Вульф менее человечен, чем Арчи. И главный герой именно Гудвин. Если бы романы писались от лица этого Гаргантюа, вряд ли бы они пользовались такой популярностью!
— Конь в малине! — воскликнула Инга. — Может, и я — не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!
— Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит не накладывал. — Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. — Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!
В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман…
— Мне и с моей жизнью нравится, — заявила Инга. — Думаю, америкен бой, нам пора.
Кунявский мгновенно побелел:
— Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь ничего не знаю. Приказали — выполнил.
— Зачем же убивать? — Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо. — Вы же никому о нас не скажете, правда? Да никто и не спросит! Никто не знает, что мы побывали здесь. Я кем был, тем и остался. Ведь не скажете, правда?
— Нет! Нет! — Он опять мелко-мелко закивал, со страхом глядя на Ингу. — Никому не скажу!
— Вот и молодец!.. Ну-ка, произнесите еще раз эту вашу кодовую фразу, что парализует меня.
— Зачем?.. Она теперь не сработает.
— А вы все-таки произнесите!
Он пожал плечами:
— Ради бога… Валенсия осталась на свободе.
Тут я его и вырубил.
Схватил под мышки, протащил за ширму, следя, чтобы ноги доктора не зацепили чего-нибудь по дороге.
— Помоги, малышка!
Сообразительную Ингу долго уговаривать не пришлось, и вдвоем мы легко угнездили Бориса Соломоновича в установке. Пришлось, правда, повозиться немного с первым ремнем, но, когда принцип стал ясен, остальные ремни я расщелкал, как орехи.
— Ты хочешь стереть ему память? — Инга смотрела на меня с сомнением. — А сможешь?
— Да. Здесь есть кнопка «Наведенная амнезия»… Следи, чтобы он не пришел в себя раньше времени.
Она вперилась доктору в лицо. А я сел за гейтс, прошелся по списку и по менюшкам, выбрал параметры, показавшиеся мне нужными, и, когда появилось сообщение «Программа к работе готова», щелкнул мышью по кнопке «Начать процесс».
Надо сказать, зрелище было довольно неприятным. Физиономия Кунявского то перекашивалась жуткой гримасой, то расплывалась в улыбке идиота; кулаки то сжимались, то разжимались; грудь вздымалась и опадала. А потом начались эти самые судороги, за которые Инга чуть не пристрелила его получасом раньше. Пристрелить меня у нее и в мыслях не появлялось, хотя я сейчас ничем не отличался от доктора.
Впрочем, процесс длился не более двух минут. Когда обратный секундомер в углу дисплея дошел до цифры «пять», я встал и подошел к Борису Соломоновичу. Чтобы еще раз вырубить его, если очнется.
Он не очнулся.
Мы освободили Кунявского от «цепей»и перетащили обратно на диван.
— Поищи нашатырный спирт, — сказал я Инге. — Вон, на стене, аптечка.
Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.
— Что со мной?
— Лишился чувств от страха. — Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. — Или от радости, что не станут убивать.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавая мне. — Идти можете?
Он поворочался пару минут, покривлялся, но потом встал на ноги, сделал шаг, другой.
— Идемте! А то скоро охранник забеспокоится, почему мы так долго.
Инга поправила парик, я прилепил бороду, Кунявский проделал обратные манипуляции с видаком. Потом наше трио покинуло лабораторию и отправилось в обратный путь.
— Все в порядке, Борис Соломонович? — поприветствовал Кунявского на выходе охранник.
— В полном, Володя. Дождись меня завтра. Обязательно! Пять кусков твои.
Нас выпустили на волю и заперли дверь. На прощанье охранник помахал рукой.
Обратно мы ехали в другой диспозиции — за руль пожелала сесть Инга, и я не стал сопротивляться. Когда подкатили к дому Кунявского, я глянул на часы. Оставалось пять минут…
— Ну? — спросил доктор. — Я пошел?.. Было очень приятно провести с вами время.
