Но по взгляду, который бросил на меня Колен, я догадался, что он разделяет мое мнение, и это лишь укрепило меня в моих планах.
Мену подала завтрак, мы съели его в полном молчании. А я думал, что если бы наш пленник вскарабкался на спину коротышке, которого я убил, не тому, а этому лежать бы сейчас с размозженным черепом. Глупая, никчемная мысль, толку от нее никакого, и я гоню ее прочь, потому что от нее невесело. Но она снова и снова возвращается ко мне во время завтрака и портит мне аппетит.
Пленник поел. Положил обе руки на стол и ждет. Еда пошла ему впрок. Щеки порозовели. И странное дело, похоже, он рад, что находится среди нас. Рад и испытывает облегчение.
Я задаю ему вопросы. Он отвечает сразу, без колебаний, ничего не скрывая. Больше того, вроде бы даже доволен, что может дать нужные сведения.
Зато нас не слишком-то радуют его вести. Оказывается, мы имеем дело с отрядом в семнадцать человек, которым командует некий Вильмен – он выдает себя за бывшего офицера-десантника. В отряде разработана строгая система подчинения: он делится на новобранцев и ветеранов, причем первые в полном рабстве у вторых. Дисциплина жесточайшая. Предусмотрены три вида наказания: провинившихся бьют палками, сажают под арест без хлеба и воды и убивают перед строем. У Вильмена есть базука, около дюжины снарядов к ней и два десятка винтовок.
Эрве Легран, так зовут пленника, рассказал, как он попал к Вильмену. Вильмен захватил его деревушку на юго-западе от Фюмеля. Во время сражения банда понесла потери, и Вильмен захотел их восполнить.
– Нас схватили, – рассказывал Эрве, – Рене, Мориса и меня. Привели на городскую площадь. Вильмен спросил Рене: «Согласен вступить в мой отряд?» Рене сказал: «Нет!» Тогда братья Фейрак заставили его встать на колени, и Бебель ножом... Кровь так и хлынула у Рене из горла...
– Бебель? Это что, женщина?
– Нет. В общем-то, нет.
– Приметы?
– Рост – метр шестьдесят пять, волосы светлые, длинные, черты лица тонкие. Сам худой. Руки и ноги маленькие. Любит переодеваться в женское платье. Кто хочешь за бабу примет.
– И Вильмен принимает?
– Да.
– И не только Вильмен?
– Нет, что ты!
– Отчего? Парни боятся Вильмена?
– Они больше боятся Бебеля. Очень уж ловко он орудует ножом, – добавил Эрве. – Ловчее всех ветеранов бросает.
Я посмотрел на него.
– А как новобранцы становятся ветеранами?
– Вильмен говорит: не важно, кто пришел раньше, кто позже.
– Тогда как же?
– Надо пойти добровольцем на задание.
– Поэтому ты и взялся идти в разведку в Мальвиль? – сухо спросил я.
– Нет, мы с Морисом хотели предупредить вас и дезертировать.
– Почему же вы этого не сделали?
Он ответил не задумываясь.
– Потому что со мною пошел не Морис. Дело было вот как: нынче под утро Вильмен объявил, что ему нужно четверо, чтобы разведать два места – Курсежак и Мальвиль. Из рядов вышли только мы с Морисом. Оба новички. Тогда Вильмен обложил ветеранов, и под конец вызвались двое. Одного Вильмен приставил ко мне, другого к Морису. Морис сейчас в разведке у Курсежака.
– Я вот чего не пойму. Нынче утром Вильмен послал разведчиков в Курсежак и в Мальвиль. А почему не в Ла-Рок?
Пауза. Эрве посмотрел на меня.
– Но ведь мы заняли Ла-Рок, – произнес он с расстановкой.
– Как! – воскликнул я. И, сам не знаю почему, привстал со стула. – Как? Вы заняли Ла-Рок? Когда?
Вопрос бессмысленный. Не важно когда. Важно, что Вильмен занял Ла-Рок, что он в ЛаРоке. Со своими винтовками образца 36-го года, со своими обстрелянными парнями, базукой и военным опытом. Я вижу – мои товарищи побледнели.
