – Вам не страшно?
– Кого, чего именно? – с приглядкой любознательности покосилась та в его сторону, мельком сославшись на полную безопасность своей усадьбы от воровских вторжений. – Может, я затем и позвала вас, чтобы не быть одной?
Итак, все склонялось в сторону его ужасной догадки. Он поежился, готовясь к отпору:
– Туманно... поясните.
– Хорошо... но только советую подкрепиться сперва перед ожидающим вас испытаньем. Съешьте же еще что-нибудь, я знаю, как вы любите сладости... – явно без намеренья съязвить сказала она и, мельком приподняв крышку кофейника, чтобы самой удостовериться в чем-то, глубоко вдохнула распространившийся запах напитка. – Вон ту возьмите еще завитушку с песочным хохолком, она так жалостно смотрит на вас!
Прямо перед ним на стене, в раме потускневшей позолоты, немолодая нарядная дама читала письмо, и Сорокин, сразу и безошибочно по блеску ее пышной зеленоватого атласа робе и интерьеру признавший кисть Терборха, не преминул распространиться о его видном месте среди малых голландцев вообще. К сожалению, все время лектора отвлекала от темы торчавшая на столе старинная серебряная плетенка с пирожными. То были сплошь и на всякий вкус сладостные творения и скорее по рефлекторной тяге детства, нежели из потребности как-нибудь отбиться от соблазна, режиссер двумя перстами взял верхнее нечто невыносимо-воздушное, загадочное, легкомысленное в стиле рококо и небрежным жестом, как бы из нежеланья обидеть хозяйку, отложил его на блюдечко по соседству. Затем лектор обогатил свою аудиторию сведениями о роли голландских живописцев в средневековье с намеком на Брейгеля Старшего во главе и, помнится, еще чем-то, как вдруг кондитерский шедевр как-то сам собой проскользнул в режиссера, приглушив возникшее было недоуменье: каким образом изделия подобной свежести могли оказаться на необитаемой, в сущности, вилле… но в конце концов не удивляемся же мы волшебным обстоятельствам снов! Пальцы были совсем не липкие, как он тотчас убедился с отчаянием и без особой уверенности, что не облизал ли он их по гадкой детской привычке. Подчиняясь той же подсознательной потребности, он нацелился на смежное с сахарной корочкой поверх сливок, из осторожности покосившись на хозяйку, но та сосредоточенно красила губы перед зеркалом в ладошке, так что удалось по второму заходу утолить самое жгучее из воспоминаний детства.
Осмотревшись еще раз, Юлия опустила в сумку свою золоченую игрушку.
– Не брезгуйте же любимым лакомством... или боитесь утратить спортивную форму? – улыбнулась она, придвигая всю корзину соблазнов, и пощурилась слегка, хотя близорукостью не страдала. – Когда-то, при исключительной худобе, вы обладали незаурядным аппетитом на всякие кондитерские изделия.
– Право же, я наелся на неделю, – сопротивлялся Сорокин.
– Ничего, эти воздушные лакомства можно есть сколько влезет: от них не толстеют!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Браво, браво, Сорокин... – улыбнулась Юлия и два разка хлопнула в ладоши. – Это вы с ходу придумали или взяли напрокат из сценария о своей пресловутой Аленушке?
Режиссеру оставалось лишь развести руками, признавая тем самым свое бесспорное пораженье в первом туре.
