В нем была бесконечная боль — неужели все вокруг здесь усеяно такими ловушками, и на этот раз в нее попался якс? Его вытащить будет просто невозможно.
Я взобрался на каменистый гребень, окружавший впадину с зыбучим песком, и увидел впереди огромный силуэт хромающей Биалле. Хвала Высшему Духу, она не провалилась в одну из этих смертельно опасных дыр.
Но этот жестокий край нанес ей смертельный удар. Когда я добрался до нее, она пыталась подняться, но это было невозможно, поскольку было ясно, что она сломала переднюю ногу, наступив на один из предательских камней.
Она повернула голову и посмотрела на меня. В ночи глаза яксов не светятся, как кошачьи, но я ощутил ее боль и почувствовал ее отчаяние. Невозможно было и надеяться вылечить ее здесь.
— Биалле. — Я опустился на колени рядом с ней, стал гладить густую гриву между ее ушей, почесывая, лаская, как делал всегда, когда ухаживал за животными, их всегда это успокаивало. — Биалле, большая, сильная Биалле. Ты гордость своего народа, Биалле. Великая, открой свое сердце, пусть дух земли войдет в него, стань едина с землей и всем, что живет в ней, Боль уйдет, и Биалле будет свободна, как и все живое, когда приходит время,..
Продолжая говорить, я достал нож. Да пребудет дух этой земли со мной, дабы моя рука не дрогнула и мой удар был верен. Хотя я не видел ее глаз, я знал, что она смотрит на меня, понимает, что я собираюсь сделать, и приветствует это как доброту того, кто никогда не желал ей ничего дурного.
Будучи пастухом, я делал такое не раз, и всегда мне казалось, что нож вонзают в меня самого.
— Биалле, — я старался говорить ровно, как если бы вел ее к пруду, полному свежей зелени, — ступай свободно!
Я вложил в удар все силы, которые смог собрать, надеясь, что мне не понадобится второй, чтобы отпустить на свободу нашу отважную подругу. По счастью, одного оказалось достаточно.
Но я по-прежнему стоял на коленях рядом с ней, разглаживая ее шубу, полную набившегося песка. Да, она освободилась от всех горестей жизни, именно так я и должен на это смотреть. Ее терпение и последний дар навсегда останутся в моей памяти,
Послышался шорох камней. Я оглянулся. Мурри полз ко мне, сначала вытягивая одну лапу, затем другую и подтягиваясь всем телом. Когда он добрался до останков Биалле, он поднял голову и пронзительно закричал от горя.
16
Я пытался отрешиться от воспоминаний о последнем даре, который сделала нам Биалле. Есть суровый обычай дороги, на исполнение которого нелегко идут и стараются не говорить о нем. Мы считаем, что все мы связаны не только со всем живым, но и с самой землей, на которой живем. Поэтому если тело или дух могут послужить другим, то правильным будет прислушаться к чужой просьбе или нужде. Так что я взялся за нож уже с другой целью, неприемлемой для меня настолько, что мне приходилось бороться с отвращением даже во время упорной работы. Хотя Мурри, насколько я ощущал, воспринимал это иначе.
Биалле была одним целым с нами, и все же он, как истинный сын своего народа, понимал, что нечто, бывшее ее сутью, ушло, а оставшееся уже нельзя считать нашим товарищем по странствиям. Я прекрасно знал, что мою щепетильность он считает пороком.
По крайней мере, нам не приходилось опасаться, что запах смерти и сырого мяса привлечет сюда крыс. Эта земля была слишком суровой и пустой, даже песчаные коты не заходили настолько далеко.
Я разобрал снаряжение и упаковал мешки настолько большие, насколько мы способны были унести, и Мурри, несмотря на свое отвращение, был вынужден снова тащить один из них.
Итак, когда пришло время нам снова отправляться в дорогу, мы понесли на себе последнюю еду и влагу, на которые могли рассчитывать, — надеясь, что я все же найду тропу, о которой говорил Кинрр. Я не бросил его кифонгг, хотя, наверное, было глупо с моей стороны держаться за эту часть ноши. И я шел, пытаясь отделаться от демонов отчаяния, напевая себе под нос и вспоминая все то, что рассказывал мне старый бард. Если — когда — я доберусь до Вапалы, мне пригодятся эти сведения, пока я не найду себе какую-нибудь работу.