– Банда, – пояснил Эрве, – захватила Ла-Рок вчера вечером на закате.
Я встал и отошел от стола. Я был сражен. Накануне утром я послал разведчиков осмотреть оборонительные сооружения Ла-Рока, а под вечер того же дня Ла-Рок взяли, но взяли не мы, а другие. И если бы мне не пришла в голову мысль захватить пленного вопреки протестам Мейсонье, который настаивал на соблюдении моей дурацкой инструкции, сегодня же утром мы с товарищами подошли бы к стенам Ла-Рока в полной уверенности, что одержим легкую победу. На беду, у меня слишком живое воображение: я сразу представил себе, как нас на открытом месте поливает истребительный огонь семнадцати винтовок.
Ноги у меня задрожали. Сунув руки в карманы, я повернулся спиной к столу и подошел к окну. Распахнув настежь обе створки, я вздохнул полной грудью. Но вспомнил, что пленник наблюдает за мной, и постарался взять себя в руки. Наша жизнь зависела от сущего пустяка, от случайности, вернее, от двух – одной несчастной, второй счастливой, причем вторая спасла нас от последствий первой. Вильмен взял Ла-Рок накануне того дня, когда я сам собирался взять его приступом, но за несколько часов до того, как идти на приступ, я добыл у Вильмена «языка». Мысль о том, что от этих нелепых совпадений зависит твоя жизнь, хоть кого научит скромности.
С непроницаемым лицом возвращаюсь к столу, сажусь и бросаю:
– Рассказывай дальше.
Эрве рассказывает о взятии Ла-Рока.
Когда стемнело, Бебель, переодетый женщиной, в одиночку подошел к южным воротам города с маленьким узелком в руке. Часовой, охранявший башню, – позже мы узнали, что это был Лануай, – впустил его, и Бебель, убедившись, что рядом никого нет, перерезал ему горло. А потом открыл ворота своим. Город был взят без единого выстрела.
По просьбе Мейсонье я предоставил ему слово.
– Сколько у вас винтовок образца 36-го года? – спросил он пленника.
– Двадцать.
– А боеприпасов много?
– Думаю, что да. Выдачу их ограничивают, но не слишком строго. У Вильмена правило такое, – добавил Эрве, – всегда иметь на двадцать винтовок два десятка стрелков.
По просьбе Мейсонье Эрве подробно описал базуку. Когда он кончил, вступил в разговор снова я.
– Никак не пойму, сколько вас все-таки – семнадцать или двадцать?
– Вообще-то двадцать. Но в сражении у Фюмеля мы потеряли троих. Так что осталось семнадцать. Потом ты убил одного – значит, шестнадцать. И меня взял в плен – выходит, пятнадцать.
Ошибиться невозможно, по голосу слышно: он очень рад, что оказался среди нас.
Помолчав, я спросил:
– Ты давно знаешь Мориса, которого завербовали вместе с тобой?
– Еще бы! – оживился Эрве. – Мы друзья детства. Когда взорвалась бомба, я проводил у него отпуск.
– Ты его любишь?
– Еще бы! – ответил Эрве. Я посмотрел на него.
– Значит, нельзя тебе бросить его, он в одном лагере, ты в другом. Так дело не пойдет. Представляешь, вдруг Вильмен нападет на нас – как ты будешь стрелять в Мориса?
Эрве вспыхнул, и в глазах его я прочел сразу и радость оттого, что я решил дать ему оружие, чтобы он сражался в наших рядах, и стыд, как это он мог забыть о Морисе. Я тихонько хлопнул ладонью по столу.
– Ладно, Эрве, сейчас я скажу, что мы сделаем. Отпустим тебя на свободу.
Он резко откинулся назад. Пожалуй, никогда еще пленник не выказывал так мало радости при мысли о предстоящей свободе. Краем глаза я наблюдаю также, как восприняли это заявление мои товарищи.
Гляжу на Эрве. Краска сбежала с его щек.
– Что-нибудь не так? – спрашиваю я. Он кивает.
– Если ты выпустишь меня без винтовки – это все равно что приговорить меня к смерти, – произносит он сдавленным голосом.
