Повидался он несколько раз и с королем Югитой, причем не только в том достопамятном погребке, где король оделял наградами посла Юкенну и всех его соратников, но и в большом королевском зале. Кэссин имел на то полное право. Попробовал бы кто не пропустить во дворец пусть даже самого распоследнего оборванца, если сам король соизволил оделить его таким титулом! «Друг короля» – неплохо звучит? Правда, к какому вельможному рангу его приравнять – а значит, и как с ним следует общаться, с этим самым другом, – совершенно непонятно. Но если судить по тому неизменному благоволению, с которым король встречал Кэссина, титул королевского друга потянет на министерский пост самое малое. К тому же дарован сей титул не просто так, а за особые заслуги. Король в своем указе все разъяснил: оный юноша Кэссин, ученик того мага, с которым самым тесным образом сотрудничал покойный Главный министр Тагино, павший от руки коварного убийцы, сделал все, что мог, дабы спасти особу его величества от последствий наигнуснейшего заговора.
Указ Кэссина порядком позабавил: это же надо – нагородить целую гору несусветной лжи, ни единым словом не погрешив против правды! Все именно так и произошло – однако указ создавал впечатление, что Тагино пал в бою, защищая короля. Текст указа достойно венчал собой высокое здание недомолвок и полуправд, фундаментом коего послужили похороны Тагино. Кэссин уже понимал, что указ, как и оказанные Тагино королевские почести, вынужденно представлял собой причудливую смесь обнаженных подлинных чувств и точного хладнокровного расчета. Узрев Тагино в гробу, покрытого родовым знаменем, кто усомнится в смерти последнего из Хадаэ? И уж если Югита может себе позволить похоронить последнего претендента на трон с королевскими почестями как равного себе, значит, власть его настолько прочна и крепка, что лучше и не пытаться ее оспаривать. Власть Югиты демонстрировала свою несокрушимую мощь, словно боец, подрагивающий напоказ толпе своими огромными страшенными мышцами – легко, обаятельно, словно бы и без малейшего напряжения. А и тяжелая же у королей работа! Каждое свое душевное движение изволь обращать ко благу и процветанию державы… не диво, что короли сходят с ума чаще, чем простые смертные, такая ноша не всякому по плечу. А то, что Югита, судя по всему, снес бы и вдвое большую, дела не меняет.
Кенет оказался прав: дружба Югиты уже ничем не могла повредить Кэссину. Еще месяц назад от лести придворных и благоволения короля у него бы голова пошла кругом. Но теперь он слишком хорошо знал, какой ценой платят за право ощущать на своей голове тяжесть короны. И короля Югиту Кэссин навещал, пожалуй, не столько ради себя, сколько ради него самого: все ж таки живой человек, даром что король!
Одним словом, Кэссин никак не заскучал бы, даже если бы жил один. А ведь он поселился у старика Вайоку окончательно. Какая ж тут скука, когда старый лекарь то и дело толкует неспешно о житье-бытье, а рядом постоянно мельтешит забавный постреленок, еще так недавно бывший его наставником. Ох и странные же иногда жизнь шутки шутит: теперь самому Кэссину предстояло сделаться наставником маленького Намаэна, и относился Кэссин к своему долгу наставника куда как серьезно. Да и без Намаэна хлопот хватает: огород прополоть, подправить покосившуюся изгородь, собирать и сушить целебные травы и составлять лекарства под присмотром Вайоку – а ведь всему этому еще и выучиться надо.
Кэссин и учился. И уставал с непривычки попервоначалу безмерно. И промахи у него, бывало, случались. Иногда он путал пакетики с травами – то-то бед бы натворил без неусыпного надзора Вайоку! – иногда сыпал в ступку еще не высушенные или, наоборот, пересохшие семена. Особенно худо ему приходилось, если нужно было не просто заготавливать впрок обычные лекарственные зелья, а срочно составлять целебное снадобье на заказ. Старик Вайоку мало-помалу начал подпускать Кэссина к этой ответственной работе, и Кэссин старался что было сил. А когда сил и старания больше, чем умения, рано или поздно неприятностей не избежать.
