- Не встретил, - поправила меня Талия. Прежним своим мягким голосом.
- Не встретил, - покорно согласился я. - А потом, после... первого опыта в физиологии, я попытался снова. С той девушкой, что прежде, на лабораторных занятиях по физхимосновам, была моей напарницей. Она была чем-то похожа на меня, или я надеялся найти в ней что-то от себя.
- Говорят, именно противоположностям проще притянуться друг к другу.
- Я знаю. Помню. Но речь идет не о чувствах. Скорее, о привычке, сложившийся за три с небольшим года тесного общения: каждый день, исключая воскресенье, по нескольку часов. Той самой привычки, которая в один день вполне могла перерасти в некое иное качество, которому в дальнейшем надлежало быть столь же неотъемлемым, как и все прочие качества.
- То есть, ты хотел жениться на ней?
Я кивнул.
- Да. Мы подходили друг другу. И она понимала это и не возражала этому. К тому же мы были дружны, а почему бы дружбе не стать чуть ближе, чем она была до вчерашнего дня - друг не обидится на неудачу партнера, на редкость подобного рода занятий, на.... Да на многое другое, что может сопровождать переход от простой привязанности к чему-то большему, к образованию с течением времени самой обычной семьи. Самой заурядной. Знаешь, я почти уверен, что именно таким образом появляются на свет большая часть семей, браки которых не распадаются, а существуют десятилетиями, обрастают детьми, традициями, укладом... - я вздохнул и добавил: - Почти уверен.
К моему удивлению, Талия кивнула:
- Простому человеку вполне хватает того, что он имеет, того, что может дать такой брак: внимания, тепла, заботы. Элементарного уважения к партнеру. Простой сопричастности. А что еще надо, чтобы жить.
- Счастливо? - закончил я.
Она покачала головой.
- Счастье слишком скоротечно, чтобы говорить о нем всерьез. Жить в счастье невозможно, оно как наркотик, долгое прием которого приводит к неизмеримым потерям, а потому счастье длится лишь миг, о котором мы вспоминаем потом с теплотой и душевным томлением, прежде всего, потому, что той минуте у нас есть противопоставление - вся прочая жизнь. В самом деле, каков предел длительности счастья - мы едва успеваем заметить себя в нем, как чувство это затирается заботами, тревогами... да самой простой житейской суетой. Когда минута проходит: в любовном экстазе, в восторге, в удаче - остаются лишь дни и годы, которые нам выпало разделить в точности так же, как мы разделяли до этого краткий миг счастья. Именно по этой причине так редки прочные браки. Слишком мало радостей выпадает на жизнь одного человека, - что говорить о паре. А счастливых минут, прожитых вместе, то есть разделенных надвое, и вовсе немного, - ведь подчас так тяжело делить крохотное счастье с кем-то еще. Если вспоминать только их, а ведь так обычно и делается, будто семья и создается для того, чтобы потом все сложить и поделить, как нажитое имущество, если думать только о них, где возьмется терпение ожидать нового блаженного мига, где сыщется надежда, чтобы верить в его долгожданный приход?
Я склонил голову.
- Именно поэтому случилось так, как случилось. И никак иначе. Я говорю о той, с кем когда-то делал лабораторные по физхимосновам.
- Я поняла, - просто сказала Талия.
- Над нами не висел дамоклов меч квартирного вопроса, как прежде меж мной и Лаборанткой Олей, Олеся, так звали девушку, жила в однокомнатной квартире на окраине города, куда я, вскоре, почти сразу после того, как Оля отпустила меня, стал наведываться... часто, очень часто.
- А Олеся знала о другой?
- Не уверен. Хотя она могла видеть наши нескромные взгляды и слышать шушуканья на лестнице в те мгновения, когда мы считали себя в одиночестве, могла и наблюдать за нашими объятиями, проходя мимо лаборантской. Знаешь, мне кажется, произошла некая цепная реакция - вполне возможно, что она подсмотрела, подслушала, и ей захотелось того же. Как ты понимаешь, она тоже была.... Вообще, я вспоминаю те годы в институте с неким удивительным чувством странной, вроде бы почти незаметной, но все же ощутимой утраты; да, именно так, с одной стороны незаметной, но с другой.... Мы были, в сущности, еще очень невинны тогда. Невинны помыслами, как следствие, деяниями. Так нас воспитали: родители, время, общество, все факторы вместе. И это состояние прежней невинности я и почитаю за ощутимую, но не слишком заметную на первый взгляд, утрату. Прямая противоположность нынешней свободе и раскованности.