Он опять отчаянно трусил: что мешало мне сейчас вогнать ему пулю в затылок? А потом выкинуть труп из салона и удрать?.. Очень подходящая ситуация! Вон и фонарь, возле которого мы остановились, почти не горит! Да, конечно, мимо время от времени проносятся машины, но их мало. Пропустить очередную и выкинуть тело — никаких трудов!.. Впрочем, нет. Тогда бы в салоне остались следы крови. Можно поступить гораздо умнее. Дать пленнику возможность выйти на тротуар, а потом вогнать пулю в затылок. От Кунявского прямо-таки веяло уверенностью, что именно это его и ждет, несмотря на все мои заверения…
— Подождите! — Я коснулся рукой докторова плеча. — Скажите, Борис Соломонович… Как вы живете? Неужели вас никогда не мучает совесть?
Он принужденно хохотнул, обернулся. Глаз его в темноте не было видно, но я и так знал, что они переполнены цинизмом.
— Совесть? — Плечо доктора дернулось. — Дорогой мой Арчи… Извините, я уж так и буду называть вас… Совесть, Арчи, понятие ирреальное и в наше время не модное. Совестью сыт не будешь, а кушать хочется каждый день…
Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать — вопить хотелось.
Я послушал немного. А потом сказал:
— Ладно, ступайте. Господь с вами!
Он замолк на полуслове, вздохнул.
— Идите, идите.
И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий… Плечи его опускались все ниже, ниже — думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте…
— Поехали, малышка, — сказал я.
— Может быть, для гарантии все-таки…
И тут едва тлевший фонарь вспыхнул. Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, словно у покойника, но плечи распрямились.
— Попомни мое слово — он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит…
— Поехали! — повысил я голос. — Через сто метров остановишься.
Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился…
Миновав следующий фонарь, Инга остановила «Забаву». Я продолжал смотреть в заднее стекло.
— Чего ты ждешь?
— Выключи габариты!
Она послушно утопила кнопку.
— Чего ты ждешь, конь в малине?
Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
Неужели я ошибся?..
А потом раздался визг тормозов.
Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся в воздухе человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок — это грянулось об асфальт переломанное тело.
Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
— Конь в малине! — потрясение воскликнула Инга. — Он что, с ума сошел!
— Вряд ли, — сказал я. — Наверное, все-таки проснулась совесть.
Моя совесть молчала. Поскольку в гейтсе присутствовал режим «Синдром суицида», значит, Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего… Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится… Око за око, зуб за зуб…
Я, правда, ждал, что он выбросится из окна собственной квартиры, и вовлечение в это дело постороннего человека стало для меня неприятной неожиданностью. Но тот удрал с места происшествия. И этим изрядно облегчил груз, который я возложил себе на душу…
Глава 51
Когда Инга, простонав: «Хватит, миленький!», распласталась в изнеможении рядом, я спросил:
— Ты знала, что со мной сделали?
— Нет, — пробормотала она. — Мне показали твой портрет и приказали забрать у Кунявского и отвезти в «Прибалтийскую». Там на имя Максима Метальникова уже был заказан номер. Ты был не то чтобы без сознания, но абсолютно послушный. Держался за меня, как ребенок за мамину юбку. Когда мы вошли в номер, там уже были два каких-то типа. Я их больше никогда не видела. Меня даже на порог не пустили. Велели прийти утром, к девяти. Ты должен будешь спуститься в холл. Сказали, утром будешь как огурчик, но я должна поинтересоваться твоей биографией. Биографию я нашла потом в своем домашнем гейтсе.
— У Кунявского ты забирала меня по приказу Раскатова?
— Да.
— И ты не встречала меня в Пулкове, одетая в осиновое платье?
Вопрос был теперь абсолютно глуп, но я не смог не задать его. Будто апельсиновое платье связывало меня с чем-то давно забытым, но безопасным…
— Нет. Я должна была накормить тебя завтраком и привезти в офис, на встречу с Раскатовым. Я ничего о тебе не знала.