И все же как мне — слуге, пастуху, торговцу из тех людей, которых обитатели нагорья считают примитивными варварами, — надеяться найти дорогу к будущему? Торговые гильдии будут закрыты для меня как для одинокого торговца, не связанного ни с каким Домом. Если все рассказы о Вапале верны, то ее обитатели еще сильнее связаны клановыми узами, чем мой народ, и чужаки найдут там мало радушия.
Я постоянно ощущал на губах привкус пыли и обреченности. И все же во мне оставалось еще нечто, что не позволяло мне просто сесть наземь и в отчаянии ждать прихода смерти, Пока я могу двигаться, я буду переставлять спотыкающиеся ноги и тащиться вперед. Звезды, которыми я руководствовался, по-прежнему оставались на месте, но, переживая время от времени периоды головокружения, я не мог быть уверен, что иду верным путем. Постоянный шелест песка…
Я остановился и огляделся по сторонам, очнувшись от дурмана усталости и жалости к самому себе, которые чуть не одолели меня.
Острые камни кончились. Мы снова были на настоящем песке. Я опять огляделся по сторонам, уже окончательно придя в себя. И увидел свет немного к востоку от нас. Оттуда донесся удаленный крик горячего ориксена, затем ответный предупреждающий окрик. Я повернул в ту сторону и пошел быстрее, хотя мои израненные ноги порой по щиколотку увязали в мягком песке. Я мог только устремляться к лагерю…
Торговцы? Я надеялся на это. Но ведь по краям пустоши скитались и другие. Но если я действительно нашел караванную тропу, разбойники вряд ли осмелятся приблизиться к ней, поскольку торговые пути постоянно патрулируются разведчиками Ка-хулаве.
Мурри слегка замедлился. Теперь он шел рядом со мной, а не вырывался вперед, и я понял, что, если я сам приближаюсь к спасению и помощи, песчаный кот может встретить там нечто совсем иное. Слишком давно наши народы враждуют друг с другом. Он заворчал, и я знал, что он думает о том же самом.
Сначала я увидел свет, а теперь еще и услышал звук. Оттуда доносились поющие голоса. Я не мог пока что разобрать слов, но мотив знал очень хорошо. Это была старинная песня, любимая торговцами, и, казалось, у каждого каравана была собственная версия текста, поскольку в него вплетались рассказы о приключениях и всех необычных вещах, встречавшихся им на пути.
Неожиданно песню заглушили удары барабана. Буря? Я бросился вперед, опираясь на посох, чтобы двигаться как можно быстрее, надеясь достигнуть безопасности лагеря прежде, чем на нас обрушится гнев пустыни. И тут я понял, что тревожный ритм далекого рокота был другим. Что за послание может быть настолько важным, чтобы использовать для его передачи барабаны, звучащие только в крайних случаях?
Песни в лагере смолкли. Но далекий барабан продолжал рокотать. Теперь его ритм подхватили барабаны торговцев, передавая новости дальше сквозь ночь, как и делалось всегда.
— Сссииииииии! — послышался традиционный приветственный оклик торговцев, как только затихла барабанная дробь. Кто-то из часовых заметил меня.
Хотя мои собственные странствия прежде ограничивались небольшими расстояниями, я прекрасно знал, как следует ответить. Хотя мои глотка и рот так пересохли, что мне трудно было это даже прохрипеть.
— Кккалавва… — Опознавательный клич моего народа. Однако я знал, что за мной пристально следят, пока я не выберусь на свет костра и они не убедятся, что я воспользовался верным знаком.
Снова ровно зарокотал барабан вдали. Это не предупреждение о приближении бури, даже не предыдущее сообщение, но очередное, которое я не мог расшифровать. Может, какие-нибудь изгои подняли мятеж?
Я вступил в круг огня. Меня встретили две женщины, каждая — с обнаженным мечом в одной руке и с факелом, освещающим мне дорогу, в другой.
Они были из моего собственного народа, и одну из них я даже знал.
— Кинша-ва-Гуара! — хрипло приветствовал я ее.
— Кто в ночи произносит мое имя?
Я увидел, что она крепче сжала рукоять меча. Она всматривалась в меня, и я вдруг осознал, каким странным, может, даже пугающим видением я должен выглядеть, в рваной одежде, согнувшийся под весом мешка, с отметинами от суровых испытаний на теле. И еще Мурри,..
— Клаверель-ва-Хинккель и Мурри, — Я назвал его имя так, как назвал бы имя человека. — Я возвращаюсь из соло…
— И ведешь с собой смерть на четырех лапах? То, что ты говоришь, не имеет смысла. — Она по-прежнему преграждала мне путь, а ее напарница передвинулась, встав чуть правее от нее, чтобы в случае нападения быть готовой встретить атаку с другого направления.