Неприятность произошла, когда Кэссин растирал в порошок семена травки, имеющей какое-то умопомрачительно сложное ученое название, но самому Кэссину известной под простонародным именованием «поросячье рыльце». По осени ее тугие желтовато-розовые коробочки высовывались из пожухлой травы, словно бы и впрямь любопытные пятачки маленьких потешных свинушек. Семена поросячьего рыльца используются для составления лекарств крайне редко, несмотря на свои несомненные целебные свойства, – слишком уж трудно их правильно приготовить. Вскрыть коробочку так, чтоб не запачкать семена густым млечным соком, – сплошное мучение. А стоит немного подождать, покуда коробочка окончательно созреет и раскроется сама, – и семена уже не будут иметь и половину той силы. Значит, сиди и вскрывай коробочки, перемазавшись по локоть липким, быстро чернеющим соком. А когда отмоешься, нужно кропотливо очистить каждое семечко от пуха: пушинки пригодятся при составлении совсем других снадобий, а порошок из семян испортят напрочь. И это еще не все. Далее наступает черед семян – крепких и не очень-то сухих. Кэссин иной раз в сердцах говаривал, что легче огурец в порошок истолочь, чем эти маслянистые семена. Их ведь даже подсушить толком нельзя: масло должно не испариться, а пропитать собой целебный порошок. На пару щепотей этого бесценного зелья уходит день кропотливого труда, а то и не один.
А Кэссин, как назло, выспался скверно: вчера до поздней ночи лясы точил с Намаэном, сказки ему рассказывал. Семена поросячьего рыльца требуют рук внимательных, терпеливых и точных в каждом движении, а у Кэссина пальцы дрожат. Но ведь не сваливать же всю работу на старика лекаря! Разве можно заставить человека в его годах несколько часов подряд тереть и толочь в ступке окаянные семена? И ведь действительно окаянные: Кэссин с ними уже битых два часа возится, а им хоть бы что сделалось!
С досады Кэссин резко двинул пестиком. Усталость и неопытность плохи и сами по себе, но в сочетании с силой они просто разрушительны. Ступка разлетелась на кусочки. Мелкое крошево осколков перемешалось с семенами так основательно, что не оставалось ни малейшей надежды отделить их друг от друга.
Старикан Вайоку только мигнул близоруко, вздохнул и отправился за веником. Кэссин подскочил к нему, выхватил веник и принялся яростно сметать с пола последствия катастрофы.
– Вот ведь незадача, – промолвил лекарь. – Теперь все придется начинать сначала.
И снова Кэссин резал ненавистные коробочки, чистил семена и тер их в запасной ступке. От помощи он отказался почти злобно: еще не хватало, чтобы Вайоку делал за него его работу после того, как все пришлось выбросить по его собственной вине! Кэссин растирал злополучные семена всю ночь и закончил уже засветло.
– Умаялся? – сочувственно спросил его Вайоку, когда порошок из свинячих семян был доведен до неправдоподобного, почти недосягаемого качества и осторожно ссыпан в небольшую банку с плотно притертой пробкой. – Поди поешь перед сном, сразу полегчает. Я тебе в кухне на столе завтрак оставил. Питье остыло немного, ты уж не обессудь. А еду я крышкой прикрыл, так она в самый раз горячая будет.
Кэссин от изумления выдохнул так резко, словно его огрели по лицу мокрым полотенцем. Он ведь семена испортил. И ступку дорогую разбил. Он провинился. Проштрафился. И за вину свою мог ожидать многого – но никак уж не горячего завтрака!
– Т-так ты меня ругать не будешь? – запинаясь, спросил он. Вайоку устремил на него совершенно непонимающий взгляд.
– А что, от этого ступка склеится? – поинтересовался старик лекарь.
– Но… я ведь виноват… – попытался объяснить ему Кэссин, сам не понимая, отчего все его верные по сути слова, стоит их произнести, оборачиваются полнейшей чушью. – Я думал, ты меня накажешь…
– Зачем? – искренне удивился Вайоку. – Разве ты и так уже мало наказан?
От неожиданности у Кэссина разом заломило переносицу.
– Ты ведь расстроился, когда ступку сломал, – простодушно продолжал тем временем Вайоку. – И ты всю ночь работал. Целая ночь тяжелого труда и собственное огорчение. Неужели тебе этого мало?
Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!
– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.
И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.
Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…
Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.
Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!