- Несвободе раскованности, - поправила меня Талия. - Это тоже своего рода обязанность. Как и раньше, в любые времена, для всех членов общества обязанность - быть таким, как все.
- Даже очевидно желая добиться совокупления с облюбованной особой в то время мы старательно обставляли это ухаживаниями, прогулками при луне, походами в кино, невинными поцелуями на морозе, в подъезде, и всем прочим, без чего нынешнее племя младое, незнакомое давно уже привыкло обходиться. Как-то уж слишком старательно... к примеру, никто из наших, даже тот парень, Макс, кто старательно врал про знакомство с Лаборанткой Олей, предположить не мог, что дело дойдет до финальной точки в тот же день, через час после того, как я войду в лаборантскую. Как не предполагал и я. И она. Удивительная невинность, - я должен сказать: общее мнение нашей компании склонялось к тому, что мой выигрыш в преферанс закончится робким поцелуем и звонкой пощечиной, над которой можно будет хорошо посмеяться.... Мне даже приходит в голову, что именно развал страны отнял у нес эту детскую невинность, этот открытый взгляд на мир и на окружающих нас в этом мире, неважно, далеких или близких. Вспомни восьмидесятые - с каким восторгом мы смотрели на Восток и на Запад, считая, что все плохое кончилось, все зло забыто и теперь наступит непременно золотой век. И как старались мы приблизить его... вообще-то, старались всегда, но в то время особенно, - я хмыкнул. - Знаешь, мне кажется, загадка русской души, о которой было столько говорено, в том и заключается, чтобы создавать что-то для всех. Не для себя, а именно для всех. Но тогда мы были как-то особенно открыты.
- Я плохо помню, - тихо сказала Талия. - Извини.
Я махнул рукой.
- Ладно, неважно.... Наверное, вот так, почувствовав в себе всеобщую эту открытость, Оля и отпустила меня. Это был очень открытый жест.
- А другая, Олеся?
- Она.... Эти две девушки в чем-то были схожи меж собой. Обе очень домашние, ты понимаешь, о чем я хочу сказать. Конечно, Олеся куда менее авантюрна, окажись она в Ольгиной ситуации, ни за что не вернулась бы. И я думаю, это мне импонировало больше, нежели та откровенность Оли.
- В итоге вы составили пару: соединились два схожих по качествам человека.
- Пытались составить, - поправил я.
- У тебя не было конкурентов?
- Настолько всерьез ее просто не воспринимали.... Не воспринимали, как женщину, я хочу сказать. Как девушку, да, веселую, находчивую, с которой можно и пошутить и посмеяться над шуткой, проводить домой и набиться на чашку чая.... Эта ее домашность, стиль, присущей ей в общении, в интонациях, в манере одеваться, словом, в любой мелочи, и в каждой детали, сам по себе отрицал в Олесе женские качества, не позволял им пробиваться на поверхность, не сказать подавлял их, но... мужчины не замечали ни ее страстности, ни нежности. И еще в ней не было тайны, загадки, некой энигмы, что возбуждает на разоблачение. Все ее существо, как казалось, было отображено в чертах ее лица. И это сужало круг ее поклонников... до одного человека.
- И ты...
- Пожалуй, это обстоятельство импонировало мне более всего. Извини, но я недолюбливаю кошек, - Талия кивнула. - Кошкой она не была. К третьем курсу, когда и началось то, что следует называть нашим романом, я был уверен в ней, как в себе; согласись, немного найдется людей, могущих сказать то же о близком им человеке. Но эта полная уверенность, сыграла с нами до конца - сблизив, в итоге же, она и развела нас.
- Вы прискучили друг другу, - сказала Талия, отбрасывая со лба прядь волос и пристально глядя на меня.
- Можно и так сказать. Приелись. Больше, наверное, я, что скрывать. Мужчинам нужны новые ощущения, это, наверное, так называется. В любом случае, именно я первый заговорил о бессмысленности нашей связи, Олеся... она сперва заподозрила измену, помню, устроила мне сцену, неприятную ей самой. Но немного погодя, она уже не возражала.
Талия положила ногу на ногу и откинувшись на локти, как бы издалека наблюдала за рассказом. В этой ее позе, определенно вульгарной, я, тем не менее, не почувствовал ничего, связанного с наслаждениями плоти. Талия в эти минуты была стерильной.