Теперь уже безобидно подразнивая друг друга, они поднялись по ковровой лестничной дорожке. Вкруг чуть меньшего верхнего холла располагались царственные в смысле старомодной роскоши апартаменты для влиятельной особы, даже монарха средней руки, пребывающего в изгнании. Продолжая свою импровизацию, Сорокин комично покаялся, что ни за что не поселился бы в столь уединенной резиденции, как нарочно приспособленной для всякой феодальной чертовни, но Юлия никак не поддержала его на сей раз. Меж тем помещение и в самом деле изобиловало множеством непонятных закоулков, помимо всяких тайничков с несомненными ловушками в виде подстерегающих зеркал. Так, на переходе во вторую половину здания, как бы в острастку шутника, неторопливая гуляющая пара, даже одетая под Юлию и ее спутника, если только не они сами, пересекла им дорогу и скрылась в полуосвещенной галерее, – так ловко был рассчитан многозеркальный обман, что пришлось чуть попятиться, уступая им дорогу. Сорокин тогда ничем не выдал своей озабоченности, тем более что по заграничным луна-паркам знаком был и не с такими еще фокусами, все же в лицо ему дохнувшая жуть не то что поколебала в нем привычное реалистическое умонастроение, но заставила серьезней относиться к окружающей обстановке. И сперва ему не очень понравилось, что во всех комнатах отсутствовали окна в полном несоответствии с фасадом, а потом показалась нежилой самая атмосфера их, хотя для достоверности, видимо, два запачканных мелом кия лежали вперекрест на бильярдном столе с отыгранными шарами в лузах, а на жакобовском пузатом шифоньере – скрипка, издавшая кастрюльный звук от щелчка, а на девственно-несмятой постели в спальне валялись дамские чулки и только что с ног сброшенные туфельки на ковре рядом.
Сооружение было слишком громадно, причудливо и торжественно, чтобы не задержаться возле на минутку.
– Ну, тут спальня у меня... – придерживая занавес входной арки, как бы мимоходом обмолвилась Юлия и не помешала заглянуть в необязательный, казалось бы, для показа уголок своей резиденции.
Только крайнее душевное смятенье чувств, слепота самозабвенья вынуждали ее предстать перед консультантом в такой наготе. Утопая в ковре, он совершил, однако, беглый осмотр. Гнездышко грез и неги, как с налету обозначил его режиссер, мало соответствовало своему целевому назначенью. Помимо излишеств отделки и меблировки, какое-то раздражающее буквально в каждой мелочи противоречие логике и очевидности приводило глаз в замешательство. Как и внизу, общая площадь помещений заметно превышала наружные параметры захудалой дачки, а обнаруженный за прозрачной перегородкой бассейн семейной вместительности и с мраморными тритонами по борту никак не вписывался рассудком во второй этаж ветхого деревянного строенья. Но дольше всего и с почтительного расстоянья, диктуемого чрезмерной откровенностью объекта, Сорокин изучал приподнятое ступеньками в сумеречной глубине, под сенью ниспадающих драпировок, двуспальное сооруженье, достаточное для нескольких любовных пар. Старомодное убранство вовсе не вязалось с обликом Юлии, но лишь на склоне лет, наконец-то приступая к съемкам фильма о внучке великого Джузеппе, уже с актрисой помоложе в главной роли, Сорокин разгадал подоплеку нелепого и, видимо, от наслоения многократных поправок, довольно смешного старанья молодой женщины приукрасить свое брачное, вернее – тронное ложе к тому сверхисторическому акту, что в скорости должен был свершиться тут в стерильной тишине, неведомо для мира.
К тому времени шаткость в коленях от полета на механической метле окончательно прошла, а концентрированная нелепость поистине царственных чудес снижала их на уровень забавного надувательства, если же сюда прибавить необычную терпимость Юлии к некоторым его вольностям, доказательство ее безвыходного положенья, то все вместе и вдохновляло режиссера на довольно легкомысленное балагурство.
– Бедняжке уже доводилось ночевать на этом парадном эшафоте? – и, видно, по праву ревнивого паладина еще раз на всякий случай осведомился даже насчет личности ее партнера, кто же он в действительности – ифрит из багдадской бутылки, кощей местного значения или огнедышащий дракон, наконец.
Блуждающая улыбка Юлии служила косвенным указаньем, как близка к истине его догадка. Правда, не виднелось кругом ни жаропрочной мебели чугунного литья, ни асбестовых подушек, зато обнаруженный в углу потайной лифт мог служить здесь лишь для прямого спуска в лабиринты преисподней. И лишь когда расшалившийся шутник приравнял к паяльной лампе поцелуи того чешуйчатого господина с зеленым хвостом, гримаска неудовольствия прозмеилась в губах хозяйки.
