), тревога, звериное чувство засады; он вытащил меч - пусть
это смешно, но лучше смешить других, чем умереть самому, и когда они вдруг
возникли со всех сторон, наши мечи встретили их мечи.
Их много, а нас двое.
Что будет с Майдой, если меня убьют?
Короткая боль - клинок скользнул по руке, но я кого-то достал -
одного из многих. Дыхание, топот, железный лязг и полузабытая радость боя.
Лейся, кровь! Пусть умирает враг! Дети Моря, жаждут мечи...
И - буря. Беззвучная буря упала на нас. Серая тень вдруг сгустилась
из духоты. Два страшных глаза, два страшных меча, крики, стоны - и тишина.
Бог вытер мечи о плащ мертвеца, вдвинул в ножны и сказал спокойно:
- Кажется, ты что-то узнал.

10. УЗЛЫ
- Веселая будет ночь, - сказал Торкасу Безымянный, когда вошел в
гостевой покой и закрыл за собою дверь.
- Эй! - сказал Торкас. - Я устал взаперти!
- Потерпишь, - буркнул Другой. Сбросил плащ, уронил у ложа пояс с
мечами и одетый плюхнулся на постель.
- Спи, - сказал он. - Это еще не скоро.
Когда он такой, я боюсь задавать вопросы, а вопросы переполняют меня.
Почему приходит ночная смерть? Кто тот бог, что сотворил столько зла?
- Бо-ог! - сказал он угрюмо. - Такая же падаль, как я.
- Не понимаю!
- А тебе и незачем понимать. Незачем живым лезть в дела мертвецов.
- А мертвым в дела живых?
Он не ответил. Он очень долго молчал, а потом сказал неохотно:
- А зачем я, по-твоему, в это влез? Думаешь, только из-за тебя?
Он медленно опускался в пучину чужого сна. Чужие угрюмые сны, где
властвует смерть. Клубки перепутанных жизней, разрубленных болью смертей;
бесчисленная вереница смертей, позорных и славных, мучительных,
безобразных, всегда одиноких...
Он поднялся там, во сне, и угрюмая горькая радость забила ключом из
угрюмых глубин души. Жестокая темная радость, рожденная смертью, налитая
смертью, несущая смерть.
И смерть отозвалась ему, подползла и покорно прижалась к ногам. Он
взял ее в руки - трепещущий черный комок, он тихо ласкал ее, и она
потеплела в его ладонях, раздалась и словно бы обрела чуть заметную плоть.
И он поднес ее, как младенца, к окну; он подбросил ее, словно ловчую
птицу, и она унеслась над городом прочь, прочь, прочь - к руке, что ее
послала.
И тогда Торкас понял, что он не спит.
Безымянный долго стоял у окна, а потом отошел, присел на постель,
засмеялся жестоким безрадостным смехом.
- Спи, малыш, - сказал он, - теперь уже спи.
И снова мы бродим по Ланнерану. Мне жутко и одиноко, как не было еще
никогда. Я думал: он видит и слышит лучше меня, он знает и может больше,
чем я - он бог, но немножечко человек. А теперь я знаю, что это не так. У
нас будто десять глаз и десять ушей, мы видим то, что у нас за спиной,
кинжал за пазухой, лицо под повязкой, шаги на соседней улице, и что
говорят за стеной вон в том доме, далекий крик, запах дыма, запах
похлебки, запах страха, запах смерти...
Мы идем по границе, по узенькой границе, которая соединяет миры. Мир
живых: он серый, тусклый, громкий; он колышется, он исходит болью, а с
другой стороны подступает мрак, холод, ужас и гнилостный запах смерти.
Я боюсь...
- Зря, - отвечает он. Мертвецы - покладистые ребята, они не лезут в
дела живых. Кроме немногих, - говорит он с усмешкой, от которой немеют
губы.
- А тот, кого ты ищешь... он мой враг или твой?
- Браво, малыш! - говорит он небрежно.
Два поминальных огня в молельне матери. Значит, он жил в Энрасе, как
живет во мне? Значит, мама знала об этом?
- Да, - говорит он. - Наверное, так.
А если не только мама? Если Энраса убили?..
- Может быть, - отвечает он.
Но почему? И Ланнеран, и Рансала...
- А! - говорит он с досадой. - Что нам твои городишки! Рано или
поздно Энрас бы меня разбудил. Мальчик, - сказал он, - вам здорово
повезло, что ты такой, какой есть, и мне с тобою уютно. С Энрасом бы я
обошелся иначе. А уж тогда - если бы я не ушел - вашему миру пришлось бы
туго. Он просто делает то, что мог бы делать и я, но я бы прихлопнул его
заодно с Ланнераном. Торкас, - сказал он, - мне наплевать на ваши дела.
Думаешь, я сержусь, что он меня раз подловил и хочет выгнать опять? Просто
для этого он должен убить тебя, а тебя я убить не дам. Все, - сказал он, -
молчок! Я сбился со следа.