– Я об этом подумал. Перед уходом тебе вернут винтовку.
Тут мои товарищи беспокойно зашевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал:
– А дальше ты поступишь так. Само собой, никому не скажешь, что тебя взяли в плен. Скажешь, что твоего товарища убили, когда он заглянул через ограду, а тебе удалось спастись бегством под градом пуль. Скажешь, что, по-твоему, в тебя стреляли сверху, с донжона, – добавил я.
Мне вовсе не улыбается, чтобы Вильмен еще до нападения на Мальвиль заподозрил о существовании нашей землянки на холме у «Семи Буков».
– Не забудь об этом, это важно.
– Не забуду, – обещает Эрве.
– Ладно. А при первом же удобном случае ты с Морисом...
– Дальше можешь не объяснять, – прерывает Эрве.
– Последний вопрос, Эрве: как ты шел из ЛаРока?
– Проселком, конечно, – слегка удивился Эрве. – А разве есть другой путь?
Я не ответил. Ну вот и все. Больше нам говорить не о чем. Эрве ждет. Он обводит залу мягким, честным взглядом своих черных глаз. Бородка клинышком ему идет: так он солиднее и мужественнее. Он смотрит на нас, смотрит на Мену – он сразу догадался, что она расположена к нему, – на окна со средниками, на военные трофеи и огромный камин. Кадык на его шее ходит ходуном, и, хотя он крепится, я чувствую, что мальчуган – ведь он еще мальчуган – взволнован до глубины души. Он боится одного – потерять людей, которые приняли его в свою семью. Лишиться Мальвиля.
Я встаю.
– Ну, пора, Эрве.
Он поднялся, я подошел к нему и снова завязал ему глаза. Мы все проводили его до въездной башни, а оттуда уже вдвоем с Мейсонье довели до палисада и выпустили через опускную дверцу. К счастью, сраженный пулей, его спутник упал ближе к пропасти, и, когда Эрве на четвереньках прополз через лазейку, ему не пришлось пробираться слишком близко от мертвеца. Я протянул ему через дверцу винтовку, он встал во весь рост, помахал нам рукой, широко, по-детски улыбнулся. И крупно зашагал по дороге. Я глядел ему вслед через смотровое окошко.
– Возможно, мы потеряли одну винтовку, – шепнул мне на ухо Мейсонье.
Я посмотрел на него.
– А возможно, приобретем две.
А главное, двух бойцов. Потому что ружей у нас стало теперь восемь, считая винтовку убитого. Можно вооружить не только шестерых мужчин, но и Мьетту с Кати. А вот люди нам нужны позарез. Если Эрве с Морисом удастся бежать, у Вильмена останется всего четырнадцать бойцов. А нас в этом случае станет десятеро. В ружейной перестрелке от количества бойцов зависит ох как много...
Это я и изложил общему собранию, которое созвал во въездной башне сразу же после ухода Эрве, пока Жаке рыл могилу для убитого за оградой палисада, а Пейсу, спрятавшись в ста метрах от него у обочины дороги, охранял его с оружием в руках.
– Помни, Пейсу, – наставлял его Мейсонье, – укройся хорошенько. Чтобы ты видел всех, а тебя никто!
Мейсонье у нас главный эксперт. Вояка. Хоть он и коммунист, но прошел военную подготовку. Видно, считал, что лишние знания не помешают, откуда бы они ни шли. И вот собрание началось с того, что Мейсонье объяснил нам: винтовки образца 36-го года были на вооружении французской армии к началу второй мировой войны. Конечно, с той поры было изобретено кое-что похлеще, но и это не так уж плохо. А базуки, по словам Мейсонье, американцы начали выпускать в 1942 году. Дальнобойность 60 метров. Стенам Мальвиля опасность не грозит – они слишком толстые. Будь при этом Пейсу, он непременно бы добавил: «И сложены на известковом растворе». А известь, которой больше шести сотен лет, потверже камня.
– Зато палисад! – покачал головой Мейсонье. – И ворота внешнего двора! И подъемный мост во внутреннем...
Мы переглянулись. Я попытался придать своему голосу уверенность, хотя вовсе ее не испытывал.