– Ваше счастье, что ангел, а не дракон... – сказала Юлия. – Иначе мог бы сделать вам нехорошо.
Похоже, искра блеснула на скрещенье их взглядов.
– Приберегите для ваших милашек эту карамель, – вразумительно, чтоб не оставалось сомнений, сказала Юлия и жестом пригласила продолжить начатую работу.
И снова, как ни добивался, даже с угрозой немедленно уехать, будто ему ничего не стоило привести ее в исполнение, Юлия смотрела на режиссера загадочным усмехающимся взором знаменитой луврской дамы, которую, кстати, и увидел четверть часа спустя. Изучающее ожиданье читалось в глазах хозяйки, и можно было подумать – выверяла его высшие способности, чтобы плачевно не обмануться вновь. Вдруг, показалось Сорокину, он разгадал истинный смысл приглашения в поездку – как призыв переступить последний разделявший их порожек, в некотором смысле прямое понуждение к действиям, неизбежным в столь располагающей обстановке. Чрезвычайная магия приключения поблекла, схлынула, обратилась в свою комическую противоположность, ибо технически сверхскоростное перемещение могло в равной мере объясняться и современным уровнем заграничного автомобилестроения, и невыясненными пока свойствами пространства, подлежащими открытию потомков, так что и совершаемый Юлией акт получал естественную в ее возрасте, единственно-правдоподобную разгадку. Он выражал степень трагического отчаянья, крайнего женского одиночества, если больше некому было предложить себя, тогда как при желании из той смешной, связавшей их навеки, детской тайны легко перекидывался мостик к достаточно легкомысленной дружбе, откуда всего шаг до завершающей дело интимности. Конечно, для предполагаемой цели нечего было мчаться сломя голову к черту на рога, нашелся бы и поближе уголок, но подобно тому как зверь по наступлению сроков забивается в тайную нору – сгинуть там, так и самолюбиво-целомудренные натуры ищут себе безлюдную глушь предаться там неистовствам постыдной надобности. Сорокин был из числа щепетильных мужчин, нуждающихся для любви в сопроводительной романтике, как раз подоспевшей к загадочной поездке, и на мгновенье ему даже причудилась римская матрона древности, позвавшая раба в свое святилище с бассейном на строго ограниченный срок, и, как ни глупо было отказываться от соблазнительной победы, он в силу все еще не изжитого комплекса плебейской неполноценности только и ждал теперь повода с холодком отстраниться от предложенной чести. Видимо, она прочла его дерзкие мысли.
– Наверно, это моя вина, Сорокин... – заметив как он непроизвольным жестом примерки погладил ореховое приножье кровати, сказала тогда Юлия, – что я позволила вам слишком привыкнуть ко мне, и, деликатно говоря, приходят на ум разные игривые комбинации.
И хотя весь эпизод был обусловлен близостью молодой женщины и подземной уединенной обстановкой, доводившей его до мускульного ощущения любовника при наложении ладони на трепещущую округлость, сжатие которой таит восторг безграничного обладания, он смешался, словно уличили в покушении на внучку великого Джузеппе.
– Что случилось? Что у вас на уме, Сорокин? – Юлия так пристально посмотрела ему в лицо, что он опустил глаза.
Впрочем, его несколько примирило с Юлией, что, прежде чем перейти к делу, она провела его в смежную, с фламандскими гобеленами на стенах, гостиную, где на низком столике с креслами vis-?-vis их поджидал совсем горячий, как можно было на ощупь удостовериться, кофейный прибор в окружении заманчивых лакомств, как тоже поспешил удостовериться Сорокин, самой разнообразной вкусовой палитры. Бутылка любимого ликера посреди венчала натюрморт. Чашки были налиты, оставалось руку протянуть. Непонятно было, кто и когда успел накрыть предлагаемое угощенье, – как в заправских дворцах, Юлия держалась правила без нужды не надоедать гостям лицезрением пусть даже бесшумной челяди.