Я вздохнул. Подумаешь, Пулково!.. Уж коли человека можно заставить шагнуть под колеса автомобиля, так много ли трудов надо, чтобы вложить в его память то, чего не было?..
— Ты мне веришь, Максима?
— Верю ли я тебе? — Я взял с тумбочки сигареты и закурил. Похоже, время для главных вопросов все еще не наступило. Иначе опять не миновать металлической решетки. — Верю, малышка.
— Прикури мне тоже.
Я отдал ей сигарету и взял из пачки новую. Мы находились в номере одного из заведений, предоставляющих совместную постель парам, которым некуда деться. Здесь не требовали документов, и я зарегистрировался как Иван Петров, а Инга — как Марья Петрова.
Тип, содравший с нас двадцатку и выдавший ключ, даже не хмыкнул: в предыдущей строке журнала красовались фамилии Сидорова и Сидоровой. А перед ними записалась чета Ивановых. Фантазия сгорающих от нетерпения любовников была еще та!..
Инга глубоко затянулась и повернулась ко мне спиной.
Белые полоски незагоревшей кожи, перечеркивающие ее ягодицы, казались крыльями неведомой птицы, улетающей в заокеанские дали, где я никогда не был и, видимо, не буду.
— Наверное, америкен бой, это произошло между нами в последний раз.
— Почему? — спросил я.
— Потому что, став самим собой, ты меня разлюбишь. У тебя наверняка есть другая…
Я покривился: ну почему женские мысли так однообразны? Почему одни и те же вопросы возникают снова и снова?..
— Ошибаешься, малышка! Никогда я тебя не разлюблю!
Я не врал: тот, кто вернется в мое тело, будет уже не «я». Однако говорить об этом не стал. Я просто повернул ее лицом к себе. Отобрал сигарету. Закинул Инге руки за голову. И доказал, что она ошиблась. По крайней мере, в отношении словосочетания «в последний раз»!..
Глава 52
Утром я решил, что время для тех вопросов, которые я не мог задать тридцать с лишним часов назад и. минувшей ночью, все-таки пришло. Инга начала одеваться, когда я задал первый из них:
— Ты так и не знаешь, кто за тобой следит?
— Теперь уже знаю. — Она застегнула застежку бюстгальтера, быстрым движением развернула его чашками вперед и спрятала груди. — Агенты Раскатова.
— А ты, значит, не его агент?
Она промолчала, а я почувствовал, как судьба вновь начала возводить между нами металлическую решетку. Однако сломать эту преграду теперь могла только правда.
— В прошлый раз ты говорила о каком-то эксперименте, который проводится совместно с американскими коллегами… Ты ведь врала, Инга!
Она оставила в покое бюстгальтер и закрыла лицо руками. Я ждал.
— Да, врала, — ответила она после долгого молчания. И махнула рукой: — Я и ночью не все сказала. Эксперимент и в самом деле проводился. Была разработана компьютерная программа. Своего рода электронный следователь. Информацию для него должен добывать человек. Раскатов — тоже большой поклонник Рекса Стаута. Он предложил организовать нечто вроде связки: компьютер — «Ниро Вульф»и оперативник — «Арчи Гудвин». Для чистоты эксперимента оперативник не должен ни о чем догадываться. — Она замолкла, словно раздумывала, что еще можно сказать.
— И Арчи Гудвина решили сделать из меня?
— Да… Ты уже, наверное, и так многое понял. Исследования по подавлению личности человека и подсадке в его тело другой личности проводятся уже несколько лет. В твоем случае отличие одно: личность для подсадки была несуществующей.
— И это все тебе рассказал Раскатов? Ты его правая рука в управлении? Какое у тебя звание? Подполковник милиции?
Она глянула на меня без обиды:
— Я действительно правая рука. Правда, в других делах, не имеющих отношения к официальному статусу Раскатова.
— Тогда откуда ты все знаешь? Кто ты такая, Инга Артемьевна Нежданова?
Теперь она посмотрела на меня умоляюще:
— Максима, я не могу всего рассказать. Просто верь мне. Я на твоей стороне.