– Ничего страшного, – решительно объявил я. – Палисадом мы, конечно, пожертвуем. Собственно говоря, он и построен-то ради маскировки, но он сыграет свою роль – задержит врага, ведь врагу придется его разрушить и тем самым выдать себя. Зато перед воротами въездной башни я предлагаю возвести защитную стену примерно в метр толщиной и метра три высотой. Чуть в стороне от моста, чтобы дать проход всаднику, ну а кроме того... Кроме того, во дворе у нас есть песок, в подвале мешки, мы наполним их песком и навалим у стены.
К моей великой радости, Мейсонье меня поддержал, а после всех его технических выкладок его одобрение значило немало.
Прежде чем приступить к работе, я сказал еще несколько слов. Прошлой ночью, хотя все были против, я распорядился нести вахту. И счастье, что я настоял на своем. Не хочу раздувать это дело, но подчеркиваю: то, что ребята упирались, было скрытой формой нарушения дисциплины. И точно так же – только это уже много хуже – нарушала дисциплину Кати, когда упрямилась и не хотела нести охрану вала, пока мы допрашивали пленника. Тут я позволил себе отвести душу:
– Больше я этих фокусов не потерплю! Отдал приказ – и точка, у меня нет времени препираться со всякими занудами.
Я встал. Собрание окончено – продолжалось оно всего минут десять. Теперь нам не до былых словопрений.
Кати промолчала, только как-то странно поглядела на меня. С ненавистью? С обидой? Ничуть не бывало. Скорее взгляд ее говорил: «Ах вот как! Значит, я, по-твоему, зануда! Ну погоди». И в этом «погоди» отнюдь не было угрозы. Скорее уж осмелюсь назвать это обещанием.
Когда могила была вырыта и убитый предан земле, я снял Пейсу, без которого мы не могли обойтись, с его поста на дороге в Ла-Рок, а вместо него поставил Колена – недоставало только, чтобы в случае нападения нас застигли врасплох за работой, хотя вряд ли на нас нападут днем. Я разбил наших людей на два отряда. Один под началом Пейсу подносит к месту, где он возводит стену, уже обтесанные глыбы, которых навалом во внешнем дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Мену подала завтрак, мы съели его в полном молчании. А я думал, что если бы наш пленник вскарабкался на спину коротышке, которого я убил, не тому, а этому лежать бы сейчас с размозженным черепом. Глупая, никчемная мысль, толку от нее никакого, и я гоню ее прочь, потому что от нее невесело. Но она снова и снова возвращается ко мне во время завтрака и портит мне аппетит.
Пленник поел. Положил обе руки на стол и ждет. Еда пошла ему впрок. Щеки порозовели. И странное дело, похоже, он рад, что находится среди нас. Рад и испытывает облегчение.
Я задаю ему вопросы. Он отвечает сразу, без колебаний, ничего не скрывая. Больше того, вроде бы даже доволен, что может дать нужные сведения.
Зато нас не слишком-то радуют его вести. Оказывается, мы имеем дело с отрядом в семнадцать человек, которым командует некий Вильмен – он выдает себя за бывшего офицера-десантника. В отряде разработана строгая система подчинения: он делится на новобранцев и ветеранов, причем первые в полном рабстве у вторых. Дисциплина жесточайшая. Предусмотрены три вида наказания: провинившихся бьют палками, сажают под арест без хлеба и воды и убивают перед строем. У Вильмена есть базука, около дюжины снарядов к ней и два десятка винтовок.
Эрве Легран, так зовут пленника, рассказал, как он попал к Вильмену. Вильмен захватил его деревушку на юго-западе от Фюмеля. Во время сражения банда понесла потери, и Вильмен захотел их восполнить.
– Нас схватили, – рассказывал Эрве, – Рене, Мориса и меня. Привели на городскую площадь. Вильмен спросил Рене: «Согласен вступить в мой отряд?» Рене сказал: «Нет!» Тогда братья Фейрак заставили его встать на колени, и Бебель ножом... Кровь так и хлынула у Рене из горла...
– Бебель? Это что, женщина?
– Нет. В общем-то, нет.
– Приметы?