А вслед за освобождением пришла сила – сила его магии. Не успел еще отзвучать хохот Кэссина, как его единение с собственной магической силой завершилось. И Кэссин, едва отдышавшись, вновь захохотал: как же он мог не видеть, не замечать, не понимать, что она всегда была с ним! Так вот где его место средоточия – на окраине Ремесленки, в жилище старого чудака лекаря, в ветхом домике со скрипучими половицами! Вот как он обрел свою магию – накрывая на стол, пропалывая огород и бесконечно сортируя целебные травки. Ну не смешно ли?
Кенет оказался прав: до обретения магии Кэссину было рукой подать, только вот сам он этого не знал.
А Кенет, к слову сказать, был таким же чудом простосердечия, как и старенький лекарь, – достаточно вспомнить, как он вел себя в темнице у Гобэя и что говорил. Но для окончательного исцеления Кэссина его естественность была слишком близка и постоянно доступна. К тому же Кенет, хоть и маг, приходился Кэссину сверстником, а потому его пример не произвел должного впечатления.
Вспомнив Кенета, Кэссин вспомнил заодно и о его прощальном подарке. Обняв от избытка чувств старичка Вайоку, Кэссин усадил его на лавку, а сам подбежал к подвесной полке, приподнялся на цыпочки и снял с нее почти позабытую им шкатулку.
Ему не пришлось долго гадать, сумеет ли он на сей раз открыть шкатулку и как это сделать. Шкатулка отворилась сама, словно только того и ждала, когда же Кэссин соблаговолит о ней вспомнить.
Кэссин нетерпеливо откинул крышку да так и замер. Потом рука его благоговейно коснулась лежащей в шкатулке рукояти меча, помедлила немного – и сомкнулась вокруг нее крепко-накрепко.
Глоссарий
Арго воровское – в родных краях Кэссина отличается редким своеобразием. Это язык поэзии со всеми ее метафорами и гиперболами, со всеми аллегориями, иносказаниями и прочими хитростями поэтического ремесла – разумеется, приобретающими в устах вора совершенно иное значение. Пример подобного переосмысления (любование луной) приводится в тексте. В силу необходимости переговариваться иносказательно при посторонних все воры – поэты выше среднего уровня. Человек, абсолютно неспособный к стихосложению, едва ли может стать членом воровской шайки – и в любом случае никогда не займет в ней сколько-нибудь значительного положения. Представители органов правопорядка, разумеется, владеют этим странным языком хотя бы настолько, чтобы понять, о чем идет речь, но пользы им это приносит немного, ибо при толковании стихотворного текста иной раз возможны самые дикие совпадения. Известен случай, когда сыщик арестовал придворного поэта, ибо его ода – неведомо для сочинителя – содержала подробный план ограбления королевской сокровищницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Указ Кэссина порядком позабавил: это же надо – нагородить целую гору несусветной лжи, ни единым словом не погрешив против правды! Все именно так и произошло – однако указ создавал впечатление, что Тагино пал в бою, защищая короля. Текст указа достойно венчал собой высокое здание недомолвок и полуправд, фундаментом коего послужили похороны Тагино. Кэссин уже понимал, что указ, как и оказанные Тагино королевские почести, вынужденно представлял собой причудливую смесь обнаженных подлинных чувств и точного хладнокровного расчета. Узрев Тагино в гробу, покрытого родовым знаменем, кто усомнится в смерти последнего из Хадаэ? И уж если Югита может себе позволить похоронить последнего претендента на трон с королевскими почестями как равного себе, значит, власть его настолько прочна и крепка, что лучше и не пытаться ее оспаривать. Власть Югиты демонстрировала свою несокрушимую мощь, словно боец, подрагивающий напоказ толпе своими огромными страшенными мышцами – легко, обаятельно, словно бы и без малейшего напряжения. А и тяжелая же у королей работа! Каждое свое душевное движение изволь обращать ко благу и процветанию державы… не диво, что короли сходят с ума чаще, чем простые смертные, такая ноша не всякому по плечу. А то, что Югита, судя по всему, снес бы и вдвое большую, дела не меняет.
Кенет оказался прав: дружба Югиты уже ничем не могла повредить Кэссину. Еще месяц назад от лести придворных и благоволения короля у него бы голова пошла кругом. Но теперь он слишком хорошо знал, какой ценой платят за право ощущать на своей голове тяжесть короны. И короля Югиту Кэссин навещал, пожалуй, не столько ради себя, сколько ради него самого: все ж таки живой человек, даром что король!