— Я веду друга, с которым противостоял смерти и которому обязан жизнью. Мы — кровные побратимы. — Действительно, проведенный Марайей обряд был достаточно похож на тот, что обычно совершают названые братья, чтобы я мог нас так называть. — Мы не несем с собой смерти, хозяйка дорог.
Она несколько мгновений смотрела на нас обоих, затем сделала нам знак факелом, все еще держа свое оружие на виду. Мы вместе с Мурри подошли поближе. Мурри держался совсем близко ко мне. Я полагал, что песчаный кот никоим образом не опасается нападения, будучи совершенно уверенным в своей собственной силе. Однако осторожность была у его народа в крови.
— Прочь это! — шепнул он мне, сильно встряхнувшись, чтобы освободиться от своего мешка.
Я знал, что необходимость тащить груз ему была ненавистна, а предстать перед чужаками с мешком на спине было просто невыносимо для его гордости. Не было причин, по которым стоило бы так его унижать. Я наклонился и обрезал ремни, чтобы он мог сбросить груз на песок.
Странный тревожный сигнал затих вдали, но послание подхватил караванный барабан. Мы не могли дальше разговаривать среди этого грохота, поскольку вошли в самую сердцевину лагеря.
Там собрались торговцы. Как часто случается среди нашего народа, они все оказались женщинами. Они часто успешно ведут торг и рано начинают этим заниматься. В отблесках пламени их бахромчатые палатки сияли яркими красками, говоря о том, что это достаточно богатый караван, чтобы перевозить предметы роскоши. Хотя их одежды были тускло-коричневого и серого цветов, как часто носят путешественники, обилие украшенных драгоценными камнями поясов, головных повязок, браслетов, ожерелий делало их похожими богатством на вапаланцев.
Та, что спрашивала меня, подошла к центральному шатру, у которого сидела барабанщица, чьи ладони летали, словно сражаясь с ее инструментом. За ней стояла женщина постарше, которая, судя по ее украшениям, подобранным со вкусом и носимым с гордостью, была главой каравана. Хотя сам караван мог быть составлен из маленьких групп, каждой из которых командовала самая опытная среди них.
И эту женщину я тоже знал. Это была Элвене Карафа, настоящая хозяйка дальних дорог, которая регулярно отправлялась в путешествие через все пять королевств, собирая по дороге товары из каждого и направляясь на великую ярмарку в Вапале в конце года.
Я сбросил с избитых плеч мешок и глубоко вонзил посох в песок, опершись на него обеими руками. Мурри покачал своей огромной головой из стороны в сторону и, видимо решив, что сейчас бояться нечего, улегся у моих ног.
— Клаверель-ва-Хинккель, — представился я. — Мурри из рода мохнатых.
Барабанная дробь прекратилась, воцарилась тишина. Теперь меня могли легко услышать, и я добавил:
— Да пребудет удача с Элвене Карафа. Да будет богатой выручка, да будет легок путь, да не побеспокоят ее ни бури, ни тревоги.
Я твердо встретил ее внимательный взгляд. Она посмотрела на меня, затем на Мурри, глаза ее чуть расширились, встретившись с его золотистыми глазами, и снова вернулись ко мне.
— Что ты делаешь на дорогах, не-воин?
He-воин. Но сейчас я не почувствовал стыда за это прозвище и сумел остаться спокойным. Разве это не было правдой? Я вышел из воинского дома, но меч был не для меня. Я прекрасно знал о слухах с пиршества избрания, относящихся ко мне, кого считали позором своего Дома.
— Я возвращаюсь из соло, госпожа.
Она продолжала рассматривать меня, затем резко повернула голову и заговорила со старшей из женщин, приведших меня сюда.
— Он вышел из пустоши?
— Это так.
Теперь мне снова пришлось выдержать ее внимательный взгляд.
— Полагаю, тебе есть о чем рассказать. Приветствую тебя на торговой тропе, Хинккель, и твоего товарища тоже. Да, действительно, за этим кроется история. Воистину, ночь чудес. Сначала мы слышим весть о смерти императора — его царствование было долгим. Затем призыв на испытания. Да, ночь чудес… Примите же права гостя, а позже мы хотели бы услышать твой рассказ.