— Потому что получила приказ?
— Приказ я получила только вчера к вечеру, когда все уже решила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Конь в малине! — воскликнула Инга. — Может, и я — не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!
— Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит не накладывал. — Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. — Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!
В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман…
— Мне и с моей жизнью нравится, — заявила Инга. — Думаю, америкен бой, нам пора.
Кунявский мгновенно побелел:
— Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь ничего не знаю. Приказали — выполнил.
— Зачем же убивать? — Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо. — Вы же никому о нас не скажете, правда? Да никто и не спросит! Никто не знает, что мы побывали здесь. Я кем был, тем и остался. Ведь не скажете, правда?
— Нет! Нет! — Он опять мелко-мелко закивал, со страхом глядя на Ингу. — Никому не скажу!
— Вот и молодец!.. Ну-ка, произнесите еще раз эту вашу кодовую фразу, что парализует меня.
— Зачем?.. Она теперь не сработает.
— А вы все-таки произнесите!
Он пожал плечами:
— Ради бога… Валенсия осталась на свободе.
Тут я его и вырубил.
Схватил под мышки, протащил за ширму, следя, чтобы ноги доктора не зацепили чего-нибудь по дороге.
— Помоги, малышка!
Сообразительную Ингу долго уговаривать не пришлось, и вдвоем мы легко угнездили Бориса Соломоновича в установке. Пришлось, правда, повозиться немного с первым ремнем, но, когда принцип стал ясен, остальные ремни я расщелкал, как орехи.
— Ты хочешь стереть ему память? — Инга смотрела на меня с сомнением. — А сможешь?
— Да. Здесь есть кнопка «Наведенная амнезия»… Следи, чтобы он не пришел в себя раньше времени.
Она вперилась доктору в лицо. А я сел за гейтс, прошелся по списку и по менюшкам, выбрал параметры, показавшиеся мне нужными, и, когда появилось сообщение «Программа к работе готова», щелкнул мышью по кнопке «Начать процесс».
Надо сказать, зрелище было довольно неприятным. Физиономия Кунявского то перекашивалась жуткой гримасой, то расплывалась в улыбке идиота; кулаки то сжимались, то разжимались; грудь вздымалась и опадала. А потом начались эти самые судороги, за которые Инга чуть не пристрелила его получасом раньше. Пристрелить меня у нее и в мыслях не появлялось, хотя я сейчас ничем не отличался от доктора.
Впрочем, процесс длился не более двух минут. Когда обратный секундомер в углу дисплея дошел до цифры «пять», я встал и подошел к Борису Соломоновичу. Чтобы еще раз вырубить его, если очнется.
Он не очнулся.
Мы освободили Кунявского от «цепей»и перетащили обратно на диван.
— Поищи нашатырный спирт, — сказал я Инге. — Вон, на стене, аптечка.
Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.
— Что со мной?
— Лишился чувств от страха. — Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. — Или от радости, что не станут убивать.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавая мне. — Идти можете?
Он поворочался пару минут, покривлялся, но потом встал на ноги, сделал шаг, другой.
— Идемте! А то скоро охранник забеспокоится, почему мы так долго.
Инга поправила парик, я прилепил бороду, Кунявский проделал обратные манипуляции с видаком. Потом наше трио покинуло лабораторию и отправилось в обратный путь.
— Все в порядке, Борис Соломонович? — поприветствовал Кунявского на выходе охранник.
— В полном, Володя. Дождись меня завтра. Обязательно! Пять кусков твои.
Нас выпустили на волю и заперли дверь. На прощанье охранник помахал рукой.
Обратно мы ехали в другой диспозиции — за руль пожелала сесть Инга, и я не стал сопротивляться. Когда подкатили к дому Кунявского, я глянул на часы. Оставалось пять минут…
— Ну? — спросил доктор. — Я пошел?.. Было очень приятно провести с вами время.
