— Насилие не поможет, и мы не можем позволить драку в такой маленькой шлюпке. — Он освободил хватку на руке Фарнхолма и задумчиво посмотрел на сидевшего на носу человека. — Вы, возможно, правы, бригадный генерал. Я слышал, как кто-то двигался по шлюпке вперед прошлой ночью, и слышал глухой всплеск. Но я проверял оба раза. Все оказывались на местах.
— Всплеск, а? — Фарнхолм повернулся и посмотрел на место, где сидел раньше проповедник. — Его сумка исчезла, Николсон. Интересно, вы сумеете догадаться, куда она делась?
— Я видел его сумку, — спокойно ответил Николсон. — Матерчатая, очень легкая сумка. Она бы не утонула.
— Но она утонула, сэр. — Маккиннон кивнул в сторону носа. — Якорь исчез.
— Значит, его засунули в сумку, боцман? Поэтому она и утонула.
— Вот теперь все ясно, — нетерпеливо сказал Фарнхолм. — Они убили его, взяли сумку и бросили за борт. Вы два раза слышали шум и оба раза видели, что Ахмед сидит. Кто-то, наверное, поддерживал его. Возможно, за рукоятку ножа, воткнутую в спину. Тот, кто держал, должен был сидеть за ним, в носовой части лодки, а там сидят только три проклятых убийцы. — Фарнхолм тяжело дышал, костяшки на его кулаках побелели, и он не отводил взгляда от лица Сирана.
— Звучит убедительно, — признался Николсон. — А как насчет всего остального?
— Какого остального?
— Вы прекрасно понимаете, что они бы не убили его просто для тренировки. В чем причина такого поступка?
— Откуда, черт побери, мне знать, за что они его убили?
Николсон вздохнул:
— Послушайте, бригадный генерал, мы вовсе не слабоумные. Конечно, вы знаете, за что. Вы сразу стали подозревать Сирана. Вы предполагали, что исчезнет сумка Ахмеда. И он был вашим приятелем.
На секунду в глубине глаз Фарнхолма сверкнул какой-то огонек и, казалось, внезапно отразился в уголках рта Сирана, словно эти двое обменялись мыслями. Но солнце еще не поднялось, и Николсон не был уверен, что он просто не придумал этот обмен взглядами. К тому же подозревать в сговоре этих двоих было нелепо. Дайте Фарнхолму пистолет, и от Сирана останется только воспоминание.
— Полагаю, вы имеете право знать. — Похоже, Фарнхолм полностью контролировал свои эмоции, а его мозг бешено работал, придумывая подходящую к случаю историю. — Теперь уже не будет никакого вреда. — Он отвел взгляд от Сирана, поглядел на мертвого у своих ног и сказал более мягким тоном: — Вы говорите, Ахмед был моим приятелем. Он стал им недавно, и только потому, что отчаянно нуждался в друге. Его зовут Ян Беккер. Он соотечественник присутствующего здесь ван Оффена. Жил многие годы на Борнео, датском Борнео, возле Самаринды. Он был представителем большой амстердамской фирмы и управляющим нескольких каучуковых плантаций на реке. И еще много чем управлял.
Он замолчал, и Николсон поторопил его:
— Вы имеете в виду...
— Я не вполне уверен. Он был нечто вроде агента голландского правительства. Я знаю только, что несколько недель назад он раскрылся и разоблачил хорошо организованную пятую колонну японцев на Восточном Борнео. Их арестовали и расстреляли. Ему также удалось завладеть полным списком всех японских агентов и членов пятой колонны в Индии, Бирме, Малайзии и Ист-Индии. Эти списки он хранил в своей сумке. Для союзников они представляли целое состояние. Японцы знали, что у него имеются эти списки, и объявили фантастическую цену за его голову, за живого или мертвого. Такую же цену назначили за возвращение или уничтожение этих списков. Он рассказал мне это сам. Каким-то образом Сиран обо всем узнал, и вот что ему было нужно. Он заработал свои деньги, но я перед Богом клянусь, что он не доживет до того времени, когда сможет их получить.
— Именно поэтому Беккер, или как там его зовут, был переодет?
— Это была моя идея, — мрачно сказал Фарнхолм. — Я думал, что я очень и очень умный. Мусульманские проповедники такие же, как и другие священнослужители во всем мире. Священник-отступник и любитель виски всегда вызывает презрение, и каждый старается его избегать. Я пытался изобразить из себя беспутного пьяницу — именно такой компаньон мог быть у подобного проповедника. Но мы оказались недостаточно умны. Наша затея не удалась. Беккера искали по всей Юго-Восточной Азии.