– Рост – метр шестьдесят пять, волосы светлые, длинные, черты лица тонкие. Сам худой. Руки и ноги маленькие. Любит переодеваться в женское платье. Кто хочешь за бабу примет.
– И Вильмен принимает?
– Да.
– И не только Вильмен?
– Нет, что ты!
– Отчего? Парни боятся Вильмена?
– Они больше боятся Бебеля. Очень уж ловко он орудует ножом, – добавил Эрве. – Ловчее всех ветеранов бросает.
Я посмотрел на него.
– А как новобранцы становятся ветеранами?
– Вильмен говорит: не важно, кто пришел раньше, кто позже.
– Тогда как же?
– Надо пойти добровольцем на задание.
– Поэтому ты и взялся идти в разведку в Мальвиль? – сухо спросил я.
– Нет, мы с Морисом хотели предупредить вас и дезертировать.
– Почему же вы этого не сделали?
Он ответил не задумываясь.
– Потому что со мною пошел не Морис. Дело было вот как: нынче под утро Вильмен объявил, что ему нужно четверо, чтобы разведать два места – Курсежак и Мальвиль. Из рядов вышли только мы с Морисом. Оба новички. Тогда Вильмен обложил ветеранов, и под конец вызвались двое. Одного Вильмен приставил ко мне, другого к Морису. Морис сейчас в разведке у Курсежака.
– Я вот чего не пойму. Нынче утром Вильмен послал разведчиков в Курсежак и в Мальвиль. А почему не в Ла-Рок?
Пауза. Эрве посмотрел на меня.
– Но ведь мы заняли Ла-Рок, – произнес он с расстановкой.
– Как! – воскликнул я. И, сам не знаю почему, привстал со стула. – Как? Вы заняли Ла-Рок? Когда?
Вопрос бессмысленный. Не важно когда. Важно, что Вильмен занял Ла-Рок, что он в ЛаРоке. Со своими винтовками образца 36-го года, со своими обстрелянными парнями, базукой и военным опытом. Я вижу – мои товарищи побледнели.
– Банда, – пояснил Эрве, – захватила Ла-Рок вчера вечером на закате.
Я встал и отошел от стола. Я был сражен. Накануне утром я послал разведчиков осмотреть оборонительные сооружения Ла-Рока, а под вечер того же дня Ла-Рок взяли, но взяли не мы, а другие. И если бы мне не пришла в голову мысль захватить пленного вопреки протестам Мейсонье, который настаивал на соблюдении моей дурацкой инструкции, сегодня же утром мы с товарищами подошли бы к стенам Ла-Рока в полной уверенности, что одержим легкую победу. На беду, у меня слишком живое воображение: я сразу представил себе, как нас на открытом месте поливает истребительный огонь семнадцати винтовок.
Ноги у меня задрожали. Сунув руки в карманы, я повернулся спиной к столу и подошел к окну. Распахнув настежь обе створки, я вздохнул полной грудью. Но вспомнил, что пленник наблюдает за мной, и постарался взять себя в руки. Наша жизнь зависела от сущего пустяка, от случайности, вернее, от двух – одной несчастной, второй счастливой, причем вторая спасла нас от последствий первой. Вильмен взял Ла-Рок накануне того дня, когда я сам собирался взять его приступом, но за несколько часов до того, как идти на приступ, я добыл у Вильмена «языка». Мысль о том, что от этих нелепых совпадений зависит твоя жизнь, хоть кого научит скромности.
С непроницаемым лицом возвращаюсь к столу, сажусь и бросаю:
– Рассказывай дальше.
Эрве рассказывает о взятии Ла-Рока.
Когда стемнело, Бебель, переодетый женщиной, в одиночку подошел к южным воротам города с маленьким узелком в руке. Часовой, охранявший башню, – позже мы узнали, что это был Лануай, – впустил его, и Бебель, убедившись, что рядом никого нет, перерезал ему горло. А потом открыл ворота своим. Город был взят без единого выстрела.
По просьбе Мейсонье я предоставил ему слово.
– Сколько у вас винтовок образца 36-го года? – спросил он пленника.
– Двадцать.
– А боеприпасов много?