Он опять отчаянно трусил: что мешало мне сейчас вогнать ему пулю в затылок? А потом выкинуть труп из салона и удрать?.. Очень подходящая ситуация! Вон и фонарь, возле которого мы остановились, почти не горит! Да, конечно, мимо время от времени проносятся машины, но их мало. Пропустить очередную и выкинуть тело — никаких трудов!.. Впрочем, нет. Тогда бы в салоне остались следы крови. Можно поступить гораздо умнее. Дать пленнику возможность выйти на тротуар, а потом вогнать пулю в затылок. От Кунявского прямо-таки веяло уверенностью, что именно это его и ждет, несмотря на все мои заверения…
— Подождите! — Я коснулся рукой докторова плеча. — Скажите, Борис Соломонович… Как вы живете? Неужели вас никогда не мучает совесть?
Он принужденно хохотнул, обернулся. Глаз его в темноте не было видно, но я и так знал, что они переполнены цинизмом.
— Совесть? — Плечо доктора дернулось. — Дорогой мой Арчи… Извините, я уж так и буду называть вас… Совесть, Арчи, понятие ирреальное и в наше время не модное. Совестью сыт не будешь, а кушать хочется каждый день…
Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать — вопить хотелось.
Я послушал немного. А потом сказал:
— Ладно, ступайте. Господь с вами!
Он замолк на полуслове, вздохнул.
— Идите, идите.
И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий… Плечи его опускались все ниже, ниже — думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте…
— Поехали, малышка, — сказал я.
— Может быть, для гарантии все-таки…
И тут едва тлевший фонарь вспыхнул. Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, словно у покойника, но плечи распрямились.
— Попомни мое слово — он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит…
— Поехали! — повысил я голос. — Через сто метров остановишься.
Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился…
Миновав следующий фонарь, Инга остановила «Забаву». Я продолжал смотреть в заднее стекло.
— Чего ты ждешь?
— Выключи габариты!
Она послушно утопила кнопку.
— Чего ты ждешь, конь в малине?
Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
Неужели я ошибся?..
А потом раздался визг тормозов.
Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся в воздухе человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок — это грянулось об асфальт переломанное тело.
Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
— Конь в малине! — потрясение воскликнула Инга. — Он что, с ума сошел!
— Вряд ли, — сказал я. — Наверное, все-таки проснулась совесть.
Моя совесть молчала. Поскольку в гейтсе присутствовал режим «Синдром суицида», значит, Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего… Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится… Око за око, зуб за зуб…
Я, правда, ждал, что он выбросится из окна собственной квартиры, и вовлечение в это дело постороннего человека стало для меня неприятной неожиданностью. Но тот удрал с места происшествия. И этим изрядно облегчил груз, который я возложил себе на душу…
Глава 51
Когда Инга, простонав: «Хватит, миленький!», распласталась в изнеможении рядом, я спросил:
— Ты знала, что со мной сделали?
— Нет, — пробормотала она. — Мне показали твой портрет и приказали забрать у Кунявского и отвезти в «Прибалтийскую». Там на имя Максима Метальникова уже был заказан номер. Ты был не то чтобы без сознания, но абсолютно послушный. Держался за меня, как ребенок за мамину юбку. Когда мы вошли в номер, там уже были два каких-то типа. Я их больше никогда не видела. Меня даже на порог не пустили. Велели прийти утром, к девяти. Ты должен будешь спуститься в холл. Сказали, утром будешь как огурчик, но я должна поинтересоваться твоей биографией. Биографию я нашла потом в своем домашнем гейтсе.
— У Кунявского ты забирала меня по приказу Раскатова?
— Да.
— И ты не встречала меня в Пулкове, одетая в осиновое платье?
Вопрос был теперь абсолютно глуп, но я не смог не задать его. Будто апельсиновое платье связывало меня с чем-то давно забытым, но безопасным…
— Нет. Я должна была накормить тебя завтраком и привезти в офис, на встречу с Раскатовым. Я ничего о тебе не знала.
Я вздохнул. Подумаешь, Пулково!.. Уж коли человека можно заставить шагнуть под колеса автомобиля, так много ли трудов надо, чтобы вложить в его память то, чего не было?..