- Были и дальнейшие "случаи", - сказала она, чуть заметно улыбаясь и улыбкой этой понуждая меня говорить и дальше и больше рассказывать о том, что всякий человек прячет на самой глубине своей души, в местах, недоступных обозрению.
- Да. Но я хочу сказать, что никогда не изменял. Ни Оле, ни Олесе. Все "случаи" происходили позже, после разрыва. После каждого из разрывов. Уже после того, как я закончил МИРЭА и получил диплом, с которым, как ни смешно это звучит, не мог устроиться ни на одну более-менее сносно оплачиваемую работу.
- Не были нужны бухгалтеры?
- Дело в самом дипломе. Институт не котировался на бирже труда совершенно. Так что на должность помбуха меня устроили по знакомству родственники, пять лет назад, оттуда я и начал потихоньку продвигаться наверх.
- И после того, как почувствовал почву под ногами, часто ли стала появляться возможность "расслабиться"? - Талия подчеркнула последние слова, фантастически выразительно, не только и не столько интонацией, но еще более своей двусмысленной позой, уже тем, что полулежала на кровати, в которой всего несколько часов назад я и Маша занимались игрою тела, "расслаблялись", как выразилась моя соседка. Этим она смутила меня совершенно. Я растерялся и замер, не зная, что и как ей ответить; попросту забыл о вопросе и, не отрываясь, смотрел на Талию. А она поставила обе ступни на ковер, при этом слегка разведя ноги и резко вернула себя в сидячее положение - какое-то мгновение я наблюдал белую полоску трусиков а затем, продолжая движение, нагнулась вперед, положив локти на колени, изучающе разглядывая мое растерянное, должно быть, лицо, и одаряя меня тем самым взором, что заключал в себе ее всю и не говорил о ней ровным счетом ничего. Взором, подобным полупрозрачной ширме, подвижные узоры на которой скрывают недвижимость замерших за ней на мгновение живых существ, - то мгновение, во время которого чужие взгляды пытаются проникнуть за возведенную на их пути ширму, - существ, напоминающих изображенных на самой ширме, но лишь внешне, подобно тому, как безобидные полозы копируют своей расцветкой ядовитую эфу. Отличие можно найти, если заглянуть за ширму, но сделать это почти нереально, ведь это значило бы попасть туда, где человек всегда бывает один, вне чужих глаз.
Довольная произведенным эффектом, она улыбнулась. Наверное, видела в моих глазах все, что проникало через них в сознание, наблюдала возникающие в моем мозгу картинки одновременно со мной, видя себя моими глазами, со стороны. И взгляд ее тотчас изменился. Смягчился.
Мне нелегко было ответить ей. Этот проникающий взгляд, которому все было известно заранее, не давал сосредоточиться. И еще что-то мешало, другое, что-то внутри меня, нечто тягучее, хлябкое, оставлявшее затхлый запах захороненных воспоминаний. Живые мертвецы, снова выходящие из червивых могил, по моей ли воле в порыве самоуничижения, или против нее, как сейчас, по побуждению Талии. Поднимающиеся и смотрящие пустыми глазницами задавленного в себе времени. И когда выходит один, непременно надо внимательно и строго отвечать на его взор, иначе за последним, из поднявшихся в памяти, обязательно выйдет еще один, а затем еще. Имя им легион, и каждый ждет втихомолку, впотьмах в грязных закоулках времени, когда я не смогу уследить за ними, поднимется в полный рост и позовет за собой костлявых своих товарищей.
- Одиночество, - сказал я. Страшное слово для такого разговора, но между мной и моей собеседницей не существовало границ и условностей, которые помешали бы направлению мыслей, не существовало взаимных чувств, мешавших беседе. А значит, говорить можно было обо всем. Сколько мы были знакомы на самом деле - всего ничего, - но во времени нашего с нею мира, прошла не одна вечность.
- Боязнь одиночества, - уточнил я. Впрочем, ей было понятно и без уточнений. Иначе я не смог говорить дальше, объяснить Талии, что означает одиночество для меня.
Есть тот вид одиночества, куда тяжелей и мучительней, нежели представшееся обывателю при упоминании этого слова. Я говорю об одиночестве среди людей. Не толпы, неумолчно гомонящей, чужой и безликой, со всех сторон обтекающий индивида и либо растворяющей его в себе либо выталкивающей прочь, - такой толпой полон любой крупный город, давящий на всякого, кто норовит укрыться в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9