Одним словом, Кэссин никак не заскучал бы, даже если бы жил один. А ведь он поселился у старика Вайоку окончательно. Какая ж тут скука, когда старый лекарь то и дело толкует неспешно о житье-бытье, а рядом постоянно мельтешит забавный постреленок, еще так недавно бывший его наставником. Ох и странные же иногда жизнь шутки шутит: теперь самому Кэссину предстояло сделаться наставником маленького Намаэна, и относился Кэссин к своему долгу наставника куда как серьезно. Да и без Намаэна хлопот хватает: огород прополоть, подправить покосившуюся изгородь, собирать и сушить целебные травы и составлять лекарства под присмотром Вайоку – а ведь всему этому еще и выучиться надо.
Кэссин и учился. И уставал с непривычки попервоначалу безмерно. И промахи у него, бывало, случались. Иногда он путал пакетики с травами – то-то бед бы натворил без неусыпного надзора Вайоку! – иногда сыпал в ступку еще не высушенные или, наоборот, пересохшие семена. Особенно худо ему приходилось, если нужно было не просто заготавливать впрок обычные лекарственные зелья, а срочно составлять целебное снадобье на заказ. Старик Вайоку мало-помалу начал подпускать Кэссина к этой ответственной работе, и Кэссин старался что было сил. А когда сил и старания больше, чем умения, рано или поздно неприятностей не избежать.
Неприятность произошла, когда Кэссин растирал в порошок семена травки, имеющей какое-то умопомрачительно сложное ученое название, но самому Кэссину известной под простонародным именованием «поросячье рыльце». По осени ее тугие желтовато-розовые коробочки высовывались из пожухлой травы, словно бы и впрямь любопытные пятачки маленьких потешных свинушек. Семена поросячьего рыльца используются для составления лекарств крайне редко, несмотря на свои несомненные целебные свойства, – слишком уж трудно их правильно приготовить. Вскрыть коробочку так, чтоб не запачкать семена густым млечным соком, – сплошное мучение. А стоит немного подождать, покуда коробочка окончательно созреет и раскроется сама, – и семена уже не будут иметь и половину той силы. Значит, сиди и вскрывай коробочки, перемазавшись по локоть липким, быстро чернеющим соком. А когда отмоешься, нужно кропотливо очистить каждое семечко от пуха: пушинки пригодятся при составлении совсем других снадобий, а порошок из семян испортят напрочь. И это еще не все. Далее наступает черед семян – крепких и не очень-то сухих. Кэссин иной раз в сердцах говаривал, что легче огурец в порошок истолочь, чем эти маслянистые семена. Их ведь даже подсушить толком нельзя: масло должно не испариться, а пропитать собой целебный порошок. На пару щепотей этого бесценного зелья уходит день кропотливого труда, а то и не один.
А Кэссин, как назло, выспался скверно: вчера до поздней ночи лясы точил с Намаэном, сказки ему рассказывал. Семена поросячьего рыльца требуют рук внимательных, терпеливых и точных в каждом движении, а у Кэссина пальцы дрожат. Но ведь не сваливать же всю работу на старика лекаря! Разве можно заставить человека в его годах несколько часов подряд тереть и толочь в ступке окаянные семена? И ведь действительно окаянные: Кэссин с ними уже битых два часа возится, а им хоть бы что сделалось!
С досады Кэссин резко двинул пестиком. Усталость и неопытность плохи и сами по себе, но в сочетании с силой они просто разрушительны. Ступка разлетелась на кусочки. Мелкое крошево осколков перемешалось с семенами так основательно, что не оставалось ни малейшей надежды отделить их друг от друга.
Старикан Вайоку только мигнул близоруко, вздохнул и отправился за веником. Кэссин подскочил к нему, выхватил веник и принялся яростно сметать с пола последствия катастрофы.
– Вот ведь незадача, – промолвил лекарь. – Теперь все придется начинать сначала.
И снова Кэссин резал ненавистные коробочки, чистил семена и тер их в запасной ступке. От помощи он отказался почти злобно: еще не хватало, чтобы Вайоку делал за него его работу после того, как все пришлось выбросить по его собственной вине! Кэссин растирал злополучные семена всю ночь и закончил уже засветло.