Сорокин не преминул справиться, сколько же за домом числится прислуги, но та уклонилась от прямого ответа.
– Вы же знаете, как теперь хлопотливо стало с ними.
– Кому-то надо же пыль вытирать!
– Здесь все автоматизировано, – непонятно пояснила Юлия. – Дому придано постоянное обслуживанье. Кроме того, здесь у меня не бывает пыли
– Значит, сегодня ни души кругом? – не заметив последнего замечания, удивился режиссер такой предусмотрительности хозяйки на нынешнюю ночь
– И всегда тоже.
– Но молодой женщине нельзя долго оставаться одной... – совсем другое имея в виду, заметил Сорокин. – Вам не страшно?
– Кого, чего именно? – с приглядкой любознательности покосилась та в его сторону, мельком сославшись на полную безопасность своей усадьбы от воровских вторжений. – Может, я затем и позвала вас, чтобы не быть одной?
Итак, все склонялось в сторону его ужасной догадки. Он поежился, готовясь к отпору:
– Туманно... поясните.
– Хорошо... но только советую подкрепиться сперва перед ожидающим вас испытаньем. Съешьте же еще что-нибудь, я знаю, как вы любите сладости... – явно без намеренья съязвить сказала она и, мельком приподняв крышку кофейника, чтобы самой удостовериться в чем-то, глубоко вдохнула распространившийся запах напитка. – Вон ту возьмите еще завитушку с песочным хохолком, она так жалостно смотрит на вас!
Прямо перед ним на стене, в раме потускневшей позолоты, немолодая нарядная дама читала письмо, и Сорокин, сразу и безошибочно по блеску ее пышной зеленоватого атласа робе и интерьеру признавший кисть Терборха, не преминул распространиться о его видном месте среди малых голландцев вообще. К сожалению, все время лектора отвлекала от темы торчавшая на столе старинная серебряная плетенка с пирожными. То были сплошь и на всякий вкус сладостные творения и скорее по рефлекторной тяге детства, нежели из потребности как-нибудь отбиться от соблазна, режиссер двумя перстами взял верхнее нечто невыносимо-воздушное, загадочное, легкомысленное в стиле рококо и небрежным жестом, как бы из нежеланья обидеть хозяйку, отложил его на блюдечко по соседству. Затем лектор обогатил свою аудиторию сведениями о роли голландских живописцев в средневековье с намеком на Брейгеля Старшего во главе и, помнится, еще чем-то, как вдруг кондитерский шедевр как-то сам собой проскользнул в режиссера, приглушив возникшее было недоуменье: каким образом изделия подобной свежести могли оказаться на необитаемой, в сущности, вилле… но в конце концов не удивляемся же мы волшебным обстоятельствам снов! Пальцы были совсем не липкие, как он тотчас убедился с отчаянием и без особой уверенности, что не облизал ли он их по гадкой детской привычке. Подчиняясь той же подсознательной потребности, он нацелился на смежное с сахарной корочкой поверх сливок, из осторожности покосившись на хозяйку, но та сосредоточенно красила губы перед зеркалом в ладошке, так что удалось по второму заходу утолить самое жгучее из воспоминаний детства.
Осмотревшись еще раз, Юлия опустила в сумку свою золоченую игрушку.
– Не брезгуйте же любимым лакомством... или боитесь утратить спортивную форму? – улыбнулась она, придвигая всю корзину соблазнов, и пощурилась слегка, хотя близорукостью не страдала. – Когда-то, при исключительной худобе, вы обладали незаурядным аппетитом на всякие кондитерские изделия.
– Право же, я наелся на неделю, – сопротивлялся Сорокин.
– Ничего, эти воздушные лакомства можно есть сколько влезет: от них не толстеют!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116