Как только меня приняли, ко мне сразу же стали относиться так, словно я шел с ними всю дорогу. Обильная пища, лучшая, какую только можно найти в пути, появилась передо мной, добрый кусок вяленого мяса — не крысиного, каким ему приходилось питаться так долго, — был преподнесен Мурри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Я взобрался на каменистый гребень, окружавший впадину с зыбучим песком, и увидел впереди огромный силуэт хромающей Биалле. Хвала Высшему Духу, она не провалилась в одну из этих смертельно опасных дыр.
Но этот жестокий край нанес ей смертельный удар. Когда я добрался до нее, она пыталась подняться, но это было невозможно, поскольку было ясно, что она сломала переднюю ногу, наступив на один из предательских камней.
Она повернула голову и посмотрела на меня. В ночи глаза яксов не светятся, как кошачьи, но я ощутил ее боль и почувствовал ее отчаяние. Невозможно было и надеяться вылечить ее здесь.
— Биалле. — Я опустился на колени рядом с ней, стал гладить густую гриву между ее ушей, почесывая, лаская, как делал всегда, когда ухаживал за животными, их всегда это успокаивало. — Биалле, большая, сильная Биалле. Ты гордость своего народа, Биалле. Великая, открой свое сердце, пусть дух земли войдет в него, стань едина с землей и всем, что живет в ней, Боль уйдет, и Биалле будет свободна, как и все живое, когда приходит время,..
Продолжая говорить, я достал нож. Да пребудет дух этой земли со мной, дабы моя рука не дрогнула и мой удар был верен. Хотя я не видел ее глаз, я знал, что она смотрит на меня, понимает, что я собираюсь сделать, и приветствует это как доброту того, кто никогда не желал ей ничего дурного.
Будучи пастухом, я делал такое не раз, и всегда мне казалось, что нож вонзают в меня самого.
— Биалле, — я старался говорить ровно, как если бы вел ее к пруду, полному свежей зелени, — ступай свободно!
Я вложил в удар все силы, которые смог собрать, надеясь, что мне не понадобится второй, чтобы отпустить на свободу нашу отважную подругу. По счастью, одного оказалось достаточно.
Но я по-прежнему стоял на коленях рядом с ней, разглаживая ее шубу, полную набившегося песка. Да, она освободилась от всех горестей жизни, именно так я и должен на это смотреть. Ее терпение и последний дар навсегда останутся в моей памяти,
Послышался шорох камней. Я оглянулся. Мурри полз ко мне, сначала вытягивая одну лапу, затем другую и подтягиваясь всем телом. Когда он добрался до останков Биалле, он поднял голову и пронзительно закричал от горя.
16
Я пытался отрешиться от воспоминаний о последнем даре, который сделала нам Биалле. Есть суровый обычай дороги, на исполнение которого нелегко идут и стараются не говорить о нем. Мы считаем, что все мы связаны не только со всем живым, но и с самой землей, на которой живем. Поэтому если тело или дух могут послужить другим, то правильным будет прислушаться к чужой просьбе или нужде. Так что я взялся за нож уже с другой целью, неприемлемой для меня настолько, что мне приходилось бороться с отвращением даже во время упорной работы. Хотя Мурри, насколько я ощущал, воспринимал это иначе.
Биалле была одним целым с нами, и все же он, как истинный сын своего народа, понимал, что нечто, бывшее ее сутью, ушло, а оставшееся уже нельзя считать нашим товарищем по странствиям. Я прекрасно знал, что мою щепетильность он считает пороком.
По крайней мере, нам не приходилось опасаться, что запах смерти и сырого мяса привлечет сюда крыс. Эта земля была слишком суровой и пустой, даже песчаные коты не заходили настолько далеко.
Я разобрал снаряжение и упаковал мешки настолько большие, насколько мы способны были унести, и Мурри, несмотря на свое отвращение, был вынужден снова тащить один из них.
Итак, когда пришло время нам снова отправляться в дорогу, мы понесли на себе последнюю еду и влагу, на которые могли рассчитывать, — надеясь, что я все же найду тропу, о которой говорил Кинрр. Я не бросил его кифонгг, хотя, наверное, было глупо с моей стороны держаться за эту часть ноши. И я шел, пытаясь отделаться от демонов отчаяния, напевая себе под нос и вспоминая все то, что рассказывал мне старый бард. Если — когда — я доберусь до Вапалы, мне пригодятся эти сведения, пока я не найду себе какую-нибудь работу.
И все же как мне — слуге, пастуху, торговцу из тех людей, которых обитатели нагорья считают примитивными варварами, — надеяться найти дорогу к будущему? Торговые гильдии будут закрыты для меня как для одинокого торговца, не связанного ни с каким Домом. Если все рассказы о Вапале верны, то ее обитатели еще сильнее связаны клановыми узами, чем мой народ, и чужаки найдут там мало радушия.