А теперь мы в мире живых. Опять он почти человек. На нем коричневый
плащ болорца, и он ведет себя, как болорец, и ходит там, где ходят они.
Базарная площадь, харчевни, лавки; он слушает и задает вопросы - какие-то
странные вопросы, я даже и не пойму, о чем. Как будто бы я оглох: я слышу
слова, но в них нет совсем никакого смысла.
А он доволен. Я чувствую: он чем-то доволен, и мы опять куда-то идем.
По Верхней улице, мимо Дома Рансалы, мимо развалин, развалин...
- Это дом твоего деда, - говорит он вдруг. - Не осуждай старика, это
было ему не по силам.
Мимо портика Верхнего Храма, а вон переулок, где вчера - неужели
только вчера? - он выручал Даггара, дальше, дальше, здесь уже есть жилые
дома, где слышны голоса и пахнет едой...
Здесь еще есть живые...
- Зачем? - говорю я с тоской. - Что вам от нас надо? Почему вы не
оставите нас в покое?
- Потому что мы были не лучшими из людей, - отвечает он неожиданно
мягко. Наше бессмертие - наказание, а не награда. Что нам до вас - однажды
живущих? Если нам достается эта короткая, хрупкая жизнь, мы стараемся
взять от нее все, что только возможно. Вам повезло, - говорит он с
усмешкой, - мы очень не любим друг друга. Он начал первый? Ладно!
- Ну и что? Все равно мы скоро умрем!
- Мальчишка! - говорит он. - Щенок! Разве ты знаешь, что я могу?
Разве я сам это знаю? Я все забыл о себе, - говорит он, - но чем дальше я
есть, тем больше я вспоминаю, и с каждым часом я становлюсь сильней. Может
быть, я смогу...
- Погасить огонь?
- А почему бы и нет? Если ты будешь жив... Торкас, - говорит он, -
мне нужна твоя помощь. Спрашивать будешь ты - эти сразу меня учуют.
- Кто?
- Бабы из Храма Ночи.
- Нет! - говорю я, пытаясь остановить непослушно-стремительные ноги.
Служительницы Матери не могут быть виноваты!
Все равно что сдвинуть гору ладонью. Он смеется - там, в глубине, - и
смех его безрадостен и насмешлив.
- Мальчик, - говорит он, - город разрушен. Не дома, а обычаи и
порядок жизни. Людям приходится жить без правил и без обрядов. И только
два островка среди разрушения, два нетронутых храма. Храм Матери и Храм
Предвечного. А почему обязательно _О_н_? - говорит он и снова смеется. -
Почему не _О_н_а_, а, Торкас?
Потому что я не хочу.
- Все следы ведут в Нижний Храм. Я не верю такому следу. Или враг мой
- дурак, или это ловушка. Мы сначала понюхаем здесь.
- А если ловушка здесь?
- Я не знаю ловушки, которая может меня удержать.
Я не хочу, но существуют Долг и Судьба. Он - мой долг и моя судьба, я
должен ему служить, чтобы он совершил то, что ему не хочется делать.
- Ты добьешься встречи с Верховной жрицей. Не беспокойся, она тебя
примет. Ты скажешь ей правду, но не всю. Кто твой отец и кто твоя мать, и
почему ты пришел в Ланнеран.
- Почему?
- Кто-то хочет тебя убить. Дважды ты уцелел только чудом.
- Дважды?
- Дважды, - говорит он серьезно. - Помнишь, во время схватки с
ночными ворота закрылись и ты остался один?
- Это вышло случайно!
- Нет, - отвечает он. - Хорошо, что ты продержался, пока Тайд не
прорвался к тебе.
Мы долго шли вдоль высокой стены, пока не увидели дверь. Простая
узкая дверь с полукруглым окошком сверху. Стучусь - и в окошке блеснул
чей-то глаз.
- Впустите меня. Я пришел к Великой за помощью и советом.
Впустили. Рослый воин в белой одежде. Он разглядывает меня, словно
хочет увидеть сквозь повязку лицо.
- Сюда не входят с оружием и закрытым лицом.
- Возьми оружие, но лицо я открою только старшей из жриц.
Сам я говорю, или это он говорит моими устами?
Воин молча смотрел, как я расстегиваю пояс с мечами и снимаю через
голову ремешок с погребальным ножом, а когда я откинул плащ и показал, что
на мне больше нет оружия, он повернулся и повел меня вглубь. Мы прошли по
длинному коридору, и он приоткрыл тяжелую дверь.
- Жди, - сказал он. - К тебе придут.
В келье было темно, только крошечный уголек еле теплился у подножья
Великой. Я не видел ее лица, только складки ее покрывала чуть мерцали в
душной и ласковой тьме. И когда вошли две женщины, я не увидел их лиц,
только чуть белели их строгие покрывала.