– Думаю, что да. Выдачу их ограничивают, но не слишком строго. У Вильмена правило такое, – добавил Эрве, – всегда иметь на двадцать винтовок два десятка стрелков.
По просьбе Мейсонье Эрве подробно описал базуку. Когда он кончил, вступил в разговор снова я.
– Никак не пойму, сколько вас все-таки – семнадцать или двадцать?
– Вообще-то двадцать. Но в сражении у Фюмеля мы потеряли троих. Так что осталось семнадцать. Потом ты убил одного – значит, шестнадцать. И меня взял в плен – выходит, пятнадцать.
Ошибиться невозможно, по голосу слышно: он очень рад, что оказался среди нас.
Помолчав, я спросил:
– Ты давно знаешь Мориса, которого завербовали вместе с тобой?
– Еще бы! – оживился Эрве. – Мы друзья детства. Когда взорвалась бомба, я проводил у него отпуск.
– Ты его любишь?
– Еще бы! – ответил Эрве. Я посмотрел на него.
– Значит, нельзя тебе бросить его, он в одном лагере, ты в другом. Так дело не пойдет. Представляешь, вдруг Вильмен нападет на нас – как ты будешь стрелять в Мориса?
Эрве вспыхнул, и в глазах его я прочел сразу и радость оттого, что я решил дать ему оружие, чтобы он сражался в наших рядах, и стыд, как это он мог забыть о Морисе. Я тихонько хлопнул ладонью по столу.
– Ладно, Эрве, сейчас я скажу, что мы сделаем. Отпустим тебя на свободу.
Он резко откинулся назад. Пожалуй, никогда еще пленник не выказывал так мало радости при мысли о предстоящей свободе. Краем глаза я наблюдаю также, как восприняли это заявление мои товарищи.
Гляжу на Эрве. Краска сбежала с его щек.
– Что-нибудь не так? – спрашиваю я. Он кивает.
– Если ты выпустишь меня без винтовки – это все равно что приговорить меня к смерти, – произносит он сдавленным голосом.
– Я об этом подумал. Перед уходом тебе вернут винтовку.
Тут мои товарищи беспокойно зашевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал:
– А дальше ты поступишь так. Само собой, никому не скажешь, что тебя взяли в плен. Скажешь, что твоего товарища убили, когда он заглянул через ограду, а тебе удалось спастись бегством под градом пуль. Скажешь, что, по-твоему, в тебя стреляли сверху, с донжона, – добавил я.
Мне вовсе не улыбается, чтобы Вильмен еще до нападения на Мальвиль заподозрил о существовании нашей землянки на холме у «Семи Буков».
– Не забудь об этом, это важно.
– Не забуду, – обещает Эрве.
– Ладно. А при первом же удобном случае ты с Морисом...
– Дальше можешь не объяснять, – прерывает Эрве.
– Последний вопрос, Эрве: как ты шел из ЛаРока?
– Проселком, конечно, – слегка удивился Эрве. – А разве есть другой путь?
Я не ответил. Ну вот и все. Больше нам говорить не о чем. Эрве ждет. Он обводит залу мягким, честным взглядом своих черных глаз. Бородка клинышком ему идет: так он солиднее и мужественнее. Он смотрит на нас, смотрит на Мену – он сразу догадался, что она расположена к нему, – на окна со средниками, на военные трофеи и огромный камин. Кадык на его шее ходит ходуном, и, хотя он крепится, я чувствую, что мальчуган – ведь он еще мальчуган – взволнован до глубины души. Он боится одного – потерять людей, которые приняли его в свою семью. Лишиться Мальвиля.
Я встаю.
– Ну, пора, Эрве.
Он поднялся, я подошел к нему и снова завязал ему глаза. Мы все проводили его до въездной башни, а оттуда уже вдвоем с Мейсонье довели до палисада и выпустили через опускную дверцу. К счастью, сраженный пулей, его спутник упал ближе к пропасти, и, когда Эрве на четвереньках прополз через лазейку, ему не пришлось пробираться слишком близко от мертвеца. Я протянул ему через дверцу винтовку, он встал во весь рост, помахал нам рукой, широко, по-детски улыбнулся. И крупно зашагал по дороге. Я глядел ему вслед через смотровое окошко.