Я постоянно ощущал на губах привкус пыли и обреченности. И все же во мне оставалось еще нечто, что не позволяло мне просто сесть наземь и в отчаянии ждать прихода смерти, Пока я могу двигаться, я буду переставлять спотыкающиеся ноги и тащиться вперед. Звезды, которыми я руководствовался, по-прежнему оставались на месте, но, переживая время от времени периоды головокружения, я не мог быть уверен, что иду верным путем. Постоянный шелест песка…
Я остановился и огляделся по сторонам, очнувшись от дурмана усталости и жалости к самому себе, которые чуть не одолели меня.
Острые камни кончились. Мы снова были на настоящем песке. Я опять огляделся по сторонам, уже окончательно придя в себя. И увидел свет немного к востоку от нас. Оттуда донесся удаленный крик горячего ориксена, затем ответный предупреждающий окрик. Я повернул в ту сторону и пошел быстрее, хотя мои израненные ноги порой по щиколотку увязали в мягком песке. Я мог только устремляться к лагерю…
Торговцы? Я надеялся на это. Но ведь по краям пустоши скитались и другие. Но если я действительно нашел караванную тропу, разбойники вряд ли осмелятся приблизиться к ней, поскольку торговые пути постоянно патрулируются разведчиками Ка-хулаве.
Мурри слегка замедлился. Теперь он шел рядом со мной, а не вырывался вперед, и я понял, что, если я сам приближаюсь к спасению и помощи, песчаный кот может встретить там нечто совсем иное. Слишком давно наши народы враждуют друг с другом. Он заворчал, и я знал, что он думает о том же самом.
Сначала я увидел свет, а теперь еще и услышал звук. Оттуда доносились поющие голоса. Я не мог пока что разобрать слов, но мотив знал очень хорошо. Это была старинная песня, любимая торговцами, и, казалось, у каждого каравана была собственная версия текста, поскольку в него вплетались рассказы о приключениях и всех необычных вещах, встречавшихся им на пути.
Неожиданно песню заглушили удары барабана. Буря? Я бросился вперед, опираясь на посох, чтобы двигаться как можно быстрее, надеясь достигнуть безопасности лагеря прежде, чем на нас обрушится гнев пустыни. И тут я понял, что тревожный ритм далекого рокота был другим. Что за послание может быть настолько важным, чтобы использовать для его передачи барабаны, звучащие только в крайних случаях?
Песни в лагере смолкли. Но далекий барабан продолжал рокотать. Теперь его ритм подхватили барабаны торговцев, передавая новости дальше сквозь ночь, как и делалось всегда.
— Сссииииииии! — послышался традиционный приветственный оклик торговцев, как только затихла барабанная дробь. Кто-то из часовых заметил меня.
Хотя мои собственные странствия прежде ограничивались небольшими расстояниями, я прекрасно знал, как следует ответить. Хотя мои глотка и рот так пересохли, что мне трудно было это даже прохрипеть.
— Кккалавва… — Опознавательный клич моего народа. Однако я знал, что за мной пристально следят, пока я не выберусь на свет костра и они не убедятся, что я воспользовался верным знаком.
Снова ровно зарокотал барабан вдали. Это не предупреждение о приближении бури, даже не предыдущее сообщение, но очередное, которое я не мог расшифровать. Может, какие-нибудь изгои подняли мятеж?
Я вступил в круг огня. Меня встретили две женщины, каждая — с обнаженным мечом в одной руке и с факелом, освещающим мне дорогу, в другой.
Они были из моего собственного народа, и одну из них я даже знал.
— Кинша-ва-Гуара! — хрипло приветствовал я ее.
— Кто в ночи произносит мое имя?
Я увидел, что она крепче сжала рукоять меча. Она всматривалась в меня, и я вдруг осознал, каким странным, может, даже пугающим видением я должен выглядеть, в рваной одежде, согнувшийся под весом мешка, с отметинами от суровых испытаний на теле. И еще Мурри,..
— Клаверель-ва-Хинккель и Мурри, — Я назвал его имя так, как назвал бы имя человека. — Я возвращаюсь из соло…
— И ведешь с собой смерть на четырех лапах? То, что ты говоришь, не имеет смысла. — Она по-прежнему преграждала мне путь, а ее напарница передвинулась, встав чуть правее от нее, чтобы в случае нападения быть готовой встретить атаку с другого направления.