— Ему крупно повезло, что он добрался хотя бы досюда, — признал Николсон. — И поэтому японцы так старались заполучить нас?
— Да, теперь это достаточно очевидно! — Фарнхолм сокрушенно помотал головой и опять посмотрел на Сирана. В глазах его уже не светился огонек гнева, а осталась лишь холодная непримиримая целеустремленность. — Я бы скорее согласился запустить в шлюпку королевскую кобру, чем оставлять здесь эту свинью. Не хочу, чтобы кровь была на ваших руках, Николсон. Дайте мне ваш кольт.
— Очень удобно, — пробормотал Сиран. Николсон подумал, что в мужестве ему не откажешь. — Мои поздравления, Фарнхолм. От души приветствую вас.
Николсон с любопытством посмотрел на Сирана, а потом на Фарнхолма:
— О чем он говорит?
— Откуда, черт возьми, мне знать? — нетерпеливо ответил Фарнхолм. — Мы зря теряем время, Николсон. Дайте мне свой кольт.
— Нет.
— Ради бога, почему? Не будьте глупцом. Жизнь каждого из нас не стоит дуновения, гасящего свечу, пока этот тип находится в нашей шлюпке.
— Вполне вероятно, — согласился Николсон, — но положение, каким бы сильным оно ни было, не является доказательством. Даже Сиран имеет право на разбирательство.
— Во имя неба! — Фарнхолм был совершенно обескуражен. — Разве вы не понимаете, что здесь не время и не место для этих старых англосаксонских понятий о честной игре и справедливости? Здесь не место и не время. Здесь вопрос выживания.
Николсон кивнул:
— Знаю, что это так. Сирану чужды эти понятия. Пожалуйста, вернитесь на свое место, бригадный генерал. Я не совсем безразличен к безопасности других пассажиров шлюпки. Перережьте там веревки, боцман, и свяжите этих трех людей. И если можно, покрепче.
— В самом деле? — Сиран поднял брови. — И что будет, если мы откажемся подвергнуться такому обращению?
— Как вам угодно, — равнодушно ответил Николсон. — Тогда бригадный генерал получит кольт.
Маккиннон очень старательно проделал работу по обездвиживанию Сирана и двух его подручных и с особым удовлетворением потуже затянул узлы. Когда он закончил, все трое были связаны по рукам и ногам и не могли двигаться. Для большей предосторожности он привязал все веревки, которыми их связал, к металлическому кольцу на носу шлюпки. Фарнхолм больше не протестовал. Однако было заметно, что когда он вновь уселся на скамейке рядом с мисс Плендерлейт, то расположился так, чтобы находиться между ней и кормой шлюпки. Отсюда он мог наблюдать за мисс Плендерлейт и за носом шлюпки одновременно. Карабин он положил на сиденье рядом с собой.
Выполнив свою работу, Маккиннон прошел на корму и сел рядом с Николсоном. Он достал черпак и чашку с делениями, приготовившись к выдаче утренней порции воды, но внезапно повернулся к Николсону.
— До Дарвина безумно далеко, сэр, — как бы между прочим сказал он.
Николсон слегка пожал плечами и улыбнулся, но лицо его потемнело от беспокойства.
— И вы туда же, боцман? Возможно, я поступаю неправильно. Уверен, что Сиран никогда не предстанет перед судом. Однако я не могу его убить. Пока не могу.
— Он просто ждет удобной минуты, сэр. — Маккиннон был так же обеспокоен, как и Николсон. — Вы слышали рассказ бригадного генерала?
— В этом-то и загвоздка. Я слышал его историю, — тяжело кивнул Николсон, поглядел на Фарнхолма, потом на Маккиннона и опустил взгляд на свои руки. — Я не поверил ни одному слову из его рассказа. Он все сочинил.