— Ты мне веришь, Максима?
— Верю ли я тебе? — Я взял с тумбочки сигареты и закурил. Похоже, время для главных вопросов все еще не наступило. Иначе опять не миновать металлической решетки. — Верю, малышка.
— Прикури мне тоже.
Я отдал ей сигарету и взял из пачки новую. Мы находились в номере одного из заведений, предоставляющих совместную постель парам, которым некуда деться. Здесь не требовали документов, и я зарегистрировался как Иван Петров, а Инга — как Марья Петрова.
Тип, содравший с нас двадцатку и выдавший ключ, даже не хмыкнул: в предыдущей строке журнала красовались фамилии Сидорова и Сидоровой. А перед ними записалась чета Ивановых. Фантазия сгорающих от нетерпения любовников была еще та!..
Инга глубоко затянулась и повернулась ко мне спиной.
Белые полоски незагоревшей кожи, перечеркивающие ее ягодицы, казались крыльями неведомой птицы, улетающей в заокеанские дали, где я никогда не был и, видимо, не буду.
— Наверное, америкен бой, это произошло между нами в последний раз.
— Почему? — спросил я.
— Потому что, став самим собой, ты меня разлюбишь. У тебя наверняка есть другая…
Я покривился: ну почему женские мысли так однообразны? Почему одни и те же вопросы возникают снова и снова?..
— Ошибаешься, малышка! Никогда я тебя не разлюблю!
Я не врал: тот, кто вернется в мое тело, будет уже не «я». Однако говорить об этом не стал. Я просто повернул ее лицом к себе. Отобрал сигарету. Закинул Инге руки за голову. И доказал, что она ошиблась. По крайней мере, в отношении словосочетания «в последний раз»!..
Глава 52
Утром я решил, что время для тех вопросов, которые я не мог задать тридцать с лишним часов назад и. минувшей ночью, все-таки пришло. Инга начала одеваться, когда я задал первый из них:
— Ты так и не знаешь, кто за тобой следит?
— Теперь уже знаю. — Она застегнула застежку бюстгальтера, быстрым движением развернула его чашками вперед и спрятала груди. — Агенты Раскатова.
— А ты, значит, не его агент?
Она промолчала, а я почувствовал, как судьба вновь начала возводить между нами металлическую решетку. Однако сломать эту преграду теперь могла только правда.
— В прошлый раз ты говорила о каком-то эксперименте, который проводится совместно с американскими коллегами… Ты ведь врала, Инга!
Она оставила в покое бюстгальтер и закрыла лицо руками. Я ждал.
— Да, врала, — ответила она после долгого молчания. И махнула рукой: — Я и ночью не все сказала. Эксперимент и в самом деле проводился. Была разработана компьютерная программа. Своего рода электронный следователь. Информацию для него должен добывать человек. Раскатов — тоже большой поклонник Рекса Стаута. Он предложил организовать нечто вроде связки: компьютер — «Ниро Вульф»и оперативник — «Арчи Гудвин». Для чистоты эксперимента оперативник не должен ни о чем догадываться. — Она замолкла, словно раздумывала, что еще можно сказать.
— И Арчи Гудвина решили сделать из меня?
— Да… Ты уже, наверное, и так многое понял. Исследования по подавлению личности человека и подсадке в его тело другой личности проводятся уже несколько лет. В твоем случае отличие одно: личность для подсадки была несуществующей.
— И это все тебе рассказал Раскатов? Ты его правая рука в управлении? Какое у тебя звание? Подполковник милиции?
Она глянула на меня без обиды:
— Я действительно правая рука. Правда, в других делах, не имеющих отношения к официальному статусу Раскатова.
— Тогда откуда ты все знаешь? Кто ты такая, Инга Артемьевна Нежданова?
Теперь она посмотрела на меня умоляюще:
— Максима, я не могу всего рассказать. Просто верь мне. Я на твоей стороне.
— Потому что получила приказ?
— Приказ я получила только вчера к вечеру, когда все уже решила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42