— Я веду друга, с которым противостоял смерти и которому обязан жизнью. Мы — кровные побратимы. — Действительно, проведенный Марайей обряд был достаточно похож на тот, что обычно совершают названые братья, чтобы я мог нас так называть. — Мы не несем с собой смерти, хозяйка дорог.
Она несколько мгновений смотрела на нас обоих, затем сделала нам знак факелом, все еще держа свое оружие на виду. Мы вместе с Мурри подошли поближе. Мурри держался совсем близко ко мне. Я полагал, что песчаный кот никоим образом не опасается нападения, будучи совершенно уверенным в своей собственной силе. Однако осторожность была у его народа в крови.
— Прочь это! — шепнул он мне, сильно встряхнувшись, чтобы освободиться от своего мешка.
Я знал, что необходимость тащить груз ему была ненавистна, а предстать перед чужаками с мешком на спине было просто невыносимо для его гордости. Не было причин, по которым стоило бы так его унижать. Я наклонился и обрезал ремни, чтобы он мог сбросить груз на песок.
Странный тревожный сигнал затих вдали, но послание подхватил караванный барабан. Мы не могли дальше разговаривать среди этого грохота, поскольку вошли в самую сердцевину лагеря.
Там собрались торговцы. Как часто случается среди нашего народа, они все оказались женщинами. Они часто успешно ведут торг и рано начинают этим заниматься. В отблесках пламени их бахромчатые палатки сияли яркими красками, говоря о том, что это достаточно богатый караван, чтобы перевозить предметы роскоши. Хотя их одежды были тускло-коричневого и серого цветов, как часто носят путешественники, обилие украшенных драгоценными камнями поясов, головных повязок, браслетов, ожерелий делало их похожими богатством на вапаланцев.
Та, что спрашивала меня, подошла к центральному шатру, у которого сидела барабанщица, чьи ладони летали, словно сражаясь с ее инструментом. За ней стояла женщина постарше, которая, судя по ее украшениям, подобранным со вкусом и носимым с гордостью, была главой каравана. Хотя сам караван мог быть составлен из маленьких групп, каждой из которых командовала самая опытная среди них.
И эту женщину я тоже знал. Это была Элвене Карафа, настоящая хозяйка дальних дорог, которая регулярно отправлялась в путешествие через все пять королевств, собирая по дороге товары из каждого и направляясь на великую ярмарку в Вапале в конце года.
Я сбросил с избитых плеч мешок и глубоко вонзил посох в песок, опершись на него обеими руками. Мурри покачал своей огромной головой из стороны в сторону и, видимо решив, что сейчас бояться нечего, улегся у моих ног.
— Клаверель-ва-Хинккель, — представился я. — Мурри из рода мохнатых.
Барабанная дробь прекратилась, воцарилась тишина. Теперь меня могли легко услышать, и я добавил:
— Да пребудет удача с Элвене Карафа. Да будет богатой выручка, да будет легок путь, да не побеспокоят ее ни бури, ни тревоги.
Я твердо встретил ее внимательный взгляд. Она посмотрела на меня, затем на Мурри, глаза ее чуть расширились, встретившись с его золотистыми глазами, и снова вернулись ко мне.
— Что ты делаешь на дорогах, не-воин?
He-воин. Но сейчас я не почувствовал стыда за это прозвище и сумел остаться спокойным. Разве это не было правдой? Я вышел из воинского дома, но меч был не для меня. Я прекрасно знал о слухах с пиршества избрания, относящихся ко мне, кого считали позором своего Дома.
— Я возвращаюсь из соло, госпожа.
Она продолжала рассматривать меня, затем резко повернула голову и заговорила со старшей из женщин, приведших меня сюда.
— Он вышел из пустоши?
— Это так.
Теперь мне снова пришлось выдержать ее внимательный взгляд.
— Полагаю, тебе есть о чем рассказать. Приветствую тебя на торговой тропе, Хинккель, и твоего товарища тоже. Да, действительно, за этим кроется история. Воистину, ночь чудес. Сначала мы слышим весть о смерти императора — его царствование было долгим. Затем призыв на испытания. Да, ночь чудес… Примите же права гостя, а позже мы хотели бы услышать твой рассказ.
Как только меня приняли, ко мне сразу же стали относиться так, словно я шел с ними всю дорогу. Обильная пища, лучшая, какую только можно найти в пути, появилась передо мной, добрый кусок вяленого мяса — не крысиного, каким ему приходилось питаться так долго, — был преподнесен Мурри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38