Солнце выкатилось огромным пылающим шаром над горизонтом на востоке. Через час почти все разговоры прекратились и люди вновь ушли в скорлупу отрешенности и равнодушия, каждый в своем личном аду жажды и боли. Бесконечно тянулся час за часом. Солнце поднималось все выше и выше в пустую выгоревшую голубизну безветренного неба. А шлюпка, казалось, оставалась на месте без всякого движения. Николсон прекрасно понимал, что за эти дни они продвинулись на много миль к югу, потому что одиннадцать месяцев в году южнее острова Банка к Зондскому проливу идет течение. Но на водной глади ничего не менялось. Никто не двигался внутри шлюпки, да и она сама не двигалась по поверхности моря. Когда солнце подходило к зениту, даже самое легкое усилие приводило к полному упадку сил. Дыхание со свистом вырывалось из пересохшего рта сквозь потрескавшиеся, воспаленные губы. Иногда малыш начинал ходить по шлюпке и говорить сам с собой на своем ребячьем языке, но день длился, жаркий влажный воздух становился все более тяжелым и удушающим, малыш меньше двигался и говорил. Наконец он улегся на колени к Гудрун, задумчиво глядя в ее чистые голубые глаза. Потом его веки начали закрываться, и он спокойно уснул. Неловким жестом Николсон протянул руки, предлагая взять ребенка и дать ей отдых, но девушка только улыбнулась и покачала головой. Внезапно Николсон с некоторым удивлением подумал, что она почти всегда улыбается, когда разговаривает. Не всегда, конечно. Ему еще предстоит услышать первую жалобу от нее и увидеть первое неудовольствие, отразившееся на ее лице. Он заметил, что девушка как-то странно смотрит на него, через силу изобразил улыбку и отвернулся.
Иногда начинали шептаться на скамейках по правому борту. О чем беседовали бригадный генерал и мисс Плендерлейт, Николсон не мог даже вообразить, но они постоянно находили темы для разговора. В перерывах между разговорами они просто сидели и смотрели друг другу в глаза, и бригадный генерал все время держал в руках ее тонкую руку. Два-три дня назад Николсону это казалось немного смешным. Он представлял себе, как бригадный генерал, молодой, безупречно одетый, в белом галстуке, во фраке с фалдами и гвоздикой в петлице, с иссиня-черными усами и такой же шапкой волос (сейчас белых как снег), стоит у входа в ожидании красивого лакированного кеба. Теперь Николсон более не видел в этом ничего забавного. Все было очень спокойно и возвышенно. Эти двое ожидали надвигающийся конец без всякой боязни.
Николсон обвел медленным взглядом шлюпку. Незаметно было, чтобы со вчерашнего дня что-то сильно изменилось. Разве что все казались гораздо слабее, истощеннее, чем раньше, даже не имели достаточно сил, чтобы передвинуться в уголок с остатками хоть какой-то тени. Они все были морально раздавлены. Не требовалось особой наблюдательности врача-специалиста, чтобы заметить, что осталось совсем мало от неподвижности до безжизненности. Иные уже прошли почти весь этот путь. Они даже с трудом приподняли головы, чтобы получить свою дневную порцию воды, а двое-трое проглотили воду с большим трудом. Еще сорок восемь часов — и большинство из них будут мертвы. Николсон знал, где они находятся, потому что с ним все еще был секстант. Они оказались в районе маяка Нордуотчер, в пятидесяти милях к востоку от берега Суматры. Если в ближайшие сутки не поднимется ветер или не начнется дождь, то потом уже это будет для них вообще несущественным.
Положительной стороной происходящего было лишь улучшение здоровья капитана. Он вышел из забытья сразу после рассвета и был решительно настроен вновь не потерять сознание. Теперь он мог нормально говорить — нормально, как любой с пересохшим горлом, — и больше не кашлял кровью.
За последнюю неделю он много потерял в весе, но, несмотря на это, выглядел крепче, чем в предыдущие дни. Для человека с застрявшей в груди пулей вынести тяготы последней недели без всякой медицинской помощи и лекарств было чем-то таким, во что Николсон не поверил бы, не наблюдай этого сам. Файндхорн уже достиг пенсионного возраста, и его жизненная сила казалась чудом. К тому же Николсон знал, что Файндхорну не для чего было жить, он не имел ни жены, ни семьи, совершенно никого, и это делало его мужество и сам процесс выздоровления еще более удивительными. И все же было горько на него смотреть, потому что он все-таки оставался очень больным человеком и конец его был не за горами. Возможно, его поддерживало лишь чувство ответственности, а может быть, что-то еще, трудно сказать, что именно. Николсон понимал, что он и сам слишком устал, слишком равнодушен, чтобы о чем-то еще рассуждать. Все это не имело значения. Он закрыл глаза, чтобы дать им возможность отдохнуть от резкого сверкающего блеска моря, и спокойно заснул под дневным солнцем.
Проснулся он от странного звука: кто-то пил воду, но не цедил крошечную порцию горячей солоноватой жидкости, выдаваемой Маккинноном три раза в день, а делал большие булькающие глотки, как будто пьет из целой канистры. Молодой солдат Синклер держал у рта черпак. Диаметр черпака был двадцать сантиметров, и в него входило много воды. Солдат наклонил голову вправо и осушал последние капли.
Николсон как-то одеревенело поднялся на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44