- Кто ты? - спросила одна. - Чего ты ждешь от Великой?
И опять мой рот сказал не мои слова:
- Я открою это только Верховной жрице.
- Ты многого хочешь, человек с закрытым лицом! Или ты спутал Дом
Матери с базарной харчевней?
- Погляди на огонь, - велел мне Другой, и когда я взглянул на
крохотный огонек, он вдруг выметнул вверх столб багрового света,
развернулся в невиданный красный цветок, покачался мгновение на гибком
стебле - и опал, погрузив нас почти во тьму.
Вскрикнула та, что прежде молчала, и вторая спросила со страхом:
- Кто ты - человек или бог? Назови свое имя или уйди!
- Я скажу свое имя, но не тебе. Я пришел к Великой за помощью и
советом. Доложи обо мне, - сказал я (или он?). - Пусть Старшая из Дочерей
решает сама.
Я долго ждал - один, потому что Другой затих, я совсем не слышал его.
И когда за мной пришли, я немного боялся, потому что Дом Матери полон
великих тайн, и, говорят, она немилостива к мужчинам.
Но Владычица Ночи не стала меня пугать, просто меня провели в высокий
покой без окон, где от светильников было светло, как днем, и величавая
женщина в белых одеждах отослала служительницу и велела мне подойти.
И тогда я снял повязку с лица.
Она долго вглядывалась в меня, и голос ее дрогнул, когда она
спросила:
- Кто твоя мать?
- Аэна, дочь Лодаса.
И вдруг она засмеялась счастливым девичьим смехом.
- О радость! - сказала она. - Ты здесь, потерянное дитя, источник
всех упований! О, наконец, ты здесь! - сказала она, - тот, о ком мы
молились! Обличьем ты подобен отцу, но взгляд твой отмечен Ночью! Жива ли
Аэна? - спросила она. - Какая земля вас укрыла?
- Такема, - ответил я неохотно. - Мать моя жива и блюдет вдовство.
- Садись, мой мальчик, - сказала она, и сама опустилась в высокое
кресло. - Как тебя нарекли, и какое имя ты носишь в страшном мире?
- Торкас, приемный сын Вастаса.
- Рассказывай! - попросила она. - Что привело тебя в Ланнеран?
И я рассказал, как велел мне Он, что меня преследует неведомый враг.
Я не могу себя защитить, потому что не знаю, кто он, и боюсь навлечь беду
на Такему.
Она слушала, кивала и разглядывала меня; непонятное было у нее лицо:
старое, но молодое. И голос у нее был свежий и юный, и я подумал: неужели
он прав? Неужели это и есть мой враг - враг всех людей, что живут на
свете?
- Торкас, - вдруг спросила она. - Что с тобой? Ты меня боишься?
Он не стал говорить за меня, и я ответил честно:
- Я не знаю, может быть, ты и есть мой враг.
- Нет, - сказала она, не удивившись. - Это не я. Я знаю, кому нужна
твоя смерть, но я не знаю, как он себя называет и где он таится. Ты многое
чуешь, - сказала она, - но ты ничего не знаешь. Есть очень древнее знание,
Торкас, - еще тех времен, когда Отец и Мать согласно правили миром, и еще
не разошлись пути людей и богов. Мы его сохранили, но непомерной ценой.
Наша сила и власть кончаются за воротами храма. Никакое Зло не может
ворваться в Дом - но мы бессильны против Зла за пределами Дома. Недаром мы
ждали тебя, - сказала она. - Ты - единственный, кто может его победить.
Пойдем, - сказала она, и горячей легкой рукой сжала мою ладонь. - Если ты
и есть тот, кого мы ждем, для тебя зазвучит Оракул Ночи, и мы узнаем свою
судьбу!
И она повела меня вниз, все вниз и вниз, по бесконечной лестнице из
гладкого камня. Я насчитал две сотни ступеней, а потом перестал считать.
Здесь стояла тьма, такая глубокая тьма, что в глазах мелькали зеленые
искры.
- Не удивляйся, - тихо сказала жрица. - Здесь святилище Изначальной
Тьмы, той, откуда пришли мы и куда уйдем. Торкас! - сказала она. - В Доме
Матери много Тайн, но нет сокровеннее этой. Немногие могут сюда
спуститься. И не все из немногих могут вернуться в Свет.
И Другой вдруг опять появился во мне. Он ничего не сказал, просто
что-то в нас изменилось.
Лестница кончилась, а мы все шли в темноте, жрица вела меня уверенно,
как при свете. А потом я услышал Голос.
Он был, как шум бегущей воды, как ветер, плачущий среди скал, как
дальний звук боевой трубы. Он родился вкрадчивый, еле слышный, а потом
вдруг обрушился на меня - громом, болью, холодом и огнем.
И снова Другой меня заслонил; он был вокруг, как стена, он все
забрал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11