– Умаялся? – сочувственно спросил его Вайоку, когда порошок из свинячих семян был доведен до неправдоподобного, почти недосягаемого качества и осторожно ссыпан в небольшую банку с плотно притертой пробкой. – Поди поешь перед сном, сразу полегчает. Я тебе в кухне на столе завтрак оставил. Питье остыло немного, ты уж не обессудь. А еду я крышкой прикрыл, так она в самый раз горячая будет.
Кэссин от изумления выдохнул так резко, словно его огрели по лицу мокрым полотенцем. Он ведь семена испортил. И ступку дорогую разбил. Он провинился. Проштрафился. И за вину свою мог ожидать многого – но никак уж не горячего завтрака!
– Т-так ты меня ругать не будешь? – запинаясь, спросил он. Вайоку устремил на него совершенно непонимающий взгляд.
– А что, от этого ступка склеится? – поинтересовался старик лекарь.
– Но… я ведь виноват… – попытался объяснить ему Кэссин, сам не понимая, отчего все его верные по сути слова, стоит их произнести, оборачиваются полнейшей чушью. – Я думал, ты меня накажешь…
– Зачем? – искренне удивился Вайоку. – Разве ты и так уже мало наказан?
От неожиданности у Кэссина разом заломило переносицу.
– Ты ведь расстроился, когда ступку сломал, – простодушно продолжал тем временем Вайоку. – И ты всю ночь работал. Целая ночь тяжелого труда и собственное огорчение. Неужели тебе этого мало?
Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!
– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.
И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.
Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…
Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.
Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!
А вслед за освобождением пришла сила – сила его магии. Не успел еще отзвучать хохот Кэссина, как его единение с собственной магической силой завершилось. И Кэссин, едва отдышавшись, вновь захохотал: как же он мог не видеть, не замечать, не понимать, что она всегда была с ним! Так вот где его место средоточия – на окраине Ремесленки, в жилище старого чудака лекаря, в ветхом домике со скрипучими половицами! Вот как он обрел свою магию – накрывая на стол, пропалывая огород и бесконечно сортируя целебные травки. Ну не смешно ли?
Кенет оказался прав: до обретения магии Кэссину было рукой подать, только вот сам он этого не знал.
А Кенет, к слову сказать, был таким же чудом простосердечия, как и старенький лекарь, – достаточно вспомнить, как он вел себя в темнице у Гобэя и что говорил. Но для окончательного исцеления Кэссина его естественность была слишком близка и постоянно доступна. К тому же Кенет, хоть и маг, приходился Кэссину сверстником, а потому его пример не произвел должного впечатления.
Вспомнив Кенета, Кэссин вспомнил заодно и о его прощальном подарке. Обняв от избытка чувств старичка Вайоку, Кэссин усадил его на лавку, а сам подбежал к подвесной полке, приподнялся на цыпочки и снял с нее почти позабытую им шкатулку.
Ему не пришлось долго гадать, сумеет ли он на сей раз открыть шкатулку и как это сделать. Шкатулка отворилась сама, словно только того и ждала, когда же Кэссин соблаговолит о ней вспомнить.
Кэссин нетерпеливо откинул крышку да так и замер. Потом рука его благоговейно коснулась лежащей в шкатулке рукояти меча, помедлила немного – и сомкнулась вокруг нее крепко-накрепко.
Глоссарий
Арго воровское – в родных краях Кэссина отличается редким своеобразием. Это язык поэзии со всеми ее метафорами и гиперболами, со всеми аллегориями, иносказаниями и прочими хитростями поэтического ремесла – разумеется, приобретающими в устах вора совершенно иное значение. Пример подобного переосмысления (любование луной) приводится в тексте. В силу необходимости переговариваться иносказательно при посторонних все воры – поэты выше среднего уровня. Человек, абсолютно неспособный к стихосложению, едва ли может стать членом воровской шайки – и в любом случае никогда не займет в ней сколько-нибудь значительного положения. Представители органов правопорядка, разумеется, владеют этим странным языком хотя бы настолько, чтобы понять, о чем идет речь, но пользы им это приносит немного, ибо при толковании стихотворного текста иной раз возможны самые дикие совпадения. Известен случай, когда сыщик арестовал придворного поэта, ибо его ода – неведомо для сочинителя – содержала подробный план ограбления королевской сокровищницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52