– Возможно, мы потеряли одну винтовку, – шепнул мне на ухо Мейсонье.
Я посмотрел на него.
– А возможно, приобретем две.
А главное, двух бойцов. Потому что ружей у нас стало теперь восемь, считая винтовку убитого. Можно вооружить не только шестерых мужчин, но и Мьетту с Кати. А вот люди нам нужны позарез. Если Эрве с Морисом удастся бежать, у Вильмена останется всего четырнадцать бойцов. А нас в этом случае станет десятеро. В ружейной перестрелке от количества бойцов зависит ох как много...
Это я и изложил общему собранию, которое созвал во въездной башне сразу же после ухода Эрве, пока Жаке рыл могилу для убитого за оградой палисада, а Пейсу, спрятавшись в ста метрах от него у обочины дороги, охранял его с оружием в руках.
– Помни, Пейсу, – наставлял его Мейсонье, – укройся хорошенько. Чтобы ты видел всех, а тебя никто!
Мейсонье у нас главный эксперт. Вояка. Хоть он и коммунист, но прошел военную подготовку. Видно, считал, что лишние знания не помешают, откуда бы они ни шли. И вот собрание началось с того, что Мейсонье объяснил нам: винтовки образца 36-го года были на вооружении французской армии к началу второй мировой войны. Конечно, с той поры было изобретено кое-что похлеще, но и это не так уж плохо. А базуки, по словам Мейсонье, американцы начали выпускать в 1942 году. Дальнобойность 60 метров. Стенам Мальвиля опасность не грозит – они слишком толстые. Будь при этом Пейсу, он непременно бы добавил: «И сложены на известковом растворе». А известь, которой больше шести сотен лет, потверже камня.
– Зато палисад! – покачал головой Мейсонье. – И ворота внешнего двора! И подъемный мост во внутреннем...
Мы переглянулись. Я попытался придать своему голосу уверенность, хотя вовсе ее не испытывал.
– Ничего страшного, – решительно объявил я. – Палисадом мы, конечно, пожертвуем. Собственно говоря, он и построен-то ради маскировки, но он сыграет свою роль – задержит врага, ведь врагу придется его разрушить и тем самым выдать себя. Зато перед воротами въездной башни я предлагаю возвести защитную стену примерно в метр толщиной и метра три высотой. Чуть в стороне от моста, чтобы дать проход всаднику, ну а кроме того... Кроме того, во дворе у нас есть песок, в подвале мешки, мы наполним их песком и навалим у стены.
К моей великой радости, Мейсонье меня поддержал, а после всех его технических выкладок его одобрение значило немало.
Прежде чем приступить к работе, я сказал еще несколько слов. Прошлой ночью, хотя все были против, я распорядился нести вахту. И счастье, что я настоял на своем. Не хочу раздувать это дело, но подчеркиваю: то, что ребята упирались, было скрытой формой нарушения дисциплины. И точно так же – только это уже много хуже – нарушала дисциплину Кати, когда упрямилась и не хотела нести охрану вала, пока мы допрашивали пленника. Тут я позволил себе отвести душу:
– Больше я этих фокусов не потерплю! Отдал приказ – и точка, у меня нет времени препираться со всякими занудами.
Я встал. Собрание окончено – продолжалось оно всего минут десять. Теперь нам не до былых словопрений.
Кати промолчала, только как-то странно поглядела на меня. С ненавистью? С обидой? Ничуть не бывало. Скорее взгляд ее говорил: «Ах вот как! Значит, я, по-твоему, зануда! Ну погоди». И в этом «погоди» отнюдь не было угрозы. Скорее уж осмелюсь назвать это обещанием.
Когда могила была вырыта и убитый предан земле, я снял Пейсу, без которого мы не могли обойтись, с его поста на дороге в Ла-Рок, а вместо него поставил Колена – недоставало только, чтобы в случае нападения нас застигли врасплох за работой, хотя вряд ли на нас нападут днем. Я разбил наших людей на два отряда. Один под началом Пейсу подносит к месту, где он возводит стену, уже обтесанные глыбы, которых навалом во